Сказание о старине и пароходе с красным флагом - Кэрдэекене Марья - Страница 3

У моря народ трудился, веселился, встречал и провожал званых и незваных гостей… Под его музыку пел, страдал и любил.

Недалеко от церкви стояла изба всему тракту известного Демьяна, потомственного каюра. Прадед еще облюбовал место для нее. Как же завороженно потомки его любовались голубыми луковками церковных куполов, увенчанных ажурными крестами, на которых при восходе и закате солнца ослепительно сверкали бесчисленные блики золотых зайчиков!

А проезжающие мимо деревни по тракту постоянно тянулись глазами к избе Демьяна. Взглянет кто из них, бывало, на нее, то как бы ни устал от долгой дороги, каким бы ни был хмурым — обязательно лицом потеплеет: сразу видно было — счастливый человек сооружал это жилье! Так открыто и весело сияли под тесовой кровлей оконца этого домика, весь он словно светился…

По вот с недавнего времени заметно стало — не тот уже былой светлый домик. Что-то в нем неуловимо изменилось. Присмотревшись, заметишь: стекла в окнах потускнели, как глаза человека от долгих слез. Посерел домик от пыли, обивка двери вся истрепалась… Без слов понятно: в доме не стало хозяйки. Жил в ней вдовый Демьян с большой семьей. Ни мало ни много — с шестью сыновьями, совсем еще детьми.

С Покрова минуло старшему его сыну Гринче семнадцать лет, а самому младшему — Ване всего-то было три годочка.

В каждую зиму с юных лет Демьян отсутствовал месяцами — возил на своей собачьей упряжке казенные грузы, издалека идущие, — с Камчатки через Гижигу, на Охотск мимо Ини и обратно — до Олы, а оттуда — в Ямск. Надо было — начальству поперек не встанешь! Первенца своего, Гринчу, едва тот подрос, тоже, по заведенному обычаю, приучал к нелегкому каюрскому делу. И ездит с ним Гринча на своей, с отцовской помощью налаженной упряжке. Исстари уж так повелось — очень рано обрывалось детство каюровых старших сыновей: не знали они другой судьбы, кроме той, что им в наследство от отца доставалась.

В доме-то Демьяна хозяйничают одни мужики — мальчишки — без женского глаза, без материнской заботы.

Митяха, второй сынок, по шестнадцатому году от роду, а уж промышляет. В тайге он как дома. Куропаток зимой бьет, глухарей добывает, а в весенние и осенние дни охотится на уток, гусей, турпанов. Все семейство кормит — добытчик!

А третий-то, Егорша, домашностью заправляет, еду варит-стряпает, за порядком в доме следит, всеми командует, младших, как умеет, учит-наставляет, за няньку-мамку у них. Соседки по доброте надзирают за их делами, всегда чем-нибудь помогут, посоветуют.

Младшие тоже — каждый из них свое дело знает. Отцовых и братниных собачек кормят, помогают Егорше о дровишках заботиться, по воду бегают, убирают дом, с Егоршей вместе стараются. Один маленький Ваня еще своих обязанностей не имеет, а и то как может, так старшим и подсобляет: то поленце к печке поднесет, то одежки кому принесет, то чашку подаст. Братья его нянчат, по очереди спать укладывают и дружно поощрительно смеются над его «усердием».

Три года Ване, все понимает, а говорить толком пока не умеет. Еще недавно он просто на что-нибудь пальцем показывал, желая слово сказать, и вместо этого шипел: «Ш-шш!» По четвертому-то году все еще плохо слова произносит, картавит так, что не поймешь. Звезды ночные называет— «непины дильки». Приятели отца шутят:

— Мериканчик он у нас, по-мерикански калякает!

Односельчане не нахвалятся детьми Демьяна, все с нескрываемым восхищением дивятся на их трудолюбие.

— Што за чудо, какие работящие-то! Трудятся постоянно, хлопочут, чисто муравейники! Ни шуму-то в доме у них не услышишь, ни потасовок-то ребячьих не увидишь — что за смирные у Демьяна парни! Как старички тихие! Да штобы они тебе поварначили когда, да языками-то побалалайничали — нет, этого у них не водится!

По-хорошему люди завидуют: такие дельные работнички растут, добытчики, хозяева радетельные, «заботные»!

И все в деревне дружно жалеют их:

— Бедняжечки, оттого и тихие, что сиротки!

Известно, уж если дом без отца — кривой, так без матери — вовсе пустой. Нерадостный.

Подоконники в доме у них — мужики же все-таки! — ножичками изрезаны да поистыканы без хозяйкина-то глаза; печечка-то у бедняжек вся обрызгана да исхлестана. Кому их вразумлять-то — сами себе, по-мужицки хозяйничают! Да зато им не до озорства, делом все заняты, растут надежа-люди, отцу на старость-радость, не варнаки, не лентяи!

Всю зиму эти ребятки живут одни, под заботой Митяхи и под командой Егорши. Играют в свободное время, да не по-детски спокойно, радуются редко, да и то, когда отец с Гринчей приезжают. Зимой-то на каждый собачий лай, на каждый скрип нарты из дому выбегают, в сторону тракта поглядывают, все своих поджидают. Только летом и были ребятки счастливы и оживлены: отец и брат жили дома, вся семья была тогда в сборе и дружно, как и все, кочевала на рыболовецкий промысел.

Как-то весною решил Демьян пораньше с сыновьями откочевать на рыбалку к Блахину, находившуюся в десяти верстах от деревни, если вдоль берега моря. Надо было всю снасть ловецкую к путине подготовить, сетки изладить, соли напарить из морской воды, все вешала для сушки собачьего корма исправить, вешальную крышу свежей корой покрыть: прежняя-то совсем прохудилась, обтрухлявела. Лабаз тоже охромел, столбы следовало переменить, да и стойки у него обновить не мешало бы. Юколу где-то да на чем-то сушить надо, к людям за этим не побежишь! Много дел к путине, не сочтешь! Кабы была хозяйка — многих забот не было бы. А так все самому надо делать — промышлять рыбу, пластать ее, сушить да вялить! Всего не переделать зараз! Тяжело в хозяйстве без рук женских, ох, нелегко, да с большой мужичьей семьей! Сам Демьян и чинит, и латает, ребятки старшие ему помогают, иголкой орудуют и ножом, тряпками да котлами. Спасибо друзьям и их хозяйкам, сестрам и невесткам — никогда не отказываются вдовца и его Гринчу обшить в дорогу, новую дорожную справу изготовить. Доброта односельчанок, их горячее бабье участие в судьбе сирот помогают детям Демьяна расти отзывчивыми и деятельными. Да и парнишечки-то подросли: и юколу, и корм собачий пластать научились. Вот и прошлое лето бабушка-соседка, увидев Демьянову парнячью команду за таким делом, прямо-таки ахнула от изумления и восхищения, глядя на их труды:

— Ай-жа, молодчаги парни! Да смотри ты, Демьянушка, как ловко твои-то мужички юколу-то режут-пластают! Как ножики-то держут! Пластают-то споро, да тонко, да ровнехонько! Куда уж там до них мастериччам-бабам! Сами-то почище всяких мастеричч!..

Опять же юколы не насушишь — насидишься зимой-то с пустым брюхом, голодным; корму собакам не напасешь — зимою и вовсе обезручишься без них: собака тоже не поест — не сработает. Вот и решил Демьян, не дожидаясь полного отхода льдов, с моря перебраться в свою поварню, с теми вместе, кому в деревне уже до появления первой зелени есть нечего было.

Отправил Демьян всех своих парней во главе с Гринчей при восходе солнца по холодку с соседями по пути, кочевавшими пешим ходом с грузом всякого скарбишка за спиной, а сам думал ехать на Блахин к вечеру на собачках, погрузив на нарту необходимую мягкую утварь — постели, да одеяла, да подушки и заодно с ними и младшего сынишку Ваню.

Его промысел находился по самой середине между соседскими. До него можно было добраться за часок по весенней трудной дороге, еще не обсохшей после потаявшего снега, который местами лежал, потемневший от теплых лучей яркого солнца. Полозья его нарты были обиты аккуратными полосками китового уса, отполированными до блеска за зимнюю работу. Неплохо они шли и по траве, хотя и не так ходко, как по снежному насту. Собаки у него — зависть всех опытных каюров — были крупные, сильные, прямо на подбор: Демьян слыл большим мастером своего дела.

И не далеко будто до Блахина, да не один часок в дороге потеряешь: столько по берегу моря рыбалок, групповых и одиночных, летних поселений надо проехать, да столько в них друзей, приятелей и знакомых повстречаешь — нельзя не заехать, не навестить, не поздравить с новосельем и не пожелать доброго летованья, удачливого промышлянья. Мимо, напроход проехать — еще и обидишь кого! Люди добрые осудят за неуместную гордость, еще и, не дай боже, обвинят: