Там, где сердце (ЛП) - Уайлдер Джасинда - Страница 50

— Она потеряла слишком много крови, — говорит фельдшер.

Я хочу возразить, но не могу.

Я просто держу пакет… и натыкаюсь на стекленеющий взгляд Тори.

— Тори, милая. Сколько лет Мисс Молли?

— Д-д-д-десять ... недель.

Санитар бросает на меня взгляд.

— Говорите с ней, мистер. Заставляйте ее бороться.

Я стою там, задавая один за другим вопросы, которые только приходят в голову. Кроме вопросов о ее семье. Я не знаю, что там случилось, и не уверен, хочу ли знать.

И тут я чувствую ее. Найл. Она подходит к фельдшеру и останавливается рядом с Тори. Осматривает рану на голове девочки, а затем смотрит на меня.

Найл просит принести стойку для капельниц. Осматривает руку и ногу Тори, не обращая на меня внимания. Они выглядят ужасно. Я очень хорошо это вижу. Не подхожу близко, но знаю, что кости переломаны.

Я не знаю, как долго хлопочут над Тори Найл, санитар и фельдшер, и как долго я стою там, пока не приносят стойку для капельницы, и моя помощь больше не требуется. Я вытащил Тори из-под обломков. Я знаю ее имя. Я знаю, что она любит котят и щенков, а котят больше всего. Я знаю, что ей шесть лет, и она ходит в первый класс. Ее любимый цвет — розовый. Ее любимое шоу — «Пи Джей Маски» (Примеч.: шоу о команде детей-супергероев). Она любит макароны с сыром и ПиБи с Джеем. Я знаю, что она умеет ездить на велосипеде, правда, пока только с четырьмя колесами.

В горле комок. Сердце сжимается. Глаза жжет.

Я чувствую прикосновение чьей-то ладони к моей руке. Отвожу взгляд от Тори и вижу Найл. Она смотрит на меня.

— Мы сделали все, что смогли, — бормочет она. — Теперь все зависит только от нее самой.

— Она... она поправится? — слышу я свой голос.

Найл кивает.

— Наверное. Рана на голове довольно тяжелая, но ты не давал ей спать, так что о сотрясении мозга я не беспокоюсь. Она потеряла много крови, вот что самое опасное. Но думаю, все будет нормально.

— Хорошо, — с трудом говорю я. Но это все, что я могу из себя выдавить.

Стыдно признаться, но я чувствую себя на грани настоящей слезливой истерики. Вот-вот начну рыдать, как маленький ребенок.

Я прочищаю горло и сильно моргаю, отгоняя прочь слезы и воспоминания об искалеченных телах.

— Хорошая работа. Я… черт.

Мне приходится отвернуться и выйти из палатки, из-под света прожекторов. В тень. Я нахожу какие-то обломки, укрываясь под одной из уцелевших стен. Сажусь на кучу щебня и трясусь. Дрожу. Чувствую привкус рвоты во рту — острый, горький, кислый. Из глаз текут горячие соленые слезы. Черт, я рыдаю. Господи. Но я не могу остановиться. Плечи содрогаются, я борюсь с тошнотой, но не могу удержаться, и желчь извергается из меня. Я сгибаюсь пополам, опустив голову между колен, и позволяю ей стекать с моих губ в грязь у ног. Я отплевываюсь. Задыхаюсь.

И чувствую ее снова. Она сидит рядом, положив руку мне на спину.

— Перестань с этим бороться, Лок. После такого дня, ты это заслужил. Ничего плохого в том, чтобы позволить себе показать слабость. Никто не упрекнет тебя за это, я клянусь. По крайней мере, не я.

Я не могу с этим справиться. Мои плечи трясутся, я беззвучно плачу. А Найл просто круговыми движениями поглаживает мою спину, высвобождает мои волосы из хвоста и пропускает их меж пальцев. Она ничего не говорит, потому что знает по опыту — тут нечего сказать.

Когда мне, наконец, удается обрести некое подобие контроля, вернуть способность дышать, я выпрямляюсь, вытираю глаза и оборачиваюсь, чтобы взглянуть на Найл. Она выглядит ужасно. На ней до сих пор окровавленный фартук. Руки чистые, без перчаток. Она бледная. Круги под глазами, взгляд направлен ввысь, к звездам. Куда-то вдаль, куда-то в прошлое.

— Ты привыкла делать это каждый день, да? — спрашиваю я.

Найл кладет скрещенные руки на колени и вяло кивает. А затем опускает голову.

— Бывало хуже.

Я даже не могу представить, что может быть хуже.

— Что может быть хуже этого?

Она смотрит на меня и горько усмехается.

— Это было стихийное бедствие. Тут не было ничьей вины. Все случилось быстро, несколько минут мать-природа бушует вокруг — и вот уже ты начинаешь действовать. Заботишься о раненых, об умерших... и начинаешь оказывать помощь. Конечно, это ужасно, но... по сравнению с тем, что я видела? Это было... — вспоминая, она качает головой и обхватывает ее руками. Поднимает взгляд и проводит рукой по лицу. — Я как-то работала в Африке. Центральноафриканская Республика. Там шла гражданская война. Одно племя против другого. Ничего нового, но это было просто отвратительно. Это было... Боже... просто ужасно. Как-то прибыли грузовики, полные раненых. Большие, вроде тех, в которых приехали солдаты гвардии, но полные тел. Отсутствующие конечности, вспоротые животы, вывалившиеся кишки. Вытекшие из огнестрельных ран мозги. Просто... тела. Но не они были по-настоящему ужасны, а то, что такое люди делают друг с другом... специально. Из-за разницы в убеждениях. Стреляют друг в друга. Ставят мины. Самодельные бомбы. Вырезают целые деревни. Убивают беременных женщин и детей. Насилуют и убивают всех подряд. Просто... резня. И мы принимали их всех: полумертвых, уже мертвых, умирающих. Мы проводили по тридцать-сорок часов у операционных столов, пытаясь их спасти. Грузовик за грузовиком.

— Господи-Боже, Найл.

Я замолкаю, стараясь представить, через что она прошла, но у меня не получается.

Найл пожимает плечами.

— Я знала свое дело. Я никогда не терялась, не паниковала, меня никогда не тошнило. Помогло то, что я уже работала медсестрой в Лос-Анджелесе. У меня был опыт с такого рода происшествиями. Но ты никогда не сможешь подготовиться к убийству целой деревни, — она делает глубокий вдох. — А еще у меня был Олли. Он был моей скалой. Как бы происходящее ни было ужасно, он оставался со мной. Он был сильным. Мне достаточно было просто... взглянуть на него — и я уже понимала, что все будет в порядке. Даже если сейчас все плохо, я знала, что потом все будет хорошо. Пока Олли рядом, — Найл шмыгает носом. Кашляет. Глубоко вдыхает, дрожит. — Сегодня мне было... очень трудно. Работать без Олли… Я искала его взглядом. Я видела его. Впервые с тех пор, как он умер, я работаю с ранеными.

Единственное, что я могу сделать, это обнять ее за талию и притянуть ближе. Она шипит, когда я обнимаю ее, и морщится от моего прикосновения. Не так, как если бы не хотела, чтобы я прикасался, а словно от боли.

— Что случилось? — спрашиваю я. — Тебе больно?

Она, кажется, только сейчас понимает, что все еще в фартуке. Развязывает его и швыряет в сторону. Затем задирает футболку, обнажая ребра, нижний край лифчика... и страшный синяк на боку вокруг длинной глубокой раны вдоль края ребер, покрытой коричневатой корочкой засохшей крови.

— Черт, Найл! Когда, черт возьми, это случилось?

Она поднимает футболку выше, крутится, поворачивается, пытается посмотреть.

— Когда бревно влетело через лобовое стекло. Оно меня задело.

Во мне вспыхивает… целая куча эмоций. Не знаю, что это такое или как называется, но это неприятное и сильное ощущение.

— Какого черта ты ничего не сказала?

Она косится на меня.

— И что бы ты сделал? Я профессиональный медик, Лок. Я знала, что все в порядке. Это больно, но рана не серьезная, и с ней в любом случае не потребовалось бы много возни. Но если бы я сказала тебе об этом, ты бы начал играть в «настоящего мужика» и попытался бы заставить меня остаться в машине, или что-то в этом роде. У меня не было времени на боль. У меня была работа, так что я занялась ею. Вот почему я не сказала тебе.

Я с сомнением обдумываю ее слова. Найл права. Я бы... ну, сделал именно то, что она сказала. И теперь, оглядываясь назад, понимаю, как невероятно тяжело ей было. Она провела… Боже, я даже не знаю, сколько часов на ногах. Без перерыва. С такой раной. И не сказала ни слова, а просто работала, пока нужно было работать.