Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 159

За ней, впрочем, ухаживали все. Даже этот Леон. Даже эта Анна, которой, впрочем, Георг сказал не слишком переутомляться в виду её беременности. Забавно… Гораций суетился рядом, охал, вздыхал, всплёскивал руками, пытался заставить её попить воды, молока, чая… Зачем он это делал? Разве это было не бессмысленно?

Как ей было тяжело… За что ей всё это? Она повернула голову и посмотрела в зеркало – там отразилась слишком бледная и худая девушка с заплаканным лицом, чтобы быть ей. Ужас… Кем она стала за эти несколько дней? А, может, недель? Волосы её были спутанными и грязными. Под глазами были мешки от недосыпания, а сами глаза были опухшими. Девушке подумалось, что до её болезни она, пожалуй, посмеялась бы над человеком, который выглядел бы так, возможно, даже осудила бы его. А теперь… Теперь она сама не могла спать. Просто не могла. Слёзы текли по её щекам, но зареветь она не могла. Будто какой-то ком засел в груди и не давал ей сделать этого… Это было так больно. Душа её болела, но сделать что-либо для того, чтобы сделалось хоть чуточку лучше, она не могла.

– Алесия, дорогая, перестань плакать! – молит её Моника. – Это слишком вредно для тебя сейчас…

Глупая Эливейт! Откуда она могла понимать, что чувствовала сейчас племянница короля Алана? Да эта девчонка, вообще, вряд ли когда-нибудь сможет это понять… Алесия оглядела остальных. Они тоже не понимали. Даже Анна, которую девушка чувствовала наиболее близкой себе по уму и поведению. Хоффман, Бейнот и молодой Истнорд, и вовсе, были мужчинами, им никогда не понять её беды. Что они понимали? Алесии так хотелось зарыдать… Обнять кого-то и, уткнувшись в его плечо, застонать, закричать, завопить, завыть… Только никто из присутствующих не поможет ей. Моника пыталась гладить её по руке, но мисс Хайнтс оттолкнула её.

Жалость Моники не нужна ей. Не нужна. Эта девчонка может жалеть кого угодно, но только не Алесию! Племянница короля Алана ни за что не позволит себя жалеть. Она, всё-таки, особа королевских кровей и должна иметь хоть какую-то гордость. Пусть Алесия не самый достойный представитель своего семейства, уж гордости то ей точно не занимать. Девушка просто не сможет смириться с тем, что её кто-то будет жалеть. Уж что-что, а это чувство, если оно было направлено на неё, было леди Хайнтс глубоко противно.

– Ну, Алесия! – пытается отшутиться – насколько это в его стиле – Бейнот. – Успокойся! Ты ещё молодая! Ты ещё успеешь сто раз вылечиться…

Леон с сожалением смотрит на неё. В его взгляде только жалость. Он чувствует к ней только жалость. Как же мерзко наблюдать подобное чувство в ком-то по отношению к тебе! Впрочем, пожалуй, в данном состоянии она достойна только жалости. Гораций пытается отшутиться… Но в его глазах тоже жалость. Ему её жалко… Это она его всегда жалела! Всегда – когда что-то случалось с ним, когда он жаловался на отца, присылавшего ему так мало денег, на начальство, не желавшее платить, на девушек, отказавших ему… Это она всегда жалела. А не он. Она была сильнее, умнее, счастливее. Она, а не он… Алесии совсем не хотелось, чтобы кто-то жалел её сейчас. Гордость её, и так, была ущемлена, и, пожалуй, от этих жалостливых взглядов становится ещё хуже. Ещё больнее и ещё противнее.

– А, может, ей, наоборот, лучше прореветься! – замечает Анна, кладя себе в рот ещё одну ягодку винограда. – Вот если мне плохо, я всегда стараюсь закатить истерику! И мне легче становится!

Граф слабо улыбается и осторожно целует жену в лоб. Он почти робко, а робость никогда не была ему присуща, смахивает с её лица прядь тёмных её волос, а потом кладёт руку ей на живот. Алесия понимает, что ей это до ужаса неприятно. Она лежит тут, страдает, ей плохо, а Анне сейчас во всём лучше её. Во всём. Она замужем, она богата, она так красива сейчас, к тому же, во чреве она носит ребёнка. Здорового маленького ребёнка, которому после рождения достанутся все алмазы и золото Георга Хоффмана, одного из богатейших людей в мире. И сама Анна будто светится от счастья и гордости. Отчего ей не радоваться? Ведь это не ей досталось такое несчастье…

Новоиспечённая графиня Хоффман за последнее время многое успела сделать – помириться с братом, пару раз появиться в свете, даже помочь мужу принять послов из Орандора… Дела у Анны шли настолько хорошо, что любому стало бы завидно. А уж Алесии, во всяком случае, сейчас, в том положении, в которое она попала, было завидно вдвойне.

– Не думаю, что мисс Хайнтс станет лучше, если мы все продолжим здесь толпиться, – говорит Георг. – Думаю, нам сейчас лучше выйти и оставить Алесию одну, хотя бы ненадолго.

Анна кивает и уводит из спальни мисс Хайнтс брата. Тот ещё раз с жалостью смотрит на больную и, вздохнув, желает ей скорейшего выздоровления. Гораций уходит сразу за братом и сестрой Истнордами. Он хочет ещё пошутить, но, кажется, взгляд друга, Хоффмана, останавливает его от этого. Молодой мужчина уходит просто. Даже не попрощавшись. Моника Эливейт же не хочет уходить дольше всего. Она пытается остаться, но граф осторожно выпроваживает и её. Он всегда осторожен, думается вдруг Алесии. И не раз, благодаря этой его осторожности оставалась она, племянница короля, жива…

Оставалась жива… От этой мысли отчего-то стало досадно. Зачем он спасал её?! Ну зачем?! Быть может, Алесия Хайнтс могла умереть легко и быстро… Но Георг всегда спасал её. Обрекая на куда более тяжёлую и болезненную смерть. Девушке отчего-то хотелось ударить человека, стоявшего перед ней, но она прекрасно знала, что этого не сделает. Оставалось только продолжать лежать и тихо плакать, не имея другого варианта действий.

– Перестань реветь! – вдруг строго произносит Хоффман. – Перестань жалеть себя. Тебе стоит отдохнуть и развеяться после этого, а не губить себя ещё больше. Я знаю, где тебе могут помочь. Думаю, тебе стоит отправиться на Землю.

Что же происходило на Земле?

Ну… Там шло всё тем же чередом, что и обычно – то есть, ничего, в общем-то, особенного не происходило. Дни летели то ли слишком быстро, то ли слишком медленно – в постоянной спешке, так присущей Земле, разобрать это невозможно. Люди суетились, опаздывали на работу, потом торопились обратно домой, лишь на секунду иногда прерывая свой бег – для того, чтобы перевести дух – и продолжали бежать снова. Появлялась новая техника, которой многие люди уже потеряли счёт, исчезала старая, люди рождались и умирали… Не происходило ничего, что выбивалось бы из этого вечного цикла. По новостям каждый день передавали одно и то же. Впрочем, и на деле всё было до жути однообразно.

Это была квартира, где всё происходило почти точно так же, как и везде. Абсолютно так же. Тут тоже жила семья, самая обычная, из трёх человек. Ну, или почти обычная. Тут тоже каждое утро мужчина вставал на работу, а его дети через час или полтора вставали в школу. Здесь точно так же шутили о жизни, иногда вечером смотрели телевизор или читали книги, любили полакомиться чем-нибудь вкусненьким, ходить развлекаться… Точно так же не любили работать или учиться, но продолжали делать это потому, что так нужно. Их распорядок дня почти ничем не отличался от распорядка дня соседей напротив – разве что тем, что кому-то нужно было вставать в шесть утра и приходить с работы в пять вечера, а кому-то – вставать в восемь и приходить в семь. В остальном же, семья эта ничем не отличалась от других.

Ну… Или почти ничем.

Солнце освещало небольшую светлую кухню и коридор – погода на улице стояла просто чудесная, несмотря на то, что осень уже началась. Листья ещё не начали желтеть, погода на улице стояла ещё довольно тёплая и солнечная… Лето ещё не отступило, осень ещё не вступила в свои права, но, по календарю, лето уже закончилось. Ночи стали уже темнее, скоро ли они, и вовсе, станут тёмными, а не светлыми, как летом? Выйти на улицу можно ещё в летней одежде – ещё тепло и сухо. Пожалуй, то, что осень уже наступила чувствуют разве что школьники… Комнат в квартирке было три. В одной из них царил порядок. Кажется, каждая вещь лежала на своём месте, даже самые крохотные листочки бумаги, в шкафах с книгами даже стояли буквенные указатели, кровать была застелена, кажется, ни единой складочки не было на покрывале, а на рабочем столе, настолько же идеально чистом, лежал выключенный ноутбук… Шторы были опущены и в комнате царил полумрак. Хозяин спальни же, кажется, уже давно ушёл работу, теперь тут было идеально тихо, так же идеально, как было и убрано.