Агент полковника Артамонова
(Роман) - Яроцкий Борис Михайлович - Страница 17

«Здравствуй, град Петра!» — капитан-путешественник мысленно поздоровался с любимой столицей.

На извозчике он добрался до своей квартиры. Сюда который месяц раз в неделю наведывалась только уборщица. Она и открыла дверь. Истопник, отставной солдат-гренадер, печь топил из коридора. Он несказанно обрадовался возвращению хозяина: знал — сегодня, то есть сейчас, щедро получит на водку.

В квартире все было на месте: полки с книгами, стеллаж с топографическими картами и на широком подоконнике — кактусы. Один из них, самый крупный, пока хозяин отсутствовал, недавно отцвел. Об этом напоминал желтый стебелек с высохшими розовыми лепестками.

На стене перед столом — репродукция портрета императора Александра II, работы молодого военного художника Верещагина. Несколько ниже, на той же стене, портрет отца — опального полковника Артамонова. Отец, Дмитрий Петрович, участник Отечественной войны 1812 года, умер в год рождения своего младшего сына Николая. Здоровье он потерял не в боях с французами, а в казематах Кронштадта, куда попал за участие в Северном обществе декабристов.

Друзья, посещавшие квартиру неженатого офицера, недоумевали: на одной стене — портреты людей противоположных взглядов. Как это понимать? Умные — понимали.

Николай Дмитриевич умылся, побрился, принял ванну. От возбуждения, что он — дома, в родном городе, забыл про еду. Есть не хотелось. Он завтракал — еще ночью — в поезде.

Сел за письменный стол. Задумался. Кому первому нанести визит? Невесте или непосредственному начальнику?

Душа рвалась к Евгении. Сколько нежных слов он приберег ей за долгие месяцы разлуки! Но он, прежде всего, душой и сердцем принадлежал родной русской армии. Без нее он уже не мыслил своей жизни.

Дом, где проживали офицеры Генштаба, фасадом выходил на Сенную площадь. Отсюда до Генштаба четверть часа ходьбы, и капитан Артамонов в новом обмундировании и новой обуви пешком направился к своему прежнему месту службы.

Легкий морозец холодил гладко выбритые щеки. Поскрипывали хромовые сапоги, скользили подошвами по гранитной брусчатке. Что значит — отвык ходить по мостовой!

В канцелярии генерал-лейтенанта Обручева дежурил знакомый безусый поручик. Он сразу же узнал капитана, поздравил с возвращением.

— Вам, Николай Дмитриевич, профессор оставил письмо, — и передал конверт.

В письме Николай Николаевич Обручев ставил капитана Артамонова в известность, что он ждет его с докладом 29 декабря в 10.00.

Таким образом, для подготовки доклада профессор предоставлял капитану ровно одни сутки. Николая Дмитриевича сжатые сроки не смутили: весь доклад был в голове. Он его готовил почти полгода.

О чем именно профессор спросит, на чем сосредоточит внимание, знать хотелось уже сейчас. Профессор поинтересуется, конечно, как справлялись со своими обязанностями геодезисты. И вообще потребует отчет за каждого человека, включая стрелков и проводника-болгарина. Одобрит ли он решение, что начальник экспедиции разрешил русскому подданному Фаврикодорову остаться у себя на родине?

С чувством не до конца выполненного долга он приехал на квартиру Михаила Игнатьевича Пчельникова. Здесь его ждали уже третий день. От сослуживца Николая Дмитриевича Евгения Михайловна узнала, что капитан Артамонов в Москве. Почему он там задержался, скрывать не стал. У него был небольшой запас времени, и он этим запасом воспользовался. Он посетил градоначальника, передал ему письмо от полковника Михаила Дмитриевича Скобелева, доводившегося дальним родственником градоначальнику. Градоначальник попросил капитана Артамонова остаться на вечер: семья горела желанием узнать из первых рук о событиях на Балканах. На следующий день градоначальник организовал ему экскурсию в Кремль.

Евгения Михайловна упрекнула было жениха за длительную задержку в Москве:

— Еще день — и твои розочки завяли бы.

Оказывается, и в Питере среди зимы можно раздобыть живые цветы, если, конечно, поискать. Она их нашла в Пулково у друзей Николая Дмитриевича. Когда-то он здесь стажировался и однажды рассказал ей, что при обсерватории есть оранжерея, где для себя сотрудники выращивают цветы, в том числе и розы.

Родные невесты не знали, куда усадить гостя, и Николай Дмитриевич почувствовал, что здесь он желанный, все ему рады, родители невесты встретили капитана-путешественника как родного сына.

На дворе была уже глубокая ночь, когда гость раскланялся. Провожать его вышла Евгения Михайловна. Она его поцеловала в губы, горячо шепнула:

— С возвращением. Надеюсь, больше длительных командировок не будет?

Улыбнувшись в усы, он тихо ответил:

— Любить обещаю до гроба. За остальное — не ручаюсь. Ведь я принадлежу отечеству.

— А мне?

— И тебе.

На том и расстались… до завтрашнего вечера.

Весь день он готовился к докладу. В командировке записной книжкой ему служила голова. Факты и выводы раскладывал по полочкам: главное — докладывать в первую очередь, неглавное — потом, если профессор располагает временем.

Ровно в 10.00 капитан Артамонов вошел в кабинет своего главного начальника. Николай Николаевич Обручев, сняв очки, встал из-за стола, за которым только что писал, по привычке поправил мундир из мягкого генеральского сукна, пошел навстречу капитану, по-отцовски обнял, чем до слез тронул капитана, громко веселым моложавым голосом произнес:

— Загорел, брат. Возмужал. Никак, отдыхали на минеральных водах?

— Так точно!

— Знаю, знаю, как отдыхали. Ну, глядите! — и жестом руки показал на карту. — Вот весь ваш маршрут. Для загара под балканским солнцем места было предостаточно. Или не хватило?

— Не хватило.

— На следующий раз учту.

Во всю стену висела карта Балканского полуострова. В нижнем левом углу — Константинополь. Николаю Дмитриевичу показалось, что с портрета, который висел над спинкой кресла хозяина кабинета, смотрит император именно на Константинополь, город, раскинувшийся вдоль берега Мраморного моря.

Полгода назад этот город и это море капитан Артамонов имел возможность лицезреть собственными глазами. Русское офицерство, подражая генералитету, бредит этим городом. Обида, которую в Крымской войне нанесли русской армии извечные враги России, саднила незаживающей раной. Вместе с русскими офицерами эту обиду делили и первые люди Российской империи.

По этой причине капитан Артамонов оказался в центре внимания высших генералов и самого императора. Профессор Обручев уже был предупрежден, что Александр Николаевич изъявил желание лично познакомиться с капитаном Артамоновым, вернувшимся из командировки по Европейской Турции.

Одно дело, когда императору докладывает министр иностранных дел или даже посол России в Турции. Другое дело, когда докладывает человек, который пешком исходил не одну сотню верст по этой самой Европейкой Турции, по вероятному театру военных действий, и не просто исходил, а нанес на карту каждое укрепление, возводимое турками и их западными друзьями. Задолго до военных баталий (а таковые будут непременно — вся Европа об этом твердит) генералы уже настраивают своих офицеров, что легкой прогулки не будет. Будет война. Каким бременем она ляжет на экономику России и русское воинство, предвидеть это возможно, увидев страну неприятеля изнутри.

Первое, о чем спросил профессор, были люди.

— Где они? Чем заняты теперь?

Капитан ответил, как на экзамене:

— Геодезисты, за исключением унтер-офицеров, убыли к месту постоянной службы. Довольствуются и квартируют в казарме Одесского пехотного полка. Унтер-офицер Семиволос следует в Санкт-Петербург товарно-почтовым поездом, сопровождает документы по геодезии. Унтер-офицер Балабанов, по всей вероятности, выкраден. Догадок несколько.

— Догадка — не версия. Работникам посольства дано задание найти человека, и если он еще жив — постараемся выкупить. Как показали себя стрелки полковника Скобелева?

— Однажды они предотвратили похищение.