История любви одного парня (ЛП) - Лорен Кристина - Страница 51

Он разгоряченно вдыхает.

– Точно, я запомнил…

– Я прямо рядом с ней, вон то плотное скопление? Это Плеяды, – произношу я. – Они

будут приближаться и дальше друг к другу.

– Откуда ты все это знаешь? – спрашивает он.

Я поворачиваюсь и смотрю на него.

Он тоже смотрит на меня очень близко.

– От отца. Не так много занятий, после наступления темноты, когда мы ходим в поход,

помимо сморов, страшилок и разглядывания созвездий.

– Оставшись сам по себе, я бы смог найти только Большую медведицу, – произносит он.

Его взгляд опускается на мои губы.

– Я стану очень бесполезным в этом без своего отца.

Он отводит взгляд, снова поднимая глаза к небу.

– Твой отец вроде как классный.

– Так и есть.

Боль возрастает в моей груди из– за того, что мой отец лучше, потому что знает и любит

меня таким. А у Себастиана есть целая сторона, о которой его отец совсем ничего не знает. Я могу

прийти домой и рассказать отцу обо всем, что произошло сегодня – даже о том, что мы с

Себастианом лежали на капоте старой «Камри» моей мамы – и это ничего между нами не изменит.

Видимо у Себастиана схожие мысли, потому что, разрывая тишину, он произносит:

– Я все продолжаю думать о своем отце в тот день, когда он очень крепко меня обнял.

Клянусь всей своей жизнью, единственное, что я хотел, – заставить его гордится мной. Так

странно говорить об этом вслух, но мне кажется, если отец гордится мной, это как внешнее

подтверждение того, что Бог тоже мной гордится.

Я не знаю, что ответить на это.

– Я даже представить не могу, что сделал бы мой отец, если бы узнал, где я, – он смеется,

проводя ладонью по своей груди. – На грязной дороге, с табличкой «доступ закрыт», лежу на

машине со своим парнем…

Это слово все еще встряхивает меня.

– Я обычно очень упорно молюсь о том, чтобы пропало влечение к парням, – признается

он.

Я поворачиваюсь и смотрю на него.

Он качает головой.

– Я всегда так ужасно чувствую себя после этого, как будто прошу чего– то такого

мизерного, когда у других людей такие огромные проблемы. Но потом я встретил тебя и…

Мы оба позволяем этому повиснуть. Я выбираю мысль, что в конце предложения было

бы… и Бог говорит мне, что ты правильный выбор для меня.

– Ага, – произношу я.

– Так значит, никто из школы не знает, что тебе нравятся мальчики, – произносит он.

Я замечаю, как он снова избегает использования слов гей», «би», «гомосексуалист». Это

идеальное время для разговора об Отэм/Мэнни/Джули/Маккене, но так легко опустить это. В

смысле, кто знает, что подслушали девчонки, Мэнни до сих пор молчал о своей осведомленности,

а Отэм обещала под угрозой смертной казни, что никогда ничего не расскажет. У Себастиана есть

свои секреты. Думаю, нормально, что у меня будет один.

– Нет. Полагаю потому, что я встречался с девочками, большинство людей просто решат,

что я натурал.

– Я все равно не понимаю, почему ты не мог просто выбрать девушку, раз можешь.

– Это все зависит от личности, а не то, что я могу сделать, – я беру его руку, переплетая

наши пальцы. – Это не мой выбор. Не больше, чем для тебя.

Могу сказать, что ему не нравится, что я только что сказал.

– Но ты думаешь, что сможешь рассказать об этом большему количеству людей?

Например, если ты будешь с парнем, ты сможешь быть… открытым?

– Все бы узнали об этом, если бы ты пошел со мной на выпускной.

Себастиан смотрит с ужасом.

– Что?

Моя улыбка подрагивает в уголках. На самом– то деле, я и хотел не хотел говорить это.

– Что бы ты ответил, если бы я пригласил?

Противоречивые эмоции сталкиваются на его лице.

– То есть. Я…не смог бы.

Крошечный клочок надежды сдувается в моей груди, но я не удивлен.

– Все нормально, – говорю ему. – В смысле, я бы, конечно же, привел тебя, но не ждал,

что ты согласишься. Я даже не уверен, что готов к этому на сто процентов.

– И ты пойдешь?

Снова повернувшись лицом к небу, я отвечаю:

– Может, с Отэм, если она кинет Эрика. Мы что– то типа «+1» по умолчанию. Она хочет,

чтобы я пригласил Сашу.

– Сашу?

Я отмахиваюсь рукой, типа «не стоит даже обсуждать».

– А ты когда– нибудь встречался с Отэм? – спрашивает он.

– Мы один раз целовались. Не было никакой магии.

– Для тебя, или для нее?

Ухмыльнувшись, я перевожу на него взгляд.

– Для меня. Не знаю, как было для нее.

Он скользит внимательным взглядом по моему лицу, останавливаясь на губах.

– Я думаю, она влюблена в тебя.

Я не хочу говорить про Отэм прямо сейчас.

– А ты.

Я могу сказать, что сначала он не понимает о чем я. Крошечная морщинка формируется

между его бровей, искажая гладкую поверхность его лба.

Но потом его лицо светлеет. Его глаза расширяются.

Позже, я оглянусь на это и задамся вопросом – он поцеловал меня прямо сейчас, потому

что не хотел отвечать, или его ответ настолько очевидный, что ему пришлось меня поцеловать. Но

в момент, когда он склоняется ближе, перекатываясь на меня, его рот жаркий и такой знакомый

для меня, все эмоции превращаются в жидкость, океаном затопляя мою грудь.

Я обнаруживаю настоящую невозможность описать, когда вспоминаю об этом моменте,

когда он прикасается ко мне, его ладони клеймят меня, кончики его пальцев оставляют крошечные

горячие отпечатки на моей коже. Я хочу как– то это запечатлеть, не только чтобы запомнить, но и

чтобы иметь возможность описать. Нет практически ни одного способа облечь в слова это

яростное превращение, безумную путаницу, которой мы становимся, кроме как представить волны

на пляже, неотвратимую физическую силу воды.

Единственное, в чем я уверен в тот момент, когда его прикосновения переходят из

исследующих в решительные, целенаправленные, а его взгляд не сходит с моего лица, полный

восторга, когда я срываюсь, что мы оба понимаем, как хорошо это, как правильно. Этот момент, и

спокойные мгновения после нельзя отредактировать. Их нельзя переписать. Их нельзя стереть.

Глава 17.

Отец все еще не спит, когда я приезжаю домой, чашка чая в его руке и ты– чуть– не–

опоздал– к– комендантскому– часу хмурая морщинка отяжеляет черты его лица.

Я чувствую, как виток извинений начинает оттягивать уголки моей улыбки вниз, но нет,

эта улыбка пуленепробиваемая. Я в эхо– камере и прикосновения Себастиана отдаются по всему

моему телу.

Брови папы изгибаются, как будто он озадачен моей улыбкой.

– Отэм? – спрашивает он, но кажется неуверенным. Он знает, что я не выгляжу так, когда

провожу время с Отэм. Или с кем– то еще.

– Себастиан.

Его рот приобретает форму «оох», и он снова и снова кивает, пока его взгляд пересекает

мое лицо.

– Вы предохраняетесь?

Боже мой.

Улыбка дрожит под весом моего унижения.

– Пап.

– Вполне закономерный вопрос.

– Нет… – я поворачиваюсь к холодильнику, открываю его и достаю колу.

Противоречивые образы вспыхивают в моей голове: Себастиан на мне, придавливает меня. Папа,

сидящий здесь, взгляд напряженный и несущий с собой: «Ты же знаешь, что мама убьет тебя за

твою полу– непреднамеренную милость, по которой я развращаю сына епископа»

– Таннер, – не могу сказать – он хочет рассмеяться или врезать мне. Если честно, не

думаю, что он сам знает.

– Я пошутил. Мы пока не дошли до этого.

Папа опускает свою чашку на стол, керамика скребет по столешнице.

– Тан, в итоге, вы дойдете. Я просто хочу, чтобы ты был осторожен.

Крышечка моей газировки открывается с радостным шипением.