Разоблаченная Изида. С комментариями. Том 2 - Блаватская Елена Петровна - Страница 56

В системе офитов София, андрогинная мудрость, является также женским духом или индусской женской Нари (Нараяна), витающей над водами – хаосом, или будущей материей. Она оживляет ее издали, но не касаясь бездны тьмы. Она не в состоянии это сделать, так как мудрость чисто интеллектуальна и не может непосредственно воздействовать на материю. Поэтому София вынуждена обратиться к своему Высшему Родителю; но хотя жизнь первоначально происходит из Невидимой Причины и ее Эннойи – ни то, ни другое не может больше, чем она сама, как-либо воздействовать на низший хаос, в котором материя приобретает свою определенную форму. Поэтому Софии приходится использовать для выполнения своей задачи свою несовершенную эманацию, Софию-Ахамот, так как последняя – смешанной природы: наполовину духовна, наполовину материальна.

Единственная разница между космогонией офитов и назареев святого Иоанна заключается в изменении имен. Ровно такую же систему мы находим в каббале, в «Книге Тайн» («Liber Mysterii»)[337]. Все три системы, в особенности система каббалистов и назареев, которые послужили образцами для офитской космогонии, – принадлежат к чистому восточному гностицизму. «Кодекс назареев» начинается так: «Верховный Царь Света, Мано, Великий Первый»[338], и т. д., причем последний является эманацией из Ферхо – неизвестной, бесформенной ЖИЗНИ. Он является главою эонов, из которых исходят (или вырастают) пять сверкающих лучей божественного света. Мано есть Rex Lucis, Битос – Эннойя офитов. «Unus est Rex Lucis in suo regno, nec ullus qui eo altior, nullus qui ejus similitudinem retulerit, nullus qui sublatis oculis, viderit Coronam quae in ejus capite est».

Он есть Проявленный Свет вокруг высочайшей из трех каббалистических голов, сокровенная мудрость; из него эманируют три Жизни. Эбел Зиво есть проявленный Логос, Христос «Апостол Гавриил» и первый Легат, или посланец Света. Если Битос и Эннойя являются Мано назареев, то обладающая двумя естествами, полудуховная-полуматериальная Ахамот должна быть Фетахилом, если ее рассматривать в ее духовном аспекте; если же ее рассматривать в ее более грубой натуре, то она является Spiritus назареев.

Фетахил[339], который есть отражение своего отца, Владыки Абатура, третьей жизни – как старшая София также является третьей эманацией – есть «новейший человек». Чувствуя бесплодность его попыток создать совершенный материальный мир, Spiritus взывает к одному из своего потомства, Карабтаносу – Ильда-Баофу, – у которого нет ни чувств, ни рассудка («слепая материя»), чтобы он соединился с нею, чтобы создать что-то определенное из этой бурной (turbulentos) материи; эта задача удается ей только после того, как из этого соединения с Карабтаносом возникают семеро главных. Подобно шести сынам или гениям гностического Ильда-Баофа, они строят материальный мир. Тот же рассказ повторяется опять в Софии Ахамот. Посланная своим чисто духовным родителем, старшей Софией, для того чтобы создавать мир видимых форм, она спустилась в хаос и, пересиленная эманациями материи, потеряла направление. Все еще стремясь сотворить свой собственный материальный мир, она носилась взад и вперед по пропасти мрака и наделяла жизнью и движением инертные элементы до тех пор, пока столь безнадежно не запуталась в материи, что ее, подобно Фетахилу, представляют сидящей в грязи и неспособной самостоятельно выпутаться оттуда – до тех пор, пока посредством контакта с самой материей она не производит на свет Творца материального мира. Он есть Демиург, называемый офитами Ильда-Баофом, и, как мы сейчас покажем, родитель еврейского Бога, по мнению некоторых сект, а по мнению других – Сам «Господь Бог». Вот именно с этой точки каббалистически-гностической космогонии начинается Моисеева Библия. Неудивительно, что, приняв еврейский Ветхий Завет в качестве своего руководящего образца, христиане были вынуждены в силу своего исключительного положения, в какое они попали вследствие собственного невежества, как-то изворачиваться.

Первые группы христиан, численность которых, по данным Ренана, составляла от семи до двенадцати человек на каждую церковь, бесспорно принадлежали к беднейшим и наиболее невежественным классам. У них не было и не могло быть каких-либо понятий о высокофилософских доктринах платоников и гностиков, и, очевидно, так же мало они знали о своей собственной, только что созданной религии. Для тех, кто – как евреи – был раздавлен тиранической властью «закона» в том виде, в каком он был навязан им старейшинами синагог; и как язычники – всегда исключались (как до нынешнего времени это происходит с низшими классами в Индии) из религиозных мистерий – для всех них Бог евреев и «Отец», проповедуемый Иисусом, были одним и тем же.

Распря, которая воцарилась в первые годы вслед за смертью Иисуса между двумя партиями – Павловой и Петровой, – была прискорбна. Что один воздвигал, другой считал священным долгом разрушить. Если «Homilies» считаются апокрифическими и не могут быть полностью приняты в качестве непогрешимого мерила, которым можно измерить враждебность, бушевавшую между этими двумя апостолами, то в нашем распоряжении имеется Библия, и доказательств, доставляемых ею, – множество.

Ириней кажется настолько безнадежно запутавшимся в своих бесплодных попытках описать – по меньшей мере, хотя бы с внешней стороны – истинные учения многих гностических сект, о которых он трактует, и преподнести их в то же самое время как отвратительные «ереси», что, или умышленно, или по невежеству, перепутывает их до того, что мало найдется метафизиков, способных разобраться в них без помощи каббалы и «Кодекса» в качестве истинных ключей. Так, например, он даже не может показать разницу между сетианитами и офитами и говорит, что «Бога Всего» они называют «Hominem», ЧЕЛОВЕКОМ, а его разум – ВТОРЫМ человеком или «Сыном Человеческим». То же самое делает Теодорет, который жил более чем за два столетия спустя после Иринея и создал невыразимую путаницу в хронологическом порядке, в котором различные секты сменяли одна другую[340]. Ни сетианиты (ответвление еврейских назареев), ни офиты (чисто греческая секта) никогда ни во что подобное не веровали. Ириней противоречит своим собственным словам, описывая в другом месте доктрины Керинта, непосредственного ученика Симона Волхва. Он говорит, что Керинт учил, что мир был создан не ПЕРВЫМ БОГОМ, но некой властью (virtus), или силой, эоном., столь отдаленным от Первопричины, что он даже не знает о ТОМ, кто выше всего. Этот эон подчинил себе Иисуса; он зачал его физически через Иосифа от женщины, которая не была девственницей, а была просто женой Иосифа, и Иисус был рожден подобно всем другим людям. С точки зрения этого физического аспекта его природы Иисуса называли «Сыном Человеческим». И только после его крещения Христос, помазанник, спустился со своей царственной высоты в виде голубя и тогда провозгласил НЕПОЗНАВАЕМОГО Отца через Иисуса[341].

Поэтому, если Иисуса физически считали сыном человека, а духовно Христосом, который осенял его, как же тогда «БОГ ВСЕГО», «Непознаваемый Отец» мог называться гностиками Homo, ЧЕЛОВЕКОМ, а его разум, Эннойя, ВТОРЫМ человеком или Сыном человеческим? Ни в восточной каббале, ни в гностицизме «Бог Всего» никогда не был антропоморфизирован. Только первые или, вернее, вторые эманации – такие как Шехина, Сефира, Глубь и другие первопроявленные женские силы, также являющиеся эманациями, называются «первичными человеками». Таким образом, Адам Кадмон, Эннойя (или Сиге), короче говоря – логосы, являются «единородными», но не сыновьями человеческими, каковое имя, собственно, принадлежит Христосу, сыну Софии (старшей) и первичного человека, который производит его посредством своего собственного оживляющего света, который эманирует из источника или причины всего – следовательно, причины его света также – «Непознаваемого Отца». В гностической метафизике существует большая разница между первым, непроявленным Логосом, и «помазанником», который есть Христос. Эннойю можно называть, как понимает это Филон, Вторым Богом, но только он является «Первичным и Первым человеком», и ни в коем случае не вторым человеком, как излагают Теодорет и Ириней. Именно вкоренившееся у первого желание во что бы то ни стало увязать Иисуса, даже в «Ересях», с понятием Высочайшего Бога вводит его в столь многие фальсификации.