Проклятие виселицы (ЛП) - Мейтленд Карен - Страница 19

Мужчинам нередко приходилось видеть страдания сыновей. Их мальчиков отправляли умерщвлять плоть в холодных монастырских кельях или терпеть побои на кораблях, снова и снова рискуя и подвергаясь опасностям. Молодые люди гибли в сражениях, срывались со стен церковных башен, по-прежнему крепко сжимая в руках долото каменотёса. Мужчины и мальчики, отцы и сыновья страдали и умирали бок о бок, но разве не долг матерей просить и молиться, всеми силами стараясь облегчить удары судьбы?

Его мать этого не делала. Когда сыну исполнилось восемь, она сама отвела его к палачу. Он помнил, словно всё это случилось вчера — жгучая жара того вечера, клубы пыли вокруг босых ног на белом песке дороги. Мать тащила его за руку, оторвав от игры в мяч с друзьями. Они шли через сонную деревню, мать торопила Рафа, и когда он хныкал и спрашивал, куда они направляются, только подносила к губам палец. У его потного лица роились мухи, после игры в мяч и долгого пути по жаре ужасно хотелось пить. Он живо помнил ту жажду, и как потом, при виде корыта с холодной водой, хотелось опустить в него голову и пить.

Наконец, ему дали какое-то питьё, не воду. Оно оказалось горьким, но Раф проглотил его прежде, чем успел разобрать вкус, и выплёвывать было поздно. Мать помогла ему раздеться, хотя уже много лет этого не делала. Его это оскорбило. Он путался в шнурках штанов, и мать, сердито ворча, шлёпнула его по рукам и сама развязала узлы со словами, что он заставляет почтенного господина ждать. Но он не мог поторопиться — руки словно отделились от тела и порхали, как бабочки.

Он пошатываясь двинулся вперёд. Пол под ногами опрокидывался. Землетрясение! Нужно бежать на улицу, так всегда учил отец, но ноги не слушались, и кажется, больше никто не замечал, что комната кружится.

Раф не помнил, осталась ли мать посмотреть, что тот человек станет с ним делать, хотя тысячу раз переживал это заново. Кто-то поднял его и бросил в ледяную воду, от внезапного шока застучали зубы. Он слишком поздно увидел нож, почувствовал боль от пореза в паху. Пальцы, ощупывая, проникли в кровоточащую рану, и потом — невообразимый огонь, когда что-то вырывали изнутри, один раз... потом второй.

В комнате были люди, но хотя от ужаса Раф смутно осознавал происходящее, он точно помнил — когда очнулся там, в темноте, один, привязанный к незнакомой кровати с растянутыми ногами так, что не мог двинуться — матери с ним не было. Его запястья тоже связали, он не мог коснуться себя, понять, что с ним сделали, что вырвали из него, как он изуродован. Он лежал там один, в темноте, испытывая самую страшную в своей короткой жизни боль, кричал и плакал и не мог даже вытереть нос.

И отчего-то самым худшим из всего, самым страшным предательством казалось то, что матери тогда не было с ним, чтобы утешить и вытереть слёзы. А Элена бросила бы своего плачущего ребёнка? Может, в конце концов, так поступают все матери?

Луна, висевшая внизу, подо льдом замёрзшего болотца, раздувалась на глазах, словно собираясь разбиться на тысячу маленьких звёздочек-младенцев, а они маленькими рыбками разлетятся в чёрной воде.

Что, если Атен сейчас с Эленой, там, темноте? Его пот сбегает по её бледной коже, руки трогают её грудь, он заставляет её смеяться и стонать, и молить о пощаде. Лицо Элены плыло перед глазами Рафа. Казалось, он видел, как прижимается к Атену её обнаженное тело.

Он в ярости швырнул факел в болотную воду, вдребезги разбив луну. Лёд раскололся, на ноги и лицо брызнула грязная вода. Пламя погасло, теперь Раф дрожал в холодном серебряном свете звёзд. Но холодная вода сделала своё дело — привела его в чувство, как хорошая пощёчина. Элена ушла, и это к лучшему. Он сможет иногда, мельком, видеться с ней в деревне, но она больше не будет жить у него под носом, вечно напоминая о том, чем он не мог обладать. А через несколько лет Элена нарожает ещё детишек, растолстеет, муж и дети добавят морщин на её лицо. Что ж, может, тогда он не то что не захочет её, а даже и не узнает при встрече.

Тщетно убеждая себя, что ему теперь всё равно, Раф решительно шагал в сторону поместья. Луна упрямо плыла вслед за ним, освещая путь и насмехаясь над попыткой её разбить.

С каждым шагом всё больше отдаляясь от Элены, Раф старался представить её толстой, старой, непривлекательной. Он изобразил седыми рыжие волосы. Он наделил её обвисшей грудью и огромным родимым пятном, потом мысленно убрал даже седину, сделав её лысой, как яйцо — но по-прежнему не мог прогнать эту девушку из своих мыслей.

Смертные глупы, все до единого — они верят, что если смогут убедить себя в чём-то, значит, так оно и будет. Но им никогда не удаётся в должной мере себя убедить.

Смертные не должны сидеть в его тени и ставить рядом ульи, иначе пчелы изготовят отравленный мед. Пить из тисового кубка тоже нельзя.

Те же, кто использует тисовые ветви для колдовства, не должны владеть ими, покупать или одалживать, а только выкрасть с кладбища. Если девица хочет, чтобы ей приснился суженый, она должна положить краденую ветку тиса под подушку.

Если смертный потеряет нечто дорогое, он должен ходить, держа ветку тиса перед собой, и тис приведет его к потере. Стоит смертному приблизиться к потерянному предмету, как тисовая ветвь начнет извиваться в руке как змея.

Ибо в тисовом дереве заключены духи земли, как злые, так и добрые, они связаны крепкими узами на многие века.

Травник Мандрагоры

Маленькая комната заставлена горшками и корзинами, с потолка свисают цветные тряпки. Элена нетерпеливо разрывает ткань, отпихивает в сторону коробки. Она ищет колыбель, но её нигде нет. Ей нужно найти ребёнка. Как они смеют его прятать?

Крик становится громче. Он где-то рядом, но Элена по-прежнему не видит ничего, кроме кучи корзин и висящего повсюду тряпья. Присмотревшись, она замечает, что одна из корзин подрагивает. Думали, спрятать от неё ребёнка так легко? Элена срывает с корзины тряпку. Ребёнок щурится от внезапного света, но не умолкает. Он весь измазан в собственных вонючих экскрементах, корчится и продолжает орать. Он даже и на человека не похож — мерзкое животное, зловонный демон в адской грязи.

Элена хватает его за лодыжки, рывком поднимает из корзины. Теперь он, выворачиваясь и извиваясь, как вытащенная из воды рыба, висит в её кулаке. Спустя мгновение она яростно размахивается и, как рыбу, ударяет его головой о каменную стену. И сразу становится тихо. Элена спокойно смотрит на огромное пятно алой крови, стекающее по белой стене. Ребёнок с открытыми застывшими глазами безвольно висит в её руках, и она впервые замечает, что глаза у него синие, глубокие и бездонные, как вода в океане, — глаза ангела.

Элена выгибает спину, пытаясь облегчить боль, но из-за слишком тяжёлого живота едва не опрокидывается с бочонка, на котором сидит. Пришлось опереться рукой о стену маслобойни, чтобы не упасть.

После целой недели затяжного дождя земля стала слишком сырой для работы в поле, и потому Марион собрала женщин для работы на маслобойне. Большую часть времени там справлялись три молочницы — доили коров, кормили телят и поросят, делали масло и сыр. Но сейчас, когда все телята отлучены от полных молока коров, очень нужны лишние руки.

Живот у Элены слишком большой, она не может даже держать маслобойку под нужным углом, а лодыжки слишком распухли, чтобы целый день стоять. Поэтому ей позволили сидеть, наполняя желудки только что забитых телят водой с отваром терновника и трав, чтобы получать из них фермент, необходимый для производства сыра. Это противная и грязная работа, платье Элены уже совсем промокло, но она не жалуется.

Послышался душераздирающий вопль и в маслобойню вошла Джоан, мать Атена, стараясь удержать в руках чёрную кошку. Кошка по опыту знала, что её ждёт, и потому изо всех сил царапалась, пытаясь вырваться, но Джоан крепко держала её за шкирку. Одна из молочниц схватила несчастное животное за хвост и поворошила, выискивая в чёрной шерсти белые волоски, нашла и с силой выдрала клок. Кошка взвыла, дико изогнулась, выпрыгнула из рук Джоан и бросилась вон из маслобойни, как будто за ней гнались все собаки ада.