В ногу! - Андерсон Шервуд - Страница 19

Мак-Грегор стоял у окна и спрашивал себя, почему он сам не посвятит свою жизнь роли отца семейства. При слабом свете, вливавшемся с улицы, он вдруг увидел старого жирного паука, который медленно полз по стеклу. В уродливом теле этого насекомого таилось нечто такое, что напомнило юному мыслителю леность и тунеядство всего человечества. В то же время он подумал о рабочих, которые приходили на склад с опущенными глазами.

— Уродливые пресмыкающиеся, не осмеливающиеся поднять глаза, — пробормотал он. — Если у них и рождаются дети, то это происходит без всякого смысла и порядка. Это простая случайность, так же как, благодаря случайности, муха попадает в сети паука. Деторождение — в своем роде пища для трусости, скрытой в людях. Они надеются, что их дети завершат то, на что у них самих не хватило смелости.

Сочно выругавшись, Мак-Грегор ударил тяжелой кожаной рукавицей по жирному паразиту, ползавшему по окну.

— Впрочем, не следует обращать внимание на мелочи. Еще не кончилась попытка загнать меня в подземные угольные копи, — здесь тоже есть ямы, в которых люди живут и работают нисколько не лучше, чем в Угольной Бухте.

В тот вечер Мак-Грегор торопливо ушел из дому и отправился к Эдит. Ему хотелось. смотреть на нее и думать. В течение целого часа он сидел в ее маленькой комнатке, пытаясь углубиться в книгу, а затем впервые поделился с ней своими мыслями.

— Я пытаюсь уяснить себе, почему мужчины в общем такие ничтожества? — внезапно сказал он. — Неужели они годятся только на то, чтобы женщины могли пользоваться ими как орудием для продолжения рода? Ответьте, скажите мне, о чем женщины думают и чего они хотят?

Не дожидаясь ее ответа, он снова углубился в книгу.

— А впрочем, меня лично это нисколько не тревожит, — добавил он. — Я никогда не позволю ни одной женщине использовать меня в качестве такого орудия.

Эдит была сильно встревожена. Слова Мак-Грегора она приняла за объявление войны ей самой и ее влиянию. Ее руки задрожали. Но внезапно ее осенила новая мысль.

«Для того чтобы добиться чего-нибудь в жизни, он будет нуждаться в деньгах», — подумала она, и ее сердце радостно забилось при мысли об имевшихся у нее сбережениях. «Как бы предложить их ему, не рискуя встретить отказ?»

— Вы молодец, Эдит, — сказал Мак-Грегор, собираясь уходить. — Вы никогда не будете мешать мужчине думать.

Эдит покраснела и, так же как рабочие на складе, опустила глаза. Тон его слов поразил ее. Когда Мак-Грегор ушел, она вынула из комода свою банковскую книжку и с удовольствием перелистала ее страницы. Отказывая себе во всем, она готова была, не колеблясь, отдать ему все до последнего гроша.

Углубленный в свои мысли, Мак-Грегор вышел на улицу; он выкинул из головы думы о женщинах и детях и стал перебирать в памяти те волнующие исторические фигуры, которые так сильно взывали к его честолюбию. Переходя через мост, он остановился и, облокотившись о перила, стал глядеть на черные воды внизу.

— Почему мысль никогда не заменит действия? — спрашивал он себя. — Почему в людях, пишущих книги, меньше смысла, чем в людях, вершащих дела?

Мак-Грегор был поражен этой мыслью и даже подумал, не вступил ли он на ложный путь, когда направился в город, чтобы там воспитать себя. В течение целого часа он стоял в темноте и думал. Начал накрапывать дождь, но он не обратил на это внимания. В его мозгу мало-помалу возникала мечта о том, чтобы посреди всеобщего хаоса восстановить великий порядок. Ему казалось, что он стоит перед гигантской сложной машиной, части которой вертелись совсем не так, как следует, причем каждая часть работала сама по себе, вне всякой связи с назначением машины в целом.

— В самом мышлении также кроется опасность, — пробормотал он. — Везде опасность — и в работе, и в любви, и в мышлении. Что мне делать с самим собой?

Мак-Грегор обернулся и поднял руки над головой. Новая мысль, словно широкий сноп света, пронизывающий мрак, озарила его. Он вдруг понял, что те военачальники, которые вели тысячи людей в бой, потому так импонировали ему, что они без зазрения совести пользовались жизнью людей ради своих целей. Они нашли в себе мужество жертвовать людьми и достигли колоссальных результатов. Глубоко в сердце человека лежит дремлющая любовь к порядку, и люди использовали эту черту. Что ему до того, если даже они дурно использовали ее? Разве они не указали дороги другим?

Мак-Грегору вспомнилась сценка из жизни родного города. Он ясно представил себе бедную, жалкую, запущенную улицу близ станции железной дороги, и группу рудокопов, сбившихся в кучу перед входом в кабак. А по большой дороге мерными шагами шли солдаты в серых шинелях, с лицами, казавшимися страшными в смутном свете улицы. Они маршировали.

— Шагом марш, — прошептал Мак-Грегор. — Вот что делает их столь могущественными. Это самые ординарные люди, но, шагая нога в ногу, они словно превращаются в одного человека. И в этом кроется нечто облагораживающее. Генерал Грант и Цезарь поняли это и не побоялись использовать, потому-то они и кажутся нам великими. Возможно, они даже не думали о том, чем все это кончится. Думать они предоставляли другим. Может быть, они ни о чем не думали, а с места в карьер принимались за дело и завершали его.

— А я сделаю свое дело здесь! — крикнул он. — Я сумею.

Его голос зазвучал так громко, что несколько человек остановились и стали глядеть на него. Две женщины, проходившие в то время по мосту, отчаянно завопили и бросились бежать.

Мак-Грегор направился домой. Он еще не отдавал себе отчета, каким образом осуществит свой замысел, но, проходя по темным улицам, мимо рядов угрюмых зданий, снова подумал о машине, части которой стали работать вразлад, и радовался тому, что он сам не является частью этой машины.

— Я буду хранить себя для себя самого и буду готов ко всему, что бы ни случилось, — произнес он вслух, чувствуя в себе новый прилив мужества.

Часть третья

Когда Мак-Грегор вернулся домой с первыми двенадцатью долларами, заработанными за неделю, то сразу подумал о матери, которая мыла полы и окна в конторе угольной компании. Он тотчас же положил пять долларов в письмо и отправил ей.

«Теперь я начну заботиться о ней!» Но, как и другие рабочие, он нисколько не гордился этим. «Раньше она кормила меня, а теперь я буду кормить ее», — сказал он себе.

Нэнси Мак-Грегор вернула ему его пять долларов.

«Оставь их себе. Мне твои деньги не нужны, — писала она. — Если у тебя останутся лишние деньги, купи себе пару ботинок или шляпу. Не вздумай заботиться обо мне. Я этого не потерплю. Я хочу, чтобы ты заботился о самом себе. Я только прошу тебя, чтобы ты хорошо одевался и высоко держал голову. В большом городе хорошее платье много значит. Ведь, в конце концов, в моих интересах видеть тебя со временем настоящим человеком, а не только хорошим сыном».

Сидя в своей комнате над пустой булочной, Нэнси Мак-Грегор думала о сыне в большом городе; эта мысль доставляла ей огромное удовлетворение. По вечерам она думала о том, как ее сын Норман ходит по улицам, запруженным людьми, и ее маленькое сгорбленное тело гордо выпрямлялось.

Когда он написал ей, что поступил в вечернюю школу, она ответила ему длинным письмом; в нем часто упоминались имена Гарфилда,[27]Гранта и президента Линкольна, который читал книги, лежа у костра из сосновых веток[28]. Ей казалось чрезвычайно романтичным, что ее сын когда-нибудь станет юристом, будет выступать в суде и передавать свои мысли другим людям. Она думала о том, что если этот большой рыжеволосый мальчик, с которым так трудно было справиться дома, когда-нибудь станет ученым, значит, она и ее муж, Мак-Грегор Взбалмошный, не зря прожили свою жизнь. Ее охватило новое, незнакомое чувство полного покоя. Она забыла про бесконечные годы тяжелого труда, и мало-помалу ее мысли вернулись к молчаливому мальчику, который сидел с ней на ступеньках крыльца после смерти ее мужа и внимательно слушал, что рассказывала ему мать о большом свете. Так она и представляла его себе, неразговорчивого, решительного мальчика, смело прокладывающего себе путь в далеком городе.