Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 176

Поезд ползёт в Реондейм слишком медленно. Так медленно, что Монике хочется разрыдаться прямо сейчас от несправедливости жизни. Она — никто в большой и страшной столице.

Слишком сильно задумавшись, девушка не замечает, как поезд уже доезжает до города, как встаёт и берёт свои вещи семья, сидевшая рядом с ней, как люди постепенно начинают выходить из вагона. Спохватывается Моника почти поздно, быстро хватает свою сумку и почти выскакивает из поезда. На платформе находится очень много народу, это так непривычно для девушки… И все они спешат по своим делам, никому из них нет дела до того, что происходит с людьми, стоящими так близко к ним самим. Моника видит, как какой-то мальчишка лет восьми-девяти подкрадывается к господину в приличном костюме, как с несколько секунд стоит рядом, а потом убегает, видит старушку-нищенку, просящую подаяния, видит проходящих мимо этой старушки людей, видит женщину, которая рыдает об украденных вещах, видит маленькую девочку, потерявшую маму, и равнодушие людей, всех, кто проходит мимо, совершенно не обращая внимания на чужие беды. Девушка вспоминает, как она с мамой и Сарой стояла точно так же, когда у них украли багаж, ещё в тот раз, когда она была впервые в столице в детстве… Вспоминает, как плакала потом мама — украли ни много ни мало шестнадцать тысяч анэризов… Приличные деньги. Слишком приличные. Вспоминает, как потом успокаивал мать отец, как потом впервые слёг со своей этой болезнью, вспоминает, как пришлось тогда ей нянчиться с маленькой Сарой, пока мама выпрашивала денег в долг у соседей, как потом старательно работала, стараясь отдать их вовремя…

Моника достаёт из кошелька последние несколько грошей и подаёт их старушке, та от благодарности начинает плакать и благодарить добрую девушку. Мисс Эливейт чувствует, что не заслуживает этой благодарности, что поступила так, как должен был поступить любой на её месте… Ей стыдно. Стыдно за не оказанную помощь той семье, что сидела рядом с ней в вагоне. Стыдно за то, что она не может помочь всем. А ведь она обязана помочь. Обязана. На вокзале тесно и грязно. Совсем не так, как в милом Елишшиле. Там всегда было так чисто, красиво, как здесь грязно и уродливо. Там всегда было так хорошо, как здесь ужасно. Моника не могла помыслить, что когда-нибудь ей придётся привыкать к жизни в таком месте… А теперь — теперь она ступает своими ногами в старых изношенных, когда-то — ещё маминых, сапожках, кутается в бардовую шаль, уже не кажущуюся достаточно тёплой, чтобы суметь согреть её, спрятать от ветра и стужи. Теперь она чувствует себя уже совершенно чужой, совершенно ненужной, неприспособленной… Чувствовала себя абсолютно беспомощной… Кто-то толкает её так, что девушка падает. Мисс Эливейт хочется вскрикнуть от боли, закричать на весь вокзал, заголосить, рассказать всем о том, как ей плохо. Но она терпит, понимая, что никому здесь нет места до её страданий, её мыслей, её несчастий…

Утро сегодня выдалось не слишком приятным, думается Монике снова, всю ночь лил дождь, и все дороги размыло. А у семьи Эливейт не было денег на извозчика и до вокзала пришлось добираться пешком. По грязи. По этим лужам. По наполовину растаявшему снегу. Плестись по грязи, прекрасно осознавая, что там, куда она приедет, будет ещё хуже, чем в родном городке… А потом стоять около часа под моросящим дождём на платформе, ожидая поезд, весь облепленный грязью… После — ехать, пытаясь не думать о бедности, о безвыходности, о невозможности помочь всем, кто в помощи нуждается. Ехать, зная, что ты помочь ничем не сможешь. Потому что сама не меньше нуждаешься… Что может быть хуже?

— Простите… — хочется шептать ей снова и снова, понимая, что ничего полезного она сделать не может.

— Простите… — шепчет она каждому встречному, который проходит достаточно близко к ней.

— Простите… Простите… — шепчет Моника и слёзы вновь и вновь катятся по её щекам, как она не пытается их остановить. Будто и не она это вовсе.

***

Если вчерашнее утро выдалось не слишком приятным, думается Монике снова, то сегодняшний день был просто ужасным. Это вчера она думала, что то, что всю ночь лил дождь, и все дороги размыло, являлось её основной проблемой, то сегодня она понимала, что такой город как Реондейм, такие мелкие проблемы вроде её не интересовали. А ведь у семьи Эливейт не было денег на извозчика и до вокзала пришлось добираться пешком. По грязи. По этим лужам. По наполовину растаявшему снегу. Плестись по грязи, прекрасно осознавая, что там, куда она приедет, будет ещё хуже, чем в родном городке… А потом стоять около часа под моросящим дождём на платформе, ожидая поезд, весь облепленный грязью… После — ехать, пытаясь не думать о бедности, о безвыходности, о невозможности помочь всем, кто в помощи нуждается. Ехать, зная, что ты помочь ничем не сможешь. Потому что сама не меньше нуждаешься… Что может быть хуже, думалось ей вчера. Теперь же она понимала, что раньше она ошибалась.

Люди на улицах Реондейма были совсем неприветливые, после радушного Елишшила это кажется Монике почти пыткой — проходить сквозь ряды всех этих хмурых и сердитых людей, не замечающих ничего, кроме собственных мыслей и хлопот. Мисс Эливейт не привыкла к такому холоду, такой отчуждённости. Там, где она росла, всегда было можно надеяться на чью-нибудь помощь, всегда можно было знать, что не останешься один, когда придёт беда… А тут… По каменным мостовым, таким холодным и чужим, словно отталкивающим от себя, было тяжело идти. Каждый шаг даётся нелегко. А сколько ещё придётся сделать этих шагов? Не один, и не два, и даже не сотню — куда больше. Главные проспекты Реондейма вычищены так, что вряд ли где-то найдётся даже самая маленькая лужица, а вот другие улицы… В Елишшиле старались убирать все дороги. И то, что у городка не было средств для того, чтобы проложить нормальную дорогу до вокзала, было уж точно не виной жителей или даже мэра. Мэр в Елишшила был хороший. Моника знала его лично — невысокий такой полненький старичок, всегда приветливый, с такими же милыми женой и дочерью, с которыми всегда можно было пообщаться. Она помнила, сколько раз он одалживал им деньги и не требовал ничего взамен… Только вот не возвращать было так стыдно, а вернуть они никогда ничего не могли… А в этот раз стало ясно, что даже если семья Эливейт одолжит у господина Маркуса ту же сумму, что и обычно, денег всё равно не хватит.

Моника проплакала всю ночь, когда поняла, что ехать всё-таки придётся. Когда-то она надеялась, что это минует её, что она никогда не разлучится с семьёй — с родителями и сёстрами — и будет всегда находиться рядом с ними, какая бы ситуация не случилась… Моника никак не была готова к этому. Впрочем, думалось ей, случись бы это всё намного позже, она, всё равно, не была бы готова.

Ей не хотелось уезжать в Реондейм. И теперь она только утверждалась во мнении, что её предубеждение против этого города было не напрасным. Город был огромным, сырым, серым, важным… Он не принимал её — чужачку, посмевшую нарушить его покой своим появлением. Но не принимал он и коренных своих жителей. Казалось, что, в отличие от Елишшила, не город подстраивался под людей, а люди под город. Люди были такие же мрачные и важные, погружённые в себя. К ним нельзя было подойти так же просто, как Моника делала у себя дома, и спросить что-то… Нельзя было просто подойти, поздороваться и пожелать удачи в каких-либо начинаниях… Мисс Эливейт была уверена, что даже если она что-то спросит, например, как куда-нибудь пройти, ей, конечно, ответят, но когда она отойдёт в сторону, покрутят пальцем у виска, скажут что-то вроде «сумасшедшая»…

А ещё Моника не любила дождь, который по рассказам людей, когда-либо бывавших в этом городе, был вечным спутником Реондейма. Сейчас на улице тоже было пасмурно. После солнечного Елишшила это казалось пыткой. У девушки даже разболелась голова от такой резкой смены погоды. Ей хотелось обратно. Ох, как же ей хотелось обратно!

— Я прочитала в объявлении, что вам нужна машинистка… — говорила она одно и то же почти в каждой крупной фирме, но её, окинув придирчивым взглядом, неизменно выпроваживали по той или иной причине.