Правила игры в чудо: Растет ли в подмосковном лесу дерево желаний? - Веселов Алексей - Страница 8

Ольга спряталась под одеялом с головой. Иван начал:

— Двадцать четвертого декабря детям советника медицины Штальбаума весь день не разрешалось входить в проходную комнату, а уж в смежную с ней гостиную их совсем не пускали. В спальне, прижавшись друг к другу, сидели в уголке Фриц и Мари. Уже совсем стемнело, и им было очень страшно, потому что в комнату не внесли лампы, как это и полагается в сочельник…

— Па, а у нас гостиная — это кухня?

Это спросил Кир и тотчас получил сверху от Наташи что-то вроде затрещины.

— Да, у нас это кухня… — подала голос Мила. — Мне нравится наша гостиная. Там всегда вкусно пахнет.

— Просто ты ешь все подряд, а я жареную рыбу не выношу, — возразил ей брат и, получив сверху еще раз по лбу, прибавил: — Особенно морскую. Отвратительный запах.

— Я могу продолжить чтение? — строго спросил отец. На самом деле он не сердился. Да и как можно было сердиться, когда Ольга смеялась под одеялом?

— Там дальше будет про большую елку — так вот, я тебе скажу, папа: в нашей «гостиной» ее некуда поставить! — веско продолжил Кир.

На этот раз затрещины не последовало.

— Нельзя рубить елки! — отозвалась Мила. — Нужно украшать дом ветками. С ветками тоже красиво.

— На них шары не держатся. Падают.

— Шары на кухне! — прыснула Наташа. — Нонсенс!

— Ты непонятными словами не говори — тоже мне профессорка! Я имею в виду, что в нашей гостиной. У нас вообще, да, именно — вообще и никогда ничего этого не могло произойти! На кухне нет стеклянного шкафа с игрушками. Раз нет шкафа, значит, нет и войска, нет Щелкунчика и нет крестного Дроссельмера.

— Дроссельмейера… — автоматически поправил сына Иван. — Но разве дом со стеклянным шкафом и собственным семиглавым мышиным королем падает с неба? Его еще надо заслужить, наверное…

Ни Ната, ни Мила, ни Кирилл не ответили отцу. Все притихли. И Ольга замерла под одеялом, как мышка. Заслужить, не заслужить… Не было у них подходящей гостиной, и все тут!

— Мы читаем? — спросил Иван с надеждой в голосе.

— Я, наверное, соглашусь на мамин вариант! — раздался из-под одеяла голос Ольги. Он звучал глухо, но, без сомнения, все хорошо услышали, о чем она говорит. — Мы наконец-то начнем откладывать на наш дом. Правда, Иван, если я пойду работать, мы сможем откладывать. Года через два наберем на треть суммы с учетом этой квартиры и сможем купить в кредит четырехкомнатную где-нибудь в Митино или в Люберцах — какая разница?!

— Оля…

— Ну что — Оля! Неужели все так и будет всегда?! Такая жизнь — в тесноте, когда все время считаешь деньги… Медленно-медленно, почти незаметно, это изматывает. Я устала. Мы все устали. И ты, Иван… Когда ты в последний раз читал детям перед сном? Все дежурства… А когда рассказывал свои сказки?

— Да, папа, у тебя здорово получалось, только я ничего не помню! — подтвердил Кир.

— А я помню — про девочку Фенечку и про нас, — спокойно сказала Мила. — Очень интересно было.

— Да ты еще маленькая была, что ты можешь помнить? — крикнул ей брат и быстро прижался к стене, уворачиваясь от тяжелой руки Наташи, снова свесившейся со своего верхнего яруса. — Ты чего дерешься сегодня?!

— Все, дети! Давайте спать! Обсуждать такие дела перед сном вредно для эмали зубов. Утро вечера мудренее! Мои дежурства им помешали!..

— Утром мы едем в заповедник… — напомнил Кирюшка.

— Вот именно! И в заповеднике у меня… ну, не в заповеднике, а рядом… впрочем, точно не знаю где, но разберемся…

Ольга рассмеялась:

— Ну, Иван… Не тяни! Скажи-ка нам, что там у тебя вблизи бизонов? Очаг холеры? Бруцеллеза? Птичьего гриппа?

— Шутишь все… и ладно. Шути, жена, и вы, дети, смейтесь над отцом, но…

Иван остановился, раздумывая, сказать ли семейству про сегодняшний странный визит. Почти решился:

— Дышите глубже, там… — Нет, передумал. — Может, и бруцеллез там, но я не ветеринар. Еще посмотрим, как вы, может быть, запоете, а сейчас спать, и пусть вам приснится дворец из сникерсов! Баю-бай всем неразумным людям, и пусть они посасывают во сне орешки из шоколада, если зубки затупили об орехи Кракатук… Не верить отцу… в отца! И это моя семья! Спим…

Никто ему не откликнулся, хотя всем было интересно, не будет ли продолжения про дворец. Молчание длилось несколько минут. Отец деланно захрапел. Вечер Гофмана закончила Мила:

— Меня все слушали во дворе, когда я пересказывала твои сказки, папа…

Иван не ответил. Один за другим Рукавишниковы погрузились в сны. И только будильник трудолюбиво тикал и тенькал, чуть задыхаясь от старости. Завтра он должен прозвенеть в половине седьмого.

Светает в мае довольно рано. По крайней мере в Ясеневе, в Москве вообще и в наших широтах в целом — около пяти. В такую рань в семье Рукавишниковых никто не встает. А в воскресенье, если отцу не надо бежать на дежурство, никто не встанет раньше десяти. Такая уж семья. Они даже телефон отключают, чтобы не беспокоили с утра.

В этот день первой встала Ольга. Она выбралась из постели и прошлепала на кухню. За ней кошка Липси. Ее-то специально будить не надо — хоть в воскресенье, хоть в понедельник.

Тихо как в доме… Но стоило Ольге открыть дверцу холодильника, как в тишину ворвался надсадный грохот включившегося мотора. «Ждал он меня, что ли?» — подумала Ольга.

Яйца, творог, рыба в пакетике… ммм… как же это все-таки… Каждый день одно и то же, одно и то же…

— Хорошая кошка… не мяукаешь… не будишь никого… умница. Подожди, я тут кое-что поищу.

Ольга переставила табуретку под антресоли и взобралась на нее. Из распахнутой ниши потянуло запахом залежавшихся вещей. Места было много. И чего здесь только не было! Из существенного стоит упомянуть короткие детские лыжи с разболтанными креплениями и санки с фанеркой вместо некогда их украшавших крашеных дощечек. Фанерка держалась на толстой проволоке и должна была прослужить еще лет сто. Так сказал Иван в декабре, когда прикрепил ее. С трудом вытащив старый чемоданчик из-под стопки журналов «Новый мир» и «Знамя» за 1989 год, она совершила довольно сложный для нее пируэт с чемоданом в руках, чтобы спуститься на пол.

В чемодане тоже кое-что было, кроме запаха. А именно: старые тетради, письма и множество разномастных альбомных и тетрадных листов, сложенных в полиэтиленовые пакеты. Каждый из них был скреплен бельевой прищепкой с бумажкой, на которой было указано, кто из Рукавишниковых имеет отношение к данному архиву. Ольга нашла пакет с надписью «Наташа, 8 лет» и открепила прищепку. Она не знала, что именно ей хотелось тут найти. Взяла листочки наугад. Это оказались письма, которые Наташа диктовала отцу, когда Ольга лежала с Милой в больнице.

Мамочка, здравствуй! У меня со школой все хорошо. Со мной уже некоторые девочки дружат. Их зовут Яна, Настя, Даша. А еще Игорь и Раджон. И один друг с продленки по имени Саша. Иногда учительница по английскому бывает смешная. Например, она нам показывала, как выходить за двери. Она так говорила: выходи, у тебя прическа кривая, а мне сказала: выходи, у тебя хвостики кривые. А когда заводила нас, она одну девочку оставила, Яну, и сказала: иди, ты дверь нормально закрой, иди, че ты смеешься, иди, ты громко зашла.

Я один раз сидела и не хотела играть в Али-Бабу, а один мальчик сидел и держал мою желтую куртку. Мы сидели на поломанной машине железной. Тогда я захотела слезть по одной штучке (я не хотела по лесенке) и слезла по одной такой круглой железке, и упала. И у меня начал зуб шататься.

У меня в жизни все хорошо.

Целую в носик, в глазки, в лобик, в щечки.

До свидания, дорогая мамочка. Поцелуй за меня Милу тоже в носик. Ее обязательно вылечат.

Твоя дочка Наташа.

…Ольга вдруг заплакала. Где все это? Когда и как ушло? Или не ушло, а куда-то задевалось? Она тринадцать лет просидела дома. И что? Чем их жизнь отличается от тысяч и миллионов других? А она хотела прожить свою, другую, исключительную жизнь. Чудесную.