Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 158

Стук колёс будто отвечал его мыслям – «Да, да, да!», кучер ничего не кричал и не пел, вопреки своему обыкновению. Клир Ерин проезжал в своей карете по улицам столицы Алменской империи. Вот-вот должно будет начаться главное богослужение года, и он, как один из четырнадцати главных клиров обязан присутствовать на нём. Ерин всегда раньше мечтал о такой участи, даже в детстве, когда его братья грезили о военных победах и карьере королевских или императорских гвардейцев, но сейчас, уже добившись того, чего желал в детстве, он не понимал, почему радости у него ничего не вызывало. Расшитые золотом богослужебные облачения не становились поводом для радости, даже то, что он был самым молодым клиром, его не радовало. Ерин проезжал в своей карете по улицам столицы. Колёса стучали по каменным мостовым, отвечая его мыслям. Поднимать занавески было непринято, но мужчина и без этого прекрасно знал, что происходит снаружи. Потому что так всё происходило всегда. Вряд ли сегодня всё будет как-то по-другому. Всё было так предсказуемо! Пожалуй, пару раз, когда молодого Ерина только избрали клиром, все эти церемонии были даже интересны мужчине, но, по истечению некоторого времени, всё это опостылело и стало скучным. Если бы только хоть что-то менялось. Ерин хотел бы видеть хоть что-то новое… Хоть что-то новое.

Его жизнь была скучной. Пожалуй, следовало согласиться с братьями, которые вздыхали и сочувствовали ему. Но согласиться с ними – означало признать свою неправоту. Ерин всегда знал, что гордыни ему не занимать. Плохое чувство, ужасный порок, но мужчина не мог ничего с собой поделать. Как только надо было признать за собой какой-то недостаток, признать свою вину, признать, что он был не прав, клир не мог совладать с собой. Не признавал. Отрицал всё. Мог даже вспылить. Ерин прекрасно понимал, что так нельзя, что он виноват, что следовало бы куда теплее относиться к братьям и сестре. Но… Гораций не мог принять чей-либо совет сразу, а клир не находил в себе сил что-либо повторять. Пожалуй, следовало признать, что он слаб. Горделивый человек редко бывает сильным. Ерин прекрасно понимал это. Он знал, что так нельзя было продолжать. Гордыня… Бессмысленная и глупая страсть, выросшая из гордости. Корень всех грехов. Ерин тяжело вздыхает. Избавиться от этого порока ему просто необходимо. Потому что иначе он скоро станет гневлив и раздражителен. А этого в его работе никак нельзя допустить. Он, всё-таки, клир, духовное лицо, человек, который должен был стать примером для остальных, тем, кого хотелось слушать, тем, за кем хотелось пойти.

А кем он был на самом деле?

Ерин не был не милосердным, ни доброжелательным, ни сильным духом, ни мудрым, не умел убеждать… Словом, он не содержал в себе ни одного качества, которое должно было быть в священнике. Был усидчив… С таким же успехом он мог бы стать нотариусом или банкиром! Там тоже нужна была усидчивость! Пожалуй, даже больше, чем здесь… А здесь нужна была готовность выслушать и понять, готовность помочь и сопереживать. Нужно было уметь любить и чувствовать. А Ерин этого совсем не умел. С детства он всегда воспитывался с мыслями о том, что проявлять любые чувства на людях – неприлично и недостойно. С детства он каждый день слышал о том, что чувства – лишь низшая форма выражения своего отношения к кому-то. И с детства юный клир привыкал к тому, что это считалось нормой. А сейчас… Ерин совсем не был тем человеком, который мог бы стать кому-то духовным наставником. Даже в богов он, и то, уже не совсем верил – тому ребёнку удалось убедить его в том. Удалось. Возможно, Ерин сам когда-нибудь пришёл к той мысли, но… Клир должен был убеждать людей сам. Утверждать в их вере. Направлять их. Помогать им определиться в том, что именно им нужно. Он сам должен быть настолько твёрдо убеждённым в своей вере, что…

Ерин не относился к числу тех, кто был достойным представителем священства. Так он считал.

Люди выглядывали из окон, с балконов и приветствовали его, другие стояли перед домами и тоже кричали. Славили. Благословляли. Ерин слышал эти крики, их слова, обращённые к нему, слышал даже детские голоса в этом нестройном хоре. Когда клир проезжал мимо, толпа, славящая его, бросалась вслед за каретой, люди так же продолжали кричать. Все, кто только мог бежать, бежали за экипажем. Можно было даже услышать в этом всём гаме стук башмаков и чьё-то сбитое дыхание. Но, постепенно, голоса начали затихать, да и не слышно было уже, как кто-то бежал позади. Карета уже подъезжает к собору – догадался Ерин.

Двери кареты раскрыли, какой-то человек помог клиру спуститься на землю, не запутавшись в этих длинных золотых одеяниях. Почувствовать под ногами этот мягкий синий ковёр… Ерин прекрасно знал, что на него смотрят сейчас все, впрочем, его это уже давно не смущало. На других клиров тоже всегда все смотрели. Никто уже не обращал на это внимание. Так и должно было быть. Ерин шёл по этому, постеленному специально для него, ковру и всё же постоянно возвращался мыслями к тому, что он-то, достоин всех этих почестей точно не был. Ещё несколько шагов – и на ковре лежат специально выращенные и оборванные для этого бутоны белых роз.

На него смотрели тысячи пар глаз. И в некоторых взглядах он видел восхищение им. В первых рядах стояла и, небезызвестная ему, Алесия Хайнтс. Побледневшая. Сильно осунувшаяся. Измождённая. Её голубые глаза смотрели так устало… Ей следовало отдохнуть и подлечиться. Интересно, чем была больна эта девушка? Ерин одёрнул себя – уж сейчас то ему точно следовало думать совсем не об этом. Алесия Хайнтс… Клир не слишком любил её. Пусть он уже почти перестал верить в то, чему служил, воспитание, которое он получил, Ерин перечеркнуть не мог. Эта женщина была жертвой страшного порока, и он просто не мог относиться к ней лучше. Но её было жалко. Алесия когда-то была вполне милой и хорошей девушкой. Что же произошло с ней? Возможно, следовало спросить у кого-нибудь, кто знал её. Но Ерин вряд ли станет это делать. Хорошо, если он не забудет к концу службы об этой Алесии…

Где-то неподалёку стояла и принцесса Мария, дочь короля Джона и королевы Рэйны. Тихая темноволосая худенькая девочка. Её было так жаль… Ей следовало жить в дружной и крепкой семье, такой, какой была семья, в которой рос Ерин. Джон не был хорошим королём. И хорошим отцом тоже. Девушке, которую он выбрал на роль второй своей жены, не повезло. Ерину казалось, тот человек не может любить. Мария стояла в своём жёлто-зелёном платьице и, необычно спокойно и даже степенно для своего возраста, наблюдала за процессией. Её карие, как у отца, глаза, только без искры веселья в них, смотрели так грустно, что сердце у Ерина сжималось. «Малютка, которая никогда не плачет» – как-то давно сказал король Джон про неё. Она, действительно, казалось, никогда не плакала. Но была самым грустным ребёнком из всех детей, которых знал молодой священник.

Ерин старался лишний раз не смотреть по сторонам. В конце концов, это было и не принято. Он просто шёл по этому мягкому синему ковру, устланному бутонами белых роз. Праздник королевы роз, святой для вампиров, считался достаточно значимым в Алменской империи. А сегодня этот праздник совпал с праздником Сошествия, который считался самым главным в году. Тяжёлые деревянные двери собора растворились перед Ерином. А он шёл, продолжал идти, ковёр был уже не синий, как на улице, а жёлтый, да и над головой были каменные своды, а не чистое голубое небо. Полы традиционного праздничного одеяния волочились по ковру, а молодой клир думал, что, пожалуй, сегодня он чувствует себя здесь даже лучше, чем много-много лет назад, лучше, чем за много-много лет, которые прошли с той поры, как он увидел Джорджа Блюменстроста.

Что такого он мог совершить за этот год для этого?

Девушка тихо плакала. Впрочем, как плакала – просто слёзы неустанным потоком катились по её щекам, но не было слышно ни всхлипов, ни сдавленных рыданий. У неё не было сил даже подняться с постели. Она чувствовала себя так плохо… За какие грехи ей всё это? Рядом с ней суетились люди. Слуги. И не только. Друзья. Странно – у неё были друзья. Они бегали рядом, тормошили врачей – забавно, её друзей было трое, и каждый из них позвал своего доктора. Только ей это уже не помогало. За что ей было это? Она никого в своей жизни не убила для того, чтобы страдать так. Она никого даже не обманула в своей жизни. Девушка чувствовала себя такой брошенной, одинокой, оставленной всеми…