Жил-был мент. Записки сыскаря - Раковский Игорь - Страница 19

— Казак Молодой!

Мужики подбоченивались. Женщины поводили плечами…

***

— Стёпка, а отец твой охальник был! — бормотала прабабка. Засыпала, кряхтела. 91 год — не шутка. Дед курил у окна. Небо было звёздное… жизнь — безмятежной, и конца ей не было видно.

Сокрытие

Я уже собирался домой. 12 часов ночи. Всё, баста. Висельник описан, личность его установлена, труповозка приехала быстро. Проломленный череп в бытовой драке заклеен газетой «Известия депутатов трудящихся» до приезда скорой, под вопли жены бедолаги «Не виноватая, я. Он опять пропил зарплату».

Пьяный полковник, обещающий уничтожить 50 отделение милиции силами вверенного ему полка, мирно храпел в обезьяннике в ожидании комендантского патруля. Его соседи — тихий БОМЖ Проша и задержанный за кражу финского костюма из валютного магазина — мирно бухтели о художниках Возрождения. Постовой почтительно слушал, шевеля губами. Первый курс ВЮЗИ, тяга к знаниям…

Дежурный по конторе заманчиво махал мне рукой. И я понял. И ответственный по отделению понял. Начальник паспортного стола, что с него взять…

— Вы тут разберитесь. Утром доложите. Помните о социалистической законности.

***

Она сидела, сведя колени. Глаза смотрели в пустоту. Её мать, похожая на гирю, шумно отдуваясь, баражировала в коридоре.

— Он сначала серёжки снял, а потом в кусты затащил рядом с подъездом и изнасиловал.

— Ты сопротивлялась? Царапалась, может, запомнила его руки, были наколки, какой-то запах-одеколон, может, одежда…куртка, обувь, лицо видела?

Она качала отрицательно головой. Шок, говорить ей тяжело.

— Куришь?

Мы курили, время шло. Дождей не было, почва была сухая, следов нет.

Решать мне, вызывать Прокурорских, бригаду и мед­эксперта. Или нет. Проклятая статистика говорила, что с тяжкими уже перебор. Хотя… не моя земля…

— Мне придется везти тебя в Женскую Консультацию, к гинекологу, потом в КВЖД, может, у него болезнь какая, про Вессермана знаешь?

— Он доктор?

— Одежда твоя нужна, на экспертизу. Он в тебя кончил? Соседей опросить, может, кто видел-слышал. Сама понимаешь, разговоры. Ты где работаешь, там завтра опрошу, может, кто любовью воспылал..

— У вас выпить есть?

— Тебе нельзя, анализы… сама пойми..

***

ЗАЯВЛЕНИЕ.

Начальнику 50-го отделения милиции.

От гр-ки … .

Я, прописаная по адресу………

прошу не принимать меры по факту…

***

Мы выпили. Щёки её покраснели. Она курила мои сигареты. Я тупо думал, как же дотянуть без сигарет до утра.

Мама гладила дочь по голове. Они плакали. Стиральная машина «Вятка» тихо урчала на кухне.

Водитель храпел в машине. Синий отблеск мигалки бездушно очерчивал круг. Ветер колыхал занавески в квартире. Ночь.

***

Гореть мне в аду ясным пламенем.

Чугунок

В детстве его звали Копчёный. Ну, он на лицо был такой загорелый. В сыске пятидесятого о/м приклеилось Чугунок. Его побаивались. Он был немногословен. Взгляд у него был тяжёлый. В социалистическую законность не верил. Мы тоже. Но мы её боялись. Чугунок — нет. Мы служили в то Время, когда по телевизору, радио и в газетах говорили, что у нас не Америка. И процент раскрываемости был высок, у нас же не Америка, негров-то нет. Процент скрываемости преступности был ещё выше. За последнее сажали. За первое награждали и повышали. Сыск на земле чумел по-тихому и хотел жить, как вневедомственная охрана, тихо и спокойно. Не получалось. Сыску говорили, что они Элита, а с Элиты и спрос другой. Спрос был такой, что сыскари пили, не переставая. Это была война, тот кто не пьёт и не курит на войне, тот может начать стрелять по своим. От бессилия. Чугунок пил. И работал. Квартирного вора по кличке «Паша» он задержал личным сыском. Паша блажил о доказательствах и требовал медицину. Получил 10 суток за приставание к гражданам Страны Советов и нецензурную брань в общественном месте. За десять суток он рассказал Чугунку где, когда и как. А осмотр, перешедший в обыск в квартире сожительницы Паши, дал положительные результаты. И Чугунок рискнул. За колбасу, чай, бутылку водки и свиданку с сожительницей Паша взял ещё десяток краж и, махнув рукой по пьяни, распаренный сожительницей, ещё и грабёж. Процент раскрываемости рванул вверх. На суде Паша толково рассказал судье, что он не при делах и предъявил бумажку из тубдиспансера, что он лежал, лечился и воровать не мог по слабости здоровья. Хотя кража одна его (смотрите вещи), а остальные не, не мог, ослаб, а что говорил, так это опер гонит гонево, вы б его видели, такая рожа, а кулаки! Обвинитель сказал следаку в коридоре, что думает об МВД. И Чугунок узнал номер своего уголовного дела от родной Прокуратуры. Дело Чугунка спустили на тормозах. Повезло. У Прокуратуры был свой процент и своя статистика. Плановое хозяйство. Социализм — это учёт. Чугунок сдал форму на Капотне, там были склады ГУВД г. Москвы, и заплатил 20 копеек за утерянный свисток. Квартира у Чугунка была в хрущёбе. Мы теснились на кухне плечом к плечу и закусывали тёщин самогон грибами из банки, горячая картошка румянилась на плите. Похлопывали его по плечу. Чугунок кивал головой и подливал самогон. Мы ушли, а он махал нам вслед.

***

— Ну и хорошо! — суетливо говорила его жена. — Вот у тебя права есть на грузовик. Не пропадёшь. Будешь домой вовремя приходить. Вон, брат соседки хорошо зарабатывает и доволен. Всё устроится.

Она гремела посудой. Тёща глупо улыбалась, глядя в телевизор. Тесть храпел на продавленном диване.

Чугунок курил. Дым тянулся в тёмную ночь, что была за открытой форточкой.

А я

в детстве голубей любил. У папашки голубятня была. Знаешь, как они в небе кувыркаются? Небо синее-синее… И когда садятся, воркуют. Душевная птица голубь. Я для них кукурузу воровал. Один раз чуть сторож не поймал. Знаешь, как я бежал? Братья Знаменские, дети против меня. Чистишь кукурузу, а они хвосты распушат и кругами вокруг тебя. Голубь и потом мне сердце радовал. Для нашего брата архаровца голубь — птица священная. В хате не продохнуть, а прилетит родной, ты ему крошек, а он гордый такой, степенный, клюет их, грудь выпячивает, а потом «фррр» — и улетел. Так бы за ним и рванул бы в ясно небушко. Свобода. Тебе не понять.

Он глубоко затянулся «Примой»:

— Это когда было? При царе Горохе. Во всех СИЗО намордники на окнах.

— Э, начальник, Россия — она страна большая, да и народишко в ней разный. Одни пугалом запуганные, а другие за свободу руку себе перегрызут, а чужому горло.

— Так свободу любишь?

— Чтоб свободу любить, надо у Хозяина побывать.

И блажил он, и блажил, ценя минуты в моём кабинете, где был чёрный горячий чай с сухариками, сухие сигареты, лёгкий ветерок из форточки и стук колёс поездов с Московской Окружной. А я листал его Дело. Первая судимость 1947 года. По малолетке. Последняя 1979. Грабежи и разбои. Сейчас просто БОМЖ, затюканный жизнью и никому не нужный. Растерявший всё, кроме воспоминаний, вечный жилец 101 километра, мечтающий о тёплой зиме в тубдиспансере.

И жалко мне его было. Хотя не сентиментален я вовсе. Но роковое русское всегда над нами… от сумы и от тюрьмы…

За нас и вас

Т. окончил Высшую школу милиции, что на улице Волгина. Загремел на землю сыскарем. Через некоторое время каким-то хитрым образом ушёл опером на Зону. Там платили северные, и были ещё какие-то льготы. Мы выпили на посошок, и он уехал. В розыске происходит много событий, и в мрачном калейдоскопе его образ потускнел и затерялся. Через два года он появился в конторе. В руках у него был большой сверток, из которого торчал рыбий хвост. Из карманов белого югославского плаща с подстёжкой в клеточку торчали горлышки водочных бутылок. Со спины он был похож на зека, когда оборачивался, то было ясно — мент.

Ввалившись в мой кабинет, он бросил сверток на стол и аккуратно поставил водку, тут же отвесил подзатыльник свидетелю по квартирной краже, ласково сказав: