Три года счастья (СИ) - "Kath1864" - Страница 139

Ветер унес его любовь.

Ему снится она.

Растрёпанные кудри, весёлая. Она широко улыбается, смеётся даже, так, как позволяла улыбаться только ему. Вышагивает аккуратно в ярко-красных босоножках на высоком, тонком каблуке, на ней длинное черное цветочное платье на бретелях.

Нет сомнений, что это она, только почему-то в этот раз он не был в белом коридоре, не проходил через черную дверь, а значит это она — настоящая. Ему просто стоит признать это, как и свою вину.

Он идет следом и ему приходится то и дело оборачиваться, чтобы не обрывать разговор:

— Катерина, прости меня, — пытается выдавить, но кажется для нее это поток слов.

Она молчит и нет сомнений, что она даже видеть его не желает: » Боже, Элвйджа всегда такой занудный? И всегда так странно разговаривает, когда виноват? — думает она идя вперёд, а тот глотает воздух, плетется за ней.

Такая простая, открытая, его Катерина.

— Элайджа, — она назвала его по имени. С таким трогательным детским дружелюбием, с непосредственностью, и пусть там, во сне, он кажется счастлив, в светлой-голубой рубашке рукава которой закатаны и темных брюках ощущает, что между ним всё по-прежнему, и задерживает дыхание: — Погоди, сейчас выйдем на ровную дорогу.

Замирает.

Она истолковывает это по-своему. Подходит ближе, невинно-серьёзно заглядывает в глаза:

— А разве у нас была ровная дорога, Элайджа?

Обречённо пожимает плечами. Она снова хватает его плечи.

— Прости…

Она права и их дорога была терниста, крута, заросшая сорняками. Вряд лм бы такая дорога привела их к светлому будущему.

Отпускает и идет дальше. У нее есть шанс и она должна идти вперед. Идти своей дорогой, и он даже кричит что-то, и она не реагирует. Оказывается, можно держаться ровно, можно не дышать в унисон и отпускать, смотреть на ускользающей силуэт.

— Слышишь? В последний раз я прошу твоего прощения. В последний раз я твой. Я виноват.

Кричит, привлекает внимание, жадно глотает воздух, только бы она обернулась.

Он виноват и сейчас не будет молчать, даже она не простит.

— Виноват, потому что предал любовь и это не прощается. Предательства любви.

— Прости, я выбрал семью…

— Прощаю, Элайджа, потому что ты признал свою вину. Ты не мог выбрать любовь и теперь будешь винить себя…

— В сердце пустота… Я так боялся, что мой брат лишит тебя единственного, что у тебя осталось — жизни… Я не вынес бы этого… Твоей смерти… Легче мне простится с жизнью, чем пережить твою смерть…

— Ты должен сражаться за семью… Ты поступил правильно…

Она обнимает его. Так порывисто, счастливо, всего на короткое мгновение крепко сжимает руки у него за спиной. Потом, опомнившись, отступает на шаг.

— А теперь мне пора, Элайджа, — она желает уйти, но первородный удерживает ее зв руку, притягивает к себе.

— Все это ложь, потому что ты не простишь меня, — громко и тут же трогается с места, потому она не поддается, пытается вырваться.

Кудри по лицу, когда он дышит слишком близко и нашел в себе смелость коснуться ее волос, заправить их за ухо. В какой-то момент она, смотрит в глаза так спокойно, с идеально ровной осанкой, только руки опущены вниз. Больше не коснется его.

Нельзя.

Пробует повторить за ней. Ветер проникает под рубашкой и он чувствует ветер.

Ловит украдкой её взгляд. Спокойный, счастливый и свободный.

Их сейчас двое.

Но вскоре он останется стоять один на этой дороге.

Она не простит его.

Он не простит ее.

Поедет на дно, в пустоту и темноту, искусает губы в кровь.

Он сделал, как нужно, а сейчас поступит не правильно.

Он нежно ведет пальцами по ее лицу, запоминая каждый миллиметр ее молочной кожи, каждую родинку, что так сводят его с ума.

Запомнить.

В последний раз.

Сделать, то что запрещено и после проститься.

“Катерина, настоящая и живая, которая не простит меня”, — стучит в голове. И отчаяние, сжавшее горло.

Делать, то что запрещено, а после расколоть мир.

Губы в губы, захлебываясь, глотать, насыщая легкие, вены, пробираясь под кожу.

Впечатывая, сплетая во что-то единое, неделимое, вечное. Что останется и после смерти во Вселенной?

Любовь останется после смерти.

Любовь останется даже если о ней молчать и отпустить, если не простит.

Любовь останется в сердце и самом потаенным уголку души.

“После того, как все рухнет, мы будем стоять на руинах, и я буду держать твою руку, Катерина, даже если ты не простишь…”

В последний раз.

— Элайджа, ты признал свою вину и должен отпустить, разбить на части, принести любовь в жертву, во имя семьи в последний раз, — неразборчивым бурчанием, не разрывая поцелуя. Потому что поддалась. Потому что им мало друг друга. Потому что без него, удушье и смерть.

Потому что без него она беззащитна. Потому что без нее этот мир превратится в выцветший серый и цветы увянут. Он увянет без той, что наполняет его жизнь смыслом и цветами.

— Я люблю тебя.

Руки на плечи, и ближе, ближе. До самого сердца.

Звонком клинков и гулом колоколов в голове: “Живи, Катерина я отпускаю тебя. Я так испугался, что ты меня не простишь.”

Она сегодня на вкус, как сладкая карамель, только в смешку с чем-то кислым, потому что этот поцелуй прощальный.

Поцелуй прощения.

Последний поцелуй.

Последние секунды.

Прощение.

Наверное, он все понимает, потому что брюнетка не задает лишних вопросов, отвечает на поцелуй, обвивает за пояс руками, притягивает ближе и ближе.

— Все хорошо, Элайджа, ты слышишь? Все хорошо. Я в порядке. Я пойду?

— Иди, моя Катерина… Прости…

Дальше ему нельзя.

Она выкраивает стыдливую улыбку на губах без промедления тянется к нему навстречу. Майклсон изумлённо принимает её объятия, счастливо закрывая глаза. Впервые вдыхает её аромат — сладковатый, цветочный, пьянящий. Лепестки свежих роз. Роз, шипы которых ранят до крови его кожу. Чувствует громко бьющееся сердце в её груди. Слышит сиплое опаляющее дыхание на плече. Видит трепещущие пальчики, крепко цепляющиеся за его шею. Он всё равно не отпустит, больше не сможет, но должен.

Отпустить.

Дальше она уходит, не оборачивается. Идет вперед, потому что их пути расходятся.

Вышагивает аккуратно в ярко-красных босоножках на высоком, тонком каблуке. Каблук проваливается, потому что она идет по песчаной дороги. Трудно идти вперед без него.

Трудно идти по такой ровной дороге, потому что жизненный путь не может быть прямым и ровным.

Все.

Дальше ему нельзя.

Дальше одной.

Дальше дышать и глотать воздух по раздельности.

Нельзя идти за ней.

Нельзя идти по этой ровной дороге.

Нельзя, потому что он выбрал другую дорогу: крутую, каменистую, залитую кровью.

Нельзя, потому что она не простит.

Последние секунды и он кусает губы, до крови, скрещивает руки на груди и прислушивается к тиканью наручных секунд.

Последние секунды, прежде чем она исчезнет, раствориться.

Вдох.

Их ни стало за секунду.

Взволнованный шёпот ей вслед и он расплыться в радостной улыбке:

— Прости, Катерина…

Пробуждение тоже быстрое, словно ледяной водой окатили, вымыли сон из-под век. Выдыхает потерянно, не желая открывать глаза, отпускать темноту — а вдруг чудо ещё вернётся?

Вдруг они еще будут вместе и она простит?

Ещё с минуту ему тепло.

Потом снова начинает дрожать.

Не от холода, верно, а от картинки с привкусом запоздалой надежды и горчащего сожаления под языком: Так могло бы быть. Если…

Если бы не кровь. Эта рубиновая, кристально-чистая кровь, которая делает из него монстра, не была той гранью, что не перешагнуть, пока не прольёшь её и не выпьешь всю до капли.

Если бы не семья. Благородная фамилии, нажитым врагам, традициям, правилам и порядкам. Майклсоны вроде королевской вампирской семьи. Он всегда искал искупления для семьи и будет искать. Он всегда будет жертвовать всем ради семьи.