Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 175

Седрик чувствовал себя обделённым материнским вниманием. Впервые в жизни. Хотя раньше он так жаждал от этого внимания избавиться…

Солнман забирается в карету и ждёт герцогиню. Он улыбается ребятам той своей противной блёклой улыбкой, будто извиняясь за что-то. Хельга тяжело вздыхает и тоже пытается улыбнуться, чтобы хоть как-то развеселить друга.

— Пожалуйста, обещайте мне, что с вами всё будет хорошо… — шепчет Джулия Траонт перед тем, как сесть в карету. — Обещайте мне… Пожалуйста…

Комментарий к II. Глава девятнадцатая. Седьмой обрывок сорванного счастья.

Канцлер Ги – Черный Барон

========== II. Глава двадцатая. Восьмой обрывок иллюзий. ==========

Hадо мною — тишина,

Hебо, полное дождя,

Дождь пpоходит сквозь меня,

Hо боли больше нет.

Под холодный шепот звезд

Мы сожгли последний мост,

И всё в бездну соpвалось,

Свободным стану я

От зла и от добpа,

Моя душа была на лезвии ножа.

Я бы мог с тобою быть,

Я бы мог пpо все забыть,

Я бы мог тебя любить,

Hо это лишь игpа.

В шуме ветpа за спиной

Я забуду голос твой,

И о той любви земной,

Что нас сжигала в пpах,

И я сходил с ума,

В моей душе нет больше места для тебя!

Я свободен, словно птица в небесах,

Я свободен, я забыл, что значит стpах.

Я свободен — с диким ветpом наpавне,

Я свободен наяву, а не во сне!

Hадо мною — тишина,

Hебо, полное огня,

Свет пpоходит сквозь меня,

И я свободен вновь.

Я свободен от любви,

От вpажды и от молвы,

От пpедсказанной судьбы

И от земных оков,

От зла и от добpа.

В моей душе нет больше места для тебя!

Я свободен, словно птица в небесах,

Я свободен, я забыл, что значит стpах.

Я свободен — с диким ветpом наpавне,

Я свободен наяву, а не во сне!

Я свободен, словно птица в небесах,

Я свободен, я забыл, что значит стpах.

Я свободен — с диким ветpом наpавне,

Я свободен наяву, а не во сне!*

Два с половиной года назад…

Утро сегодня выдалось не слишком приятным — всю ночь лил дождь, и все дороги размыло. А у семьи Эливейт не было денег на извозчика и до вокзала пришлось добираться пешком. По грязи. По этим лужам. По наполовину растаявшему снегу. Плестись по грязи, прекрасно осознавая, что там, куда она приедет, будет ещё хуже, чем в родном городке… А потом стоять около часа под моросящим дождём на платформе, ожидая поезд, весь облепленный грязью… Что может быть хуже? Сейчас тот самый поезд уже на полном ходу мчался в Реондейм. Город, в котором уже завтра должна была начаться её новая жизнь. Колёса зло стучали по рельсам, будто стараясь напомнить, для чего она здесь и куда едет. Девушка смотрела в окно и украдкой утирала слёзы. Она будет совершенно чужая в этом городе. В столице их королевства. И зачем только мама попросила её поехать? Девушка прекрасно знала ответ на этот вопрос — серьёзно болен отец, мать работает не покладая рук, а денег ни на что не хватает. Младшим же её сестрёнкам в шумном, промозглом и многолюдном Реондейме делать точно нечего. Среди всех этих людей, по-своему несчастных, закутанных в лохмотья, со всеми этими сумками, котомками, девушка чувствовала себя совершенно потерянной. Закутавшись в бардовую матушкину шаль она прислоняется к окну. Если бы только она могла отправиться домой, кинуться в обьятия к матери и сёстрам, заплакать, упросить их ни за что не отпускать её далеко из дома… Если бы она только могла… Но такой возможности не было. Нужно было ехать в далёкий и чужой Реондейм, молча плакать от разъедающей душу тоски, так же молча утирать слёзы матушкиной шалью и смотреть в окно, стараясь не тревожить людей, ехавших с ней в одном вагоне. Худые бледные пальцы сжимают и мнут билет. Билет, купленный на последние деньги, только для того, чтобы она, Моника отправилась в Реондейм. И теперь она просто не имеет права предать их. Кутаясь в матушкину шаль, местами стёртую почти до дыр, вовсе не такую тёплую, как хотелось бы, девушка чувствует себя совершенно несчастной. Колёса звонко стучат по рельсам, и Моника никак не может сосредоточиться на чём-нибудь, кроме той мысли, что она не хочет ехать в тот город, в город, что ей до омерзения противен… Колёса звонко стучат по рельсам и этим очень сильно раздражают её. Когда Монике было шесть, она с матерью, отцом и годовалой тогда Сарой бывала в Реондейме, и город тогда ей совсем не понравился. А теперь же Моника уезжала туда, чтобы заработать хоть каких-нибудь денег. Никто не ждёт её в Реондейме. В этом пустом, циничном и злом городе, где каждый заинтересован лишь своей выгодой, её совсем никто не ждёт. Её некому там ждать. Совершенно некому. Тётушка Молли вряд ли будет рада её появлению, эта пожилая женщина всегда отличалась не слишком приятным характером, а уж сестру свою она не слишком любила. Моника утирала рукавом постоянно наворачивающиеся на глаза слёзы, всё так же катившиеся по её бледному худому личику, теперь казавшемуся некрасивым. А ведь в неё в Лемешметте был когда-то влюблён Рой Хармер, этот мальчишка, погибший год назад на войне… Рядом с девушкой расположилась усталая мать с тремя маленькими детьми, двое из которых никак не могли усидеть на месте. Лицо женщины этой казалось посеревшим от тех хлопот, тягот и невзгод, которые на неё, вероятно, навалились. Младшая девочка её, закутанная в серый, очевидно, совсем лёгкий и не греющий в такую стужу, большой платок, спала на материнской груди, то и дело вздрагивая, а старшие мальчики, худые и дурно одетые, постоянно вертелись и, казалось, только и ждали, как бы что-нибудь стащить. В сумке у Моники ничего не было. Её семья и сама находилась на пороге нищеты, и ничем помочь этим несчастным женщине и детям мисс Эливейт не могла. Серые глаза женщины смотрели устало, почти пусто. Она, очевидно, была опустошена всеми теми трудностями. Только сейчас Моника заметила, как сильно не по погоде были одеты она и эти трое детей. Наверное, им было холодно… Наверное! Конечно же, им было холодно! На улице ещё не лето, снег только начал таять, и выходить на воздух в таких лохмотьях было слишком холодно. Моника мёрзнет даже в своей одежде, которая куда теплее той, в которой сейчас эти дети. От гудка паровоза младшая девочка просыпается и, уткнувшись матери в плечо, начинает всхлипывать. Моника отчего-то чувствует себя виноватой. Виноватой из-за того, что ей сейчас куда лучше, чем этой маленькой девочке, которая от бессилия плачет.

Монике до ужаса хочется спросить, чем она может помочь, но она чувствует, что спросить это она не имеет права. Она вспоминала свою маму. Тоже в последнее время слишком худую и изнуренную непосильными трудами, хлопотами и заботами… Она вспоминала больного отца, лежавшего на кровати и почти не говорившего. Она вспоминала четырёх сестричек, в последнее время всё более грустных и почти всегда голодных… Нет! Она просто не имела права помогать кому-то ещё за счёт её собственной семьи. Девушка помнила испуганные глаза Сары, помнила притихших Софи и Рейчелл… Моника вздрогнула, когда девочка, что сидела на руках у женщины, что находилась рядом, зарыдала в голос, внутренне сжалась, когда женщина устало прикрикнула на ребёнка… Девушка чувствовала, что она обязана помочь. Обязана. Это слово было так привычно, так обычно для неё, что она никогда не задумывалась над его настоящим значением. Она всегда была всем обязана. Это было нормально. Это было обычно. И никто бы никогда не усомнился в том, что мисс Эливейт была действительно всем обязана. Порой всеми это принималось как данное, как должное. Девушка никогда не задумывалась над этим. Ребёнок заревел ещё громче на руках у матери, и та, нервно зашипев, отвесила малютке подзатыльник. Мальчики, на которых мать рявкнула сразу же после этого, притихли. Моника внутренне содрогнулась. Она вспоминала, какой нервной порой бывала её мама, когда болезнь отца обострялась. Как сейчас. Тогда всё шло куда хуже, чем обычно. Они, и без того, жили очень скромно, даже по меркам Елишшила. Им едва хватало денег на оплату аренды за небольшой участочек земли, на котором стоял их домик, едва хватало денег на весьма скромную еду и одежду. Они жили, пожалуй, скромнее, чем кто-либо другой в Елишшиле и считались одной из самых неблагополучных семей. Моника помнила, как смеялись над ней даже в приходской школе для бедных, которая была устроена арином Джоном на его собственные деньги. Семья Эливейт была так бедна… Порой мама плакала по ночам и тихо, чтобы никто не услышал, впрочем, мама и думала, что никто не услышит, говорила, что, быть может, если бы она послушалась своих родителей и не вышла замуж за отца Моники, то она жила бы куда лучше. Отец такие разговоры очень не любил, он сразу начинал гладить маму по руке, шептать ей что-то… А иногда после этого у него обострялись приступы его болезни. А теперь с отцом случился удар. И это опять произошло после такого разговора. В их городе девушке было невозможно найти приличную работу с деньгами хоть сколько то большими, нежели пара грошей, на которые нельзя было купить даже краюшку хлеба. А теперь она покидала вечно зелёный и полный цветов Елишшил и ехала в город, в котором, как говорила ей когда-то соседская девочка, вечно душно, шумно и нет ни единого клочка свободной земли, чтобы её семья не нуждалась так в деньгах… Мисс Эливейт не знала, как ей следует помочь этой бедной женщине, этим бедным детям… Её сёстры сами порой не ели по несколько дней, её мама сама постоянно плакала… Моника знала, что такое бедность, что такое — жить почти в нищете, считая последние копейки, экономить на каждой мелочи… Ей было до безумия жалко ту семью, что сидела рядом с ней, и до безумия жалко своих собственных сестёр… Девушка всегда знала, что когда-нибудь ей придётся уехать на заработки в какой-нибудь крупный город, чтобы помочь родителям, но почему-то ей всегда казалось, что это всё произойдёт куда позже, что она ещё успеет вдоволь надышаться чистым воздухом Елишшила, вдоволь набегаться по дорожкам в саду перед храмом, вдоволь насмотреться на яркие цветы, что росли в городке почти так же хорошо, как и сорняки… Ей всегда казалось, что она ещё успеет поваляться на зелёной траве там, чуть-чуть южнее самого городка — за речкой… Монике хотелось разрыдаться, когда мама дня три назад сказала, что ей придётся отправиться в Реондейм. Но вместо этого она согласилась. Кивнула, понимая, что её вольная жизнь в маленьком городке заканчивается. Возможно — навсегда. Возможно, никогда больше ей не придётся бегать по узеньким дорожкам перед зданием приходской школы, возможно, она никогда не увидит хохотушку Лиззи, мечтательную Милли, решительную Кетрин, возможно, она навсегда потеряна для той чистой, беспечной жизни, которой она жила всегда… Моника всегда знала, что это её ожидает. И всегда надеялась на то, что этого удастся избежать. Родители любили её, всегда любили, и она сейчас должна ответить им заботой и пониманием. Как же Моника надеялась, что её поездка в Реондейм отложится хоть ненадолго? Хоть на то время, пока не подрастёт Сара… Тогда они бы могли поехать вместе. Вдвоём им не было бы так страшно в этом огромном и жестоком городе.