В ногу! - Андерсон Шервуд - Страница 18

Мак-Грегор в течение двух часов сидел в качалке у Эдит Карсон и рассказывал ей об Угольной Бухте и о своей жизни в Чикаго. Он беседовал с ней совершенно свободно, дав себе волю, как человек, который встречается с близким другом после долгой разлуки. Его поведение и спокойный голос смутили и озадачили Эдит. Она ожидала совсем другого.

Она встала, пошла в маленькую комнатку и принесла оттуда чайник. Огромный рыжеволосый юноша сидел в качалке, курил и говорил, пока она готовила чай. Дивное чувство уюта и покоя охватило одинокую девушку. Комната показалась ей прекрасной. Радостное чувство омрачалось только смутным страхом.

«Конечно, он никогда больше сюда не вернется», — думала она.

В течение того года, что Мак-Грегор дружил с Эдит Карсон, он упорно работал на складе и у себя дома за книгами. Вскоре он занял место немца на складе, а что касается занятий, то тоже был уверен, что за это время много сделал. В те вечера, когда он не был занят в школе, он шел к Эдит и, сидя у нее, читал книгу и покуривал трубку.

А Эдит бесшумно и спокойно ходила из комнаты в комнату. В ее глазах стали показываться огоньки, а на лице выступил румянец. Она мало говорила, но в ее мозгу реяли новые, смелые мысли, по всему телу разливался восторг пробуждающейся жизни. Эдит ни с кем не делилась своими грезами, не смела надеяться, что так будет продолжаться всегда, и этот сильный человек будет неизменно сидеть здесь в стенах ее дома, всецело занятый своими делами. Иногда ей хотелось поговорить с ним, хотелось заставить его рассказать о мельчайших подробностях своей жизни. Ей хотелось услышать о его отце и матери, о его детстве в Угольной Бухте, о его мечтах и желаниях. Но большей частью она довольствовалась тем, что выжидала, и всей душой надеялась, что ничего не случится, что все останется по-прежнему, что так будет всегда.

Мак-Грегор стал читать книги по истории и целиком ушел в жизнь героев, большей частью полководцев и вождей, вроде Шермана, Гранта, Ли, Джексона, Александра Македонского, Цезаря, Веллингтона[25]. Ему казалось, что эти люди особенно резко выделялись среди всех других исторических фигур. В полдень, когда полагался час на завтрак, он отправлялся в Публичную библиотеку и доставал там книги, в которых говорилось об этих людях. Таким образом он на время потерял интерес к юриспруденции и законникам и целиком посвятил себя изучению жизни великих нарушителей закона.

В те дни душа Мак-Грегора была девственна и чиста, как глыба черного блестящего антрацита из холмов его родного города, и, подобно антрациту, он готов был сгореть, претворив себя в могучую силу. Природа снисходительно отнеслась к нему. Он обладал даром молчания и умел жить в одиночестве. Всюду его окружали люди, не менее сильные физически, с более развитыми умами, которые тем не менее во множестве погибали, между тем как Мак-Грегор уцелел. Другие разменяли свою жизнь по мелочам на маленькие мысли и бесконечное повторение одних и тех же слов, подобно попугаям в клетках, которые зарабатывают свой хлеб, выкрикивая две-три фразы проходящим мимо.

Страшно становится, как подумаешь, сколько поражений в жизни терпит человек именно благодаря своей способности говорить. Бурый медведь не обладает этой способностью, и оттого он сохранил в себе то благородство, которого до обидного недостает нам. Мы проходим через жизнь — социалисты, мечтатели, законодатели, торговцы, борцы за женское равноправие — и без конца повторяем слова, изношенные, заплесневевшие, немощные и бесплодные.

Здесь есть о чем поразмыслить, но молодые люди и девицы более склонны трепать языком. Те, у кого есть привычка болтать, никогда не изменятся. Боги, которые, склонившись над краем мира, посмеиваются над нами, выбрали для них роль пустозвонов[26].

Но человеку трудно обойтись без слов, и молчаливый Мак-Грегор тоже искал их. Он мечтал о том времени, когда зазвенит истинная интонация его индивидуальности и покроет гул голосов, когда он сумеет использовать всю свою силу и мужество и даст возможность слову проникнуть далеко-далеко. Но он вовсе не хотел, чтобы от слов становилось тошно, чтобы мозги отупели от повторения одних и тех же фраз, от размышления над одними и теми же проблемами, придуманными другими людьми, и боялся, как бы не превратиться, в свою очередь, в изможденную работой, потребляющую пищу, болтливую куклу богов.

Сын шахтера долго ломал себе голову над вопросом, в чем заключалось могущество тех людей, о которых говорилось в книгах. Он думал об этом и сидя в комнате Эдит, и шагая по улицам Чикаго. На складе он с любопытством вглядывался в рабочих, которые выгружали и нагружали бесконечные ряды бочонков с фруктами. Когда он входил в одну из кладовых, рабочие, болтавшие о своих делах, ревностно принимались за работу и, пока он оставался в кладовой, уже не тратили времени на разговоры, а работали изо всех сил.

Мак-Грегор усиленно думал, пытаясь проникнуть в ту таинственную силу, которая заставляет людей охотно работать до тех пор, пока ноги их держат, — в ту силу, которая делает их бессовестными трусами и рабами слов и формул.

Озадаченный этим, молодой человек, наблюдавший за рабочими склада, начал думать, что эта сила, пожалуй, связана со страстью человека к повторению самого себя. Возможно, эта мысль возникла в его голове под влиянием постоянного общения с Эдит. Он носил в себе семена будущих поколений, но, будучи целиком занят исканием самого себя, воздерживался от удовлетворения своих страстей. Однажды у него зашел разговор на эту тему с одним из людей на складе. Вот как это случилось.

Каждое утро рабочие приходили на склад и с опущенными глазами, шаркая ногами, брели на работу. День за днем они входили в эту дверь и тихо шли на свои места, угрюмо уставясь в пол. Худощавый молодой клерк сидел в клетке и записывал, а рабочие проходили мимо него, выкликая свои номера. Это был молодой ирландец, экспедитор фруктовой фирмы; он иногда подшучивал над рабочими.

— Они никуда не годятся, — говорил он себе, когда, в ответ на его остроты, рабочие проходили мимо, еле удостаивая его улыбки. — Они не заслуживают даже тех полутора долларов в день, которые получают.

Как и в Мак-Грегоре, в нем было лишь презрение к рабочим, имена которых он отмечал в своей книжке. Их тупость, как он считал, лишний раз подчеркивала его умственное превосходство.

— Это мы вершим дела, — говорил он себе, засовывая карандаш за ухо и закрывая книгу.

В нем говорила суетная гордость представителя среднего класса. В своем презрении к рабочим он забывал презирать самого себя.

Однажды утром этот экспедитор и Мак-Грегор стояли на дощатой платформе, выходившей на улицу, и говорили о детях.

— Жены этих рабочих производят на свет детей, как котят, — сказал молодой ирландец. — А впрочем, — добавил он под влиянием какой-то мысли, — что еще остается мужчине делать? У меня самого четверо ребятишек. Приятно, черт возьми, видеть, как они играют в садике, когда возвращаешься домой.

Мак-Грегор подумал об Эдит Карсон, и какое-то непонятное ощущение охватило его. Он стал испытывать желание, которое впоследствии чуть было не разрушило все его планы. Он изо всех сил боролся с этим желанием. Ирландец был страшно сконфужен, когда Мак-Грегор внезапно сказал:

— А чем же вы лучше их? Или вы думаете, что ваши дети важнее для мира, чем дети рабочих? Возможно, у вас более изворотливый ум, зато они сильнее физически. Но, насколько я могу судить, ваш пресловутый ум пока не дал вам возможности выдвинуться.

Он повернулся и ушел от ирландца, который, брызжа слюной от ярости, что-то кричал ему вслед, потом на лифте поднялся на самый верх склада, чтобы там обдумать слова экспедитора. Время от времени он делал резкое замечание кому-нибудь из рабочих, без дела слонявшихся в проходе между ящиками и бочонками. Под наблюдением Мак-Грегора склад стал функционировать с точностью, ранее не виданной здесь, и маленький седовласый заведующий потирал руки от удовольствия.