Из тупика. Том 1 - Пикуль Валентин - Страница 20

– Механисьён! – возмутился мичман. – Вы вольны обыскивать самих себя с любых точек зрения, даже в самом неудобном ракурсе. Но забираться в каюту офицера…

– Все офицеры, – сказал Федерсон, – покорились чувству долга. Покоритесь же и вы, мичман.

Французская полиция уже вовсю рыскала по крейсеру.

– Свинство! – кратко выразился Вальронд и, полуодетый, схватив со стола папиросы, выскочил в коридор кают-компании, где уже было полно офицеров, таких же, как и он, растерянных и униженных.

– Господа, как вы могли позволить? – спросил мичман.

– А что делать? – пожался в ответ Корнилов. – Не драться же нам с французами… Теперь только ворота растворяй пошире: беда на крейсер поперла!

Тут же, повизгивая, крутился и корниловский дог Бим – без хвоста. Между офицерами проталкивался плечом взолнованный Иванов-6, стараясь на ходу застегнуть мундир.

– Господа, господа, – говорил он потупясь. – Как раз балаган, только вашей ярмарки не хватало… Что вы здесь торгуетесь? Прошу разойтись по командам. В Париж из Петрограда уже выехал военно-морской следователь – подполковник Найденов, и скоро он прибудет в Тулон…

Это была новость. Каша, по-видимому, заваривалась крутая. На выходе из коридора кают-компании мичмана Вальронда задержал барон Фиттингоф фон Шелль.

– Женечка, – сказал минер с опаской, – виноват во всем Володька Корнилов! Я говорил ему, чтобы он не резал газеты…

– Да! Он перестарался и запорол нам всю выкройку. Нет хуже дураков, нежели дураки убежденные. Особенно, если дурак имеет чин лейтенанта, которого не заслуживает.

– Я все продумал, – сказал минер печально. – Этими обысками и подозрениями мы сами революционизируем команду… Верно?

Вальронд пожал плечами, и погоны вздернулись – крылышками.

– Что тебе сказать, баронесса, на это? Я всегда и всем говорил, что ты у нас… умная девочка!

Теперь обыскивали весь крейсер. А это значило – ни один отсек, ни одна машина, ни одна башня, ни один погреб (не говоря о кубриках) не минуют рук опытного сыщика. Команда стояла навытяжку вдоль верхнего дека – и не уйдет отсюда вниз, пока обыск не закончится.

Вальронд подошел к комендорам.

– На этот раз, – сказал, – я могу смотреть вам в глаза, ибо в мою каюту уже залезли. Боюсь, что филеры нескоро вылезут оттуда, ибо у меня много портретов нелегальных барышень…

Матросы весело посмеялись – в общем, настроение было ничего.

– Евгений Максимович, – раздался вдруг окрик Быстроковского, – с командой не разговаривать… Следуйте в башню!

В башне, под креслом вертикальной наводки, полиция обнаружила револьвер. Держа этот револьвер в руке, мичман вернулся к своим матросам:

– Мне велено узнать – чей это? Я надеюсь, что…

Он хотел сказать далее: «нам его кто-то подсунул», но тут честный Захаров шагнул вперед:

– Мой, ваше благородие.

Матросы переглянулись.

– Лыко… – сказал кто-то сдавленно.

– А ты, – спросил мичман, – придумал ли причину, по которой этот револьвер тебе был нужен?

– Чего уж тут… мой, – упрямо повторил Захаров.

– Ну, смотри, тебе виднее. – И Вальронд задумался, обеспокоенный.

Искали тщательно. Правда, выискали немало нелегальщины (весьма смутной политической окраски); разрозненные номера бурцевского «Былого», парижское «Наше слово»; был обнаружен еще один револьвер – в груде боцманского тряпья, но хозяин этого оружия, конечно, назвать себя не пожелал. К вечеру, когда люди уже измотались от напряжения, вдруг раздался торжествующий выкрик Корнилова:

– Нашли-и-и.

Быстроковский рысцой сорвался с места, побежал туда:

– Что нашли?

И долетел ответный вопль:

– Список!

– Сколько?

– Шестьдесят девять человек…

– Список… список нашли, – зашептались матросы. И тут Вальронд заметил, что Павлухин пристально глядит на Перстнева. Мичману стало как-то не по себе, и он тоже помчался туда, где нашли этот список.

– Позвольте глянуть. Роман Иванович, – сказал Вальронд, выискивая среди фамилий своих людей, из носового плутонга.

Да, они оказались здесь. Не было, правда, Павлухина.

– Вот она, тайная немецкая агентура, – говорила полиция. – Вот именно эти люди и хотели взорвать крейсер…

Вальронд вернулся обратно и плачуще сказал матросам:

– Ребята, в уме ли вы? Взрывать крейсер? Как можно?..

И за всех ответил один – Павлухин, оскорбленно:

– Ваше благородие! Неужели и вы поверили в эту басню? Да мы же старые комендоры и хорошо знаем, что «Аскольд» несет в погребах полный комплект боезапаса. Нам свои головы дороже, и мы не хотим лететь к черту заодно с крейсером…

Быстроковский лаял матросов матерно, его рука трясла список.

– Попались? – спрашивал он. – Попались, мать в вашу…

Очумевший от паники дог Бим лаял тоже, и лейтенант Корнилов тянул его за поводок.

– Мой Бим стоит вас всех! – кричал лейтенант.

– Унтер-офицер Павлухин, – вдруг подскочил Быстроковский к гальванеру, – я давно знаю тебя как исправного матроса… Отвечай: что значит этот список? А вы, Корнилов, уберите своего кобеля, пока я его за борт не сбросил…

Стало тихо. И в полной тишине произнес Павлухин:

– Команда крейсера собирала деньги на граммофон!

По шеренгам пошло шепотом: «Граммофон… говорить, что граммофон… подписка на граммофон». Но в граммофон не поверили, и обыск продолжался. Держа перед собой чертеж продольного разреза отсеков крейсера, комиссар префектуры щелкнул по схеме пальцем и сказал:

– Осталось вот только здесь, и… спокойной ночи!

Это «здесь» было каютой шифровальщика Самокина.

– Стойте! – задержал сыщиков Иванов-6. – Входить туда имею право только я, как командир крейсера. Только военно-морской министр. И только его величество – государь-император.

И, «поцеловав» секретный замок, филеры отчалили…

Павлухину накоротке удалось свидеться с Самокиным.

– Что же дальше? – спросил Павлухин.

– Если бы знать…

К ночи Иванов-6 постучался в каюту Самокина:

– Кондукто́р, это я… откройте. – И каперанг протянул текст своего рапорта в Адмиралтейство. – Пожалуйста, зашифруйте как можно точнее, и пусть радиовахта сразу передает.

– Есть! – ответил ему Самокин.

Донесение морскому министру Иванов-6 заканчивал так:

«Никаких волнений, неудовольствий или тревожного настроения в команде за все время обыска не замечалось; наоборот, команда, зная о возбуждении дела, чувствовала себя подавленно».

Самокин зашифровал этот текст как можно ближе к подлиннику, старательно отыскав в кодовых книгах такое сочетание ключа, которое точнее всего отвечало бы слову «подавленно». Он хотел предотвратить грозу, нависшую над командой крейсера. Будь это на Балтике, среди товарищей по партии, он бы, может, поступил иначе. Но сейчас кондукто́р понимал: боя не будет – будет избиение.

До приезда следователя из Парижа дело повел сам Федерсон, ретивый и настырный. Никто бы раньше не подумал, что в этом механике кроется такая черная страсть к политическому сыску, омраченная неистовым презрением к России и вообще к русским людям. Через каюту Федерсона, в которой извергался Везувий, рушилась Ниагара и замерзал в Альпах одинокий путник, прошли все шестьдесят девять человек, обозначенные в списке. Теперь как угорелые носились по трапам рассыльные, давали дудки, выкрикивали в распахнутые люки:

– Эй, Захаров… тута Захаров? Стегай к механику.

Два зеленых хамелеона трясутся в банке противными гребнями, стучат по стеклу длинными липкими языками. А сам Федерсон издевательски вежлив:

– Садитесь, комендор… Вы не станете отрицать, что револьвер, обнаруженный под креслом вертикальной наводки носового орудия, принадлежит именно вам?

– Нет, не стану. – Захаров глядит испуганно.

– Объясните, зачем он вам нужен?

– Ваше благородие кой годик служу… Не все же воевать. Кады-нибудь и вчистэю пойдем. А деревенька-то моя, Решетиловка, в лесу темном пропала… Почитай, на самой опушке стоит. Конокрады балуют. Опять же, кады и на гулянку пойдешь в соседнее Киково… Мало ли чего не бывает?