Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 326

О людях, попавших в шторм,

Связанных в лодке бумажной,

О волосах, не любивших шпилек,

О слабости злой и бесстрашной.

О чувствах, лишенных глаз

И выживать принуждённых,

О городах, о пустынях,

О нас, исступлением измождённых.

Я спрячу твой образ, вытерев пыль,

Поглубже, подальше,

За фотоальбомами, письмами, книгами.

За чёрно-белым пейзажем,

Где деревья, туманы и льдины

Вплетены в паутину мостов.

Отношения эти как нить паутины,

Язык — ни жестов ни слов.

Погода в это время года стояла отвратительная. Постоянно было холодно, сыро, промозгло. На улицу выходить совершенно не хотелось. Да и вряд ли это было возможно. В городе, пожалуй, непогода ощущалась бы менее явно. Хотя бы потому, что в городе были друзья, её милые друзья, которых в этой проклятой деревне ей так не хватало. Здесь совершенно никого не было! И стояла такая ужасная погода! Из-за неё она лишилась даже единственного своего развлечения здесь — прогулок по саду и парку из-за того, что все дорожки были размыты. Из-за затянувшегося ненастья постоянно было скучно. Можно было только сидеть в библиотеке и читать уже порядком наскучившие книги. Перечитывать то, что уже давным-давно было прочитано. Или сидеть у окна и смотреть на это затянутое тучами небо. И дождь. Постоянно идущий дождь. Все дорожки в парке и в саду были затоплены. Девушке и раньше было бы трудно по ним пройти в таком виде, но сейчас, когда все её движения были скованы…

Это всё было ужасно скучно! Не с кем было даже поговорить — разве что с вечно занятым доктором, выписанным из Алменской империи. Это было просто отвратительно, что её муж приезжал к ней так редко — лишь на выходные. Ещё более отвратительным было то, что брат и отец не приезжали к ней вовсе за эти два месяца, которые она была заперта в Миртилле. О матери и сёстрах Анна старалась не думать вовсе — по правде говоря, их она и сама видеть не особенно хотела. Как бы графине хотелось поскорее уехать отсюда в столицу, но… До этого дня пройдёт, пожалуй, ещё немало времени. Анна и сама уже была не рада своей беременности. Как бы ей хотелось поскорей уже родить, оставить ребёнка на попечение кормилице и нянюшкам и переехать снова в столицу! В город, где она чувствовала себя так хорошо! Куда угодно, впрочем — лишь бы уехать из Миртилле. Из этого ужасного поместья, где она чувствовала себя так отвратительно. Уехать не важно куда, но, наверное, Анне хотелось бы повидать легендарное эрцгерцогство Цайрам или прекрасное царство Ксандр, или снова посетить республику Визей, или поговорить с монахами острова Гакруркс… Почему Георг купил именно это поместье? Почему с его деньгами он не выбрал что-нибудь более… подходящее для ожидания того, когда его жена родит. Место хоть несколько менее скучное и спокойное. Вот если бы здесь хоть что-нибудь происходило!.. Анна была бы даже готова терпеть каких-нибудь соседок-сплетниц, судачащих о том, как кто из их подруг вышел замуж. Анна сейчас сама с удовольствием обсудила бы с кем-нибудь, какое у кого платье, кто чей родственник и почему свадьба должна состояться непременно в субботу, а не в какой-нибудь другой день. Да она бы даже раздарила все свои шёлковые и атласные платья тем, кто помог бы ей справиться с этой скукой! Графиня Хоффман тяжело вздыхает и подходит к окну, стремясь на этот раз увидеть хоть что-то новое. Больше всего на свете ей хочется именно этого — чтобы было что-то такое, чего она ещё ни разу до этого не видела, чтобы ей стало интересно… Чтобы было нечто захватывающее, потрясающее — как из тех сказок о фальранской принцессе Ермине, одной из дочерей Леофана. Нечто волнующее, заставляющее просыпаться по утрам… Ей хочется, чтобы её жизнь стала хоть немного более захватывающей и интересной теперь. Ей хочется… И почему-то больше, чем когда-либо, Анна желает, чтобы все её сиюминутные прихоти удовлетворялись. И побывать где-нибудь, где не так скучно, как в Миртилле — единственное её желание, которое остаётся неизменным.

Многие женщины умирают родами. Кто знает, может — это её последние осень и зима.

От окна дует. Это довольно неприятно. Анна тяжело вздыхает и зябко пожимает плечами, стараясь получше закутаться в тёплый плед. Она смотрит в окно, с каким-то неестественным интересом глядит на опавшую грязно-бурую листву и недовольно поджимает губы, видя, как рабочие, едва закрытые от дождя, что-то мастерят там — где должно будет скоро появиться западное крыло дома графа и графини Хоффманов. Вид работающих — так спокойно и вдумчиво — людей вводит её в такое раздражение, что девушка резко задёргивает штору и быстрым шагом отходит от окна.

В имении полным ходом шли преобразования, которые, по правде говоря, не приносили хозяйке поместья никакого удовольствия. Напротив — лишь одно раздражение. Анна толком не понимала, для чего это было так необходимо — до той поры, когда их с Георгом ребёнку это понадобится, пройдёт несколько лет. Так зачем начинать эти преобразования сейчас — когда у неё так расстроены нервы? Разве нельзя было перенести всё это хотя бы до родов? До того момента, как она придёт в себя и будет чувствовать себя хоть немного лучше. Или до той поры, как её и вовсе не станет. От этой мысли Анна как-то жалобно всхлипывает и с какой-то непонятной ненавистью глядит на их с Георгом свадебный портрет. Она с удовольствием распорола бы его ножом, если бы только ей оставили нож. Она с удовольствием стёрла бы эту горделивую ухмылку с лица своего мужа. Анна смотрит на портрет с какой-то почти жалкой злобой. Обессиленная. Уставшая. Измотанная. Беременность её проходила не так легко, как всегда проходили у матери. Тяжесть, отёчность в руках и ногах сводили Анну с ума. Она почти не могла передвигаться. И это почти что убивало её.

В поместье Миртилле преобладают светлые тона. Нет той яркости, той роскоши, того света, к которым Анна привыкла за время жизни при дворе королевы Риделт, нет той мрачности, холодности, к которым Анна привыкла в столице королевства Анэз. Нет. Здесь светло и… должно быть, большинство людей решит, что здесь крайне уютно. Но нет, Анне было безумно противно и почти что страшно оставаться здесь надолго. В первую неделю по прибытии сюда девушке здесь даже нравилось. Не было той суеты, к которой она привыкла в столице. И Анну тогда это так радовало… Глупая! Могла ли она предположить, что вскоре возненавидит это спокойствие?!

Графиня тяжело вздыхает и выходит из комнаты. Спуститься из комнаты она сейчас едва ли в состоянии, поэтому все те помещения, в которая она должна и может заходить, находятся на втором этаже. Включая столовую и две малые гостиные. Анна с какой-то злостью думает о том, что муж не позволяет ей даже пройти по лестнице лишний раз, что её просто выводит из себя.

Её муж сидит в столовой и равнодушно ковыряется вилкой в том завтраке, который ему принесла Ребекка — эту служанку, впрочем, давно следовало уволить за нерадение. Анна со злостью смотрит на эту светловолосую хрупкую девушку в простеньком льняном платьице. Ребекка улыбается и тотчас кланяется графине. Впрочем, Анне это совершенно безразлично. Ребекка раздражала её. Хрупкая, чересчур миловидная, чересчур вежливая и послушная. Единственное — вместо работы порой занималась сущими глупостями. Не раз Анна заставала её за книжкой в библиотеке. Тогда как девчонке следовало протирать пыль или подавать на стол. Анна сама когда-то исполняла обязанности почти что служанки при дворе королевы Риделт. Ей никогда не позволили бы такой вольности — читать в то время, когда она должна выполнять свои обязанности. А Ребекка… Ребекке её муж позволял столько, что… Анна непонимающе хмурится, а потом довольно быстро подходит к столу, чтобы высказать этому ужасному, отвратительному человеку всё, что только она способна о нём думать в своём невыносимо тяжёлом положении, которого никто не хотел понять. Она идёт настолько быстро, насколько только способна идти.

Порой графине кажется, что её лечащий врач чего-то недоговаривает.

Шёлковые длинные юбки её платья слишком шуршат, чтобы Анна могла как следует сосредоточиться. Но шелест юбок отчего-то ей нравится. Нравится, что её присутствие можно заметить… И ей нравится цвет этого платья — ярко-сиреневый. Она бы обустроила всё поместье в своих любимых цветах — сиреневом и голубом. Вот только муж «не позволяет ей перетруждать себя». Анна чувствовала бы себя куда лучше, если бы Георг не отправил Юту в женский пансион. В конце концов, можно было нанять ей гувернантку. Девочка была достаточно талантлива и достаточно покладиста, чтобы учиться дома. Даже в то время, когда Анна ждала ребёнка. Юта была милой. И заботы о ней отвлекли бы графиню от того невыносимого ожидания, в которое она была погружена.