Проблемы эволюции и теоретические вопросы систематики - Скворцов Алексей - Страница 15

Да и совершенно непонятно, почему нужно противопоставлять функцию (или адаптивность) математическим закономерностям. Кажется, нет органа, который был бы более гармонично и «математично» построен, чем глаз. И вместе с тем приспособленность именно глаза для своей функции поистине поразительна. Что адаптивность и естественный отбор не находятся в антагонистических отношениях с математикой (как равно и физикой) – было многократно показано многими авторами. Убедительно и фундаментально, имея в виду особенно молекулярный уровень, проблему недавно рассмотрел М. Eigen (1971).

2. Проблема естественной системы. Авторы справедливо отмечают, что в настоящее время «хорошей», или «естественной», системой принято считать такую, которую можно принять за отражение филогенеза, за «протокол» эволюции (с. 120). Но авторы, вслед за Любищевым, такую систему хорошей не считают. По их мнению, нужно ориентироваться на идеи, «идущие от классиков додарвиновской биологии».

Авторы забывают, что именно развитие идей додарвиновской биологии и привело к Дарвину. И на примере систематики это видно особенно ярко. Хорошо известен тот факт, что появление дарвиновской теории не внесло каких-либо заметных изменений ни в существовавшие в то время системы животного или растительного царства, ни в практику работы систематиков. И после Дарвина системы продолжали развиваться в том же направлении, в каком они развивались до Дарвина. Причина этого как будто парадоксального, а на деле совершенно закономерного обстоятельства в том, что дарвинизм не был чем-то внешним, посторонним и неожиданным по отношению к систематике. Наоборот, систематика была одной из основных опор, на которых вырос дарвинизм. Извечное стремление систематиков понять, в чем же заключается подлинная основа естественности системы, было одним из важнейших стимулов к возникновению теории эволюции. И когда эта теория возникла, она не изменила систем: она лишь их объяснила.

«Любищеву принадлежит важный критерий «естественности» системы, состоящий в том, что местоположение таксона в системе должно определять его существенные характеристики» (с. 120). В этом критерии Любищева очень трудно увидеть какую-либо оригинальность, что-либо «неклассическое». Если род Carduelis (щегол) помещается в семействе Fringiilidae (вьюрковых), а это семейство в классе Aves (птицы), то существенные признаки щегла как птицы и как представителя вьюрковых, несомненно, этим определяются. Это совершенно верно, но это и в достаточной мере, тривиально.

Самым важным принципиально методологическим достижением систематики последарвиновской эпохи была смена типологической концепции таксона популяционной концепцией. Применительно к видам бесповоротность победы популяционной концепции стала очевидной уже давно; в применении к надвидовым таксонам переход к этой концепции еще только совершается, хотя в принципиальном отношении и здесь существует достаточная ясность (Мауг, 1969; Скворцов, 1971). Популяционная концепция тесно связала систематику прежде всего с экологией и биогеографией, а затем и с современной генетикой и с идущими от В. И. Вернадского представлениями о живом веществе и биосфере. Вместе с тем популяционная концепция позволила особенно четко обозначить самостоятельность систематики как научной дисциплины в кругу других биологических дисциплин и, в частности, ясно отграничить систематику от сравнительной морфологии. В отличие от интенсиональной трактовки типов в сравнительной морфологии, современная систематика очерчивает таксоны экстенсионально.

Но ни А.А. Любищев, ни авторы разбираемой статьи на все это не обратили внимания. В их трактовке систематика продолжает оставаться (вполне «классической»!) морфологической типологией (или типологической морфологией). Новым же, характерным для «неклассической науки» XX в. авторы считают постановку вопроса о рассмотрении не только реально известного многообразия живых существ, но и многообразия, «мыслимого с точки зрения фундаментальных законов данной науки» (с. 120), о рассмотрении «потенциальных биологических форм» (с. 121). Родоначальником такой идеи авторы считают Н.И. Вавилова с его «законом гомологических рядов».

Сама по себе постановка вопроса о рассмотрении мыслимых форм вряд ли может вызвать возражения. Отчего же не рассматривать любые мыслимые (или даже немыслимые) формы. Другое дело – что такое рассмотрение может дать науке. К тому же упомянутые «фундаментальные законы» еще только предстоит открыть.

Нельзя упускать из виду того действительно фундаментальной важности обстоятельства, что все живые существа, все реальные таксоны, а стало быть, и присущие им структуры осуществляются в определенных пространственных и временных пределах. Обусловлена исторически также и совокупность человеческих познаний, и наша способность постигать законы природы. А совокупность мыслимых форм – это нечто внепространственное и вневременное. Стало быть, и закон, который позволил бы дать абсолютное исчисление этих вневременных сущностей, также необходимо должен быть вневременным, абсолютным. Похоже, что здесь «по мосту биология – философия» движется, прикрытая «неклассической» драпировкой, старая-престарая знакомая, самая что ни на есть классическая идея «окончательной истины в последней инстанции».

Но будем считать, что, вопреки всякой философии (невольно хочется добавить: и вопреки всякому здравому смыслу), мы все же открыли закон, который позволяет исчислить всю полноту форм, на которую способна природа, и что никогда во все будущие времена природа не сможет изобрести ничего сверх того, что мы предусматриваем для нее сейчас. И тут сразу же возникнут вопросы: как проверить этот закон, иначе говоря, проверить полноту полученной с его помощью абсолютной системы форм? Как этот вневременной закон объяснит то обстоятельство, что реально осуществились именно эти, а не другие формы и осуществились именно в эту, а не в другую эпоху? Какие еще формы и когда и где реально осуществляется, а какие навсегда останутся лишь мыслимыми? Очевидно, что ни на один из этих вопросов ответ мы получить не сможем. Какова же будет эвристическая ценность такого закона, который нельзя проверить и который не дает ответа на самые основные вопросы, могущие нас интересовать? Не будет ли она равна нулю?

«Гомологические ряды» И.И. Вавилова имеют очень мало общего с идеей «мыслимых форм». Признаки, которыми оперировал Вавилов, были вполне реальными, эмпирически обнаруженными, и основу предсказательной силы своего закона Вавилов видел не в абстрактной полноте мыслимых форм, а в реальном генетическом родстве видов. Для убежденного и последовательного дарвиниста Вавилова все формы растений существовали только в определенную эпоху и в определенной географической среде.

Естественная система, рассматривающая реально известные организмы, непрерывно развивается и совершенствуется, отражая уровень наших познаний. Неизменной она оставаться не может; неизменной может быть лишь искусственная система, или классификация. Поэтому любая абсолютная и неподвижная система «мыслимых форм» будет не естественной, а искусственной системой.

Но прогресс систематики заключался до сих пор и, конечно, будет заключаться и впредь в последовательной и неуклонной элиминации элементов искусственности и априоризма, в выявлении индивидуальности и неповторимости каждого таксона и его положения в системе; короче говоря, – при сохранении формальной иерархии таксонов – в последовательной деформализации их содержания. А если под «номотетизацией», о которой упоминают авторы разбираемой статьи, подразумевать создание всеобщих формальных правил и универсальных алгоритмов для определения ранга и объема таксонов, то тогда можно сказать также, что прогресс систематики заключался и будет впредь заключаться в ее последовательной деномотетизации.

С.В. Мейен, Б.С. Соколов и Ю.А. Шрейдер особо отмечают (с. 117) вклад А.А. Любищева в обсуждение проблемы реальности таксонов. Действительно, в работе 1971 г. Любищев перечислил и разобрал 16 критериев реальности. Эта работа, несомненно, интересна и полезна для тренировки в философском рассмотрении смысла понятия «реальность». Однако для рассмотрения проблемы реальности таксонов в том плане, в каком эта проблема стоит в систематике, упомянутая работа бесполезна. Разногласия между систематиками происходят оттого, что одним и тем же выражением «реальность таксона» разные авторы обозначают совершенно разные вещи.