Добрая память - Хромченко Софья - Страница 4
- Предыдущая
- 4/20
- Следующая
Изменить размер шрифта:
4
4. На селе
Авдотья о детях в том доме боялась –
Застудятся. Дров им навез печь топить
Дмитрий, но, сколько она ни старалась,
Согреться нельзя было. Как зимой жить?!
Нынче весна хоть. Снаружи теплее,
Чем изнутри, было. Скоро пришла
К ней Журавлева, Авдотью жалея,
Стряпать хозяйку к себе позвала.
Слышала, печь у нее и не варит
Как следует. «Что же, спасибо, приду».
В лавке съестного у них же набрали
И к Журавлевым – готовить еду.
Те, видя скудность, своей поделились.
Дали семян на посев. Две семьи
На удивленье селу подружились,
Хоть и чужие они – не сродни.
Соня приехала. В бедности видя
Семью, уж оставить ее не могла.
Село – его грязь и тоску ненавидя,
Денег последних просить не смогла.
Да и Авдотья во старшей нуждалась.
Соня писала, жених же молчал.
В Финляндию выслать письмо опасалась,
Дабы кто горький ответ не прислал.
Он жив! – жила верой. Дни быстро летели.
Сельские сверстницы Соню своей
Ровней признать ни за что не хотели –
Много чужого заметили в ней:
Речь, городскую одежду, осанку…
Робость и гордость попутали. Та
Не походила ни в чем на крестьянку.
С сельской родней мало зналась она.
Больше близ матери в доме сидела
Аль на дворе была. Всё же о ней
Вскорости знать уж молва захотела:
Кто шил наряды чудесные ей?
В ответ улыбнулась: «Сама я их шила».
К швейной машинке девчат подвела,
Как обходиться с ней, им объяснила.
«Мы не умеем! Ты сшей нам сама.
Ткань принесем». Всем сперва шила даром,
Потом платить стали. Хоть и бои,
Хоть и нужда, были юны недаром.
Желали красивыми быть здесь они.
Юность брала свое. Чаще платили
Продуктами. Реже деньгами. Наряд
На селе городской вошел в моду – форсили,
Пусть редкий отец новой моде был рад.
В крестьянской одеже куда как сподручней
Труд сельский нести. Городское надеть
Платье на праздник что разве. «Ты лучше
Шей сарафаны аль их не суметь?» –
Соню с сомненьем отцы вопрошали. –
«И сарафаны могу», – был ответ.
В столице хоть шить те случалось едва ли,
Где восемь жила Соня памятных лет.
Удались сарафаны. Пошел по округе
Слух добрый о Соне. Бралась та всё шить.
К труду на селе не привычные руки
Ее, шитьем стали домашних кормить.
(Не ошибся Матвей в Соне!) Время летело.
Семья небогато, но сыто жила.
Корову рябую (детей пожалела!)
Старуха-вдова им на двор отдала.
Лошадь из двух своих девери дали.
Хоть и бранился с Татьяной своей
Роман, всё же братья родне помогали.
Али они Журавлевых скупей?
Что же Матвей? Слал он редкие письма.
Солдаты встречали его хорошо –
И наши, и немцы. Желанный мир близко!
Опасности будто смеялся в лицо.
Раз к немцам пошел… И его задержали.
С листовками был, без оружия он.
Нашли бы оружье, тогда б расстреляли.
И так нарушал, несомненно, закон.
Таких агитаторов много ловили,
А их всё не меньше. Вздохнул офицер:
Уж больно смутьянов солдаты любили!
Вот этому б пулю всадить всем в пример!
Эх! Молча выстрелил… Писем не стало
С того дня от мужа. Напрасно жена
Каждый денечек вестей ожидала,
Страшные мысли от сердца гнала.
Однажды конверт наконец получила.
Открыла. Прочла. И дрожащей рукой
Печную заслонку затем отворила –
Стал чужой почерк седою золой.
Пусть будет так. Пусть никто не узнает.
Сама ж заболела. Как радостно ей
Было мечтать, что она умирает:
Бог даст с мужем встречу, призрит их детей!
«Мама! Она! Революция!» – Соня
С улицы в дом забежала, смеясь. –
«Что ж так кричит, ведь такая тихоня!» –
Думала мать, на иконы крестясь. –
Ну, революция… Две пережили,
Эта уж третья»… Осенние дни
Желтой листвою близ окон кружили,
Золотом землю мостили они.
«Что, моя милая?» – «Папа вернется!
Вернется домой!» Мысль об этом вошла
В душу девичью, как в ночь входит солнце.
Прежних обид ни следа не нашла.
Острою болью любовь отболела.
Отца поняла дочь. В родимом селе,
Глухом и забытом, душой повзрослела,
Пусть приходил финн печальный во сне.
Звал за собою. В тот миг просыпалась
Соня в слезах. Что убитый зовет,
Как-то сама она вдруг догадалась.
Молилась – Создатель тоску отведет.
«Вернутся все наши! Какое же чудо!
Мамочка, правда?» – Что молвить в ответ,
Когда и дышать в жару матери трудно?
«Отец не придет, моя милая, нет.
Ты никого не пугай этой вестью.
Помни сама. А теперь мой черед…
Было письмо, а в письме том известье…
Детей береги… Пусть священник придет».
Батюшка был не давнишний, а новый –
Монах. С ним живой разминулся Матвей
Всего ничего – побывал сперва дома,
Там и узнал об Авдотье своей.
К больной заспешил. Услыхала Авдотья
Голос Матвея, не верит она,
Что не покойник. Рукою из плоти
Взял ее руку, тогда поняла.
Виновато Матвею в глаза поглядела:
«А я помираю… прости, милый мой!
Как жаль умереть!» – С той минуты хотела
Жить она страстно… И встала живой.
Дня через три так уже управлялась
Одна по хозяйству. Матвей рассказал,
Как ее «вдовство» печальное сталось:
Подлец офицер его только пугал;
Выстрелил мимо – авось забоится!
О́тдал под суд по закону, потом
Сам отчего-то своим стал хвалиться,
Что порешил. Ложный слух и пошел.
Ну, а поскольку к своим не вернулся,
Те и решили… И друг написал
Ей, коли случай такой обернулся, –
Зря ему, трусу, вперед адрес дал.
«Он от себя, видно, много прибавил». –
«Так указал, где могила твоя,
Что сам хоронил…» – «Тут уж явно слукавил!
Жив и здоров я, родная моя!»
Судить не успели. Пока находился
Под следствием, чаянья многих сбылись –
Пришла революция, освободился.
«Сюда только вести о ней добрались?
Нескоро. Ну, край тут, понятно, далекий».
Глаз не сводил муж с Авдотьи своей.
Чуть не поспел бы к ней, жил б одинокий…
Любо и страшно, что дорог так ей!
Прямо беда. На село возвращались
Близкие с фронта. По счастью села,
Кто провожал, почти все и дождались.
(Вся возвратилась Матвея родня.)
Много в селе о том радости было.
Как же теперь всю большую родню
Соня, деля эту радость, любила!
Кровь горячо поняла в ней свою.
Жизнью жила общей. Все принимали
Соню как ровню. За бывших солдат
Быстро отцы дочерей отдавали,
Коль те и сами венчаться спешат.
(Еще венчались.) В такую-то пору
Брак подневольный век долгий отжил.
Было, любилися (и без позору!)
Даже до свадьбы – такой уж был пыл.
Соне невесты свои поверяли
Секреты и чаянья. Ясно, что ей
Часто с приданым помочь доверяли.
К одной из родни лишь не сватались – к ней.
Нравилась многим. Боялись: откажет, –
Гордая. Соне все были родня
(Хоть и на грех уж никто не укажет –
Худшее людям списала война,
А по-иному глядеть не умела
Всё ж на своих, коли в каждом родство
Дальше ли, ближе она разумела.)
Тут уж какое страстей торжество!
Так ушла юность. Приданое шила
Соня по-прежнему. Пламя войны –
Гражданской вновь судьбы огнем опалило.
Много людей полегло без вины.
Были идейные – эти считались
Даже счастливыми: знать довелось
Им и о них, за что с домом расстались.
А большинство шли на фронт как пришлось.
Были ли белые – нет от них спасу:
Всех лошадей по округе взяла
Армия их и съестного запасы.
Сёла разула-раздела она.
Чем только можно в домах поживилась.
Брали в солдаты они тяжело.
Ох, не одна жена мужа лишилась,
Что не хотел уходить от нее!
Другие пошли, а верней, их погнали.
Только в себя пришел бедный народ,
Что-то нажил, – в селе красные встали.
Дело такой же взяло оборот.
Так и случалось, что брат шел на брата –
На самом деле. С пятнадцати лет[12]
Красные юношей брали в солдаты,
Брали мужчин, прежде скрывшихся бед.
Свадьбы в ту пору скромнее справлялись.
Реже. За совесть потом, не за страх,
Впитав чью-то правду, крестьяне сражались
И… погибали на двух сторонах.
Новая власть на крови становилась.
В эту-то пору жалеть о царе
Редко, по правде, кому доводилось –
Он долю испил в чаше, данной стране.
Он сам это выбрал. Хитрей оказался
Местный помещик: набравши добра,
Махнул за рубеж, где порой сокрушался,
Что с Родины мало увез серебра.
4
- Предыдущая
- 4/20
- Следующая
Перейти на страницу:
