Орхидея на лезвии катаны (СИ) - Тимина Светлана "Extazyflame" - Страница 118

- Заканчиваешь совещание. Органайзер у Оксаны. Один косяк, пойдешь в канцелярию бумаги перекладывать! – еще немного, и я на хрен сорвусь, впечатаю кулак в это тупое откормленное лицо, вдавливая дужку очков под кожу до самой кости. Просто выйти, не обращая внимания на офигевшего заместителя, перепуганную секретаршу и невозмутимую охрану на выходе.

Долгие гудки… девочка моя, просто возьми трубку. Делай что хочешь, посылай меня трехэтажным, угрожай прибить на полном серьезе, смейся надо моей болью, только ответь! Уничтожь меня своей ненавистью через континенты, убей одним выстрелом ультразвуковой волны своего страдания, избавься от этого раз и навсегда. Только не молчи! Мне надо тебе это сказать, пока я окончательно не сошел с ума. Пусть это будут последние слова, которые мы скажем друг другу, пусть после этого мы окончательно похороним любую надежду на воссоединение, лучше убей меня словами, одним выстрелом в упор, не загоняй мне под ногти иглы своего равнодушного игнора!

Долгие гудки секут ударами, их монотонность обжигает холодом бесповоротного отчаяния с осознанием того, что именно произошло. Я не теряю надежды, вглядываюсь в равнодушный экран в ожидании, что картинка вызова сейчас сменится таймером отсчета такого необходимого разговора. Ты держишь в своих пальчиках, которые я так хочу согреть, весь смысл моего существования, он будет окончательно уничтожен, если ты заставишь меня жить без тебя!

Я знаю, что ты не ответишь. Ты даже не сбросишь звонок, ты не дашь мне этой малости, подтверждающей отсутствие абсолютного равнодушия с твоей стороны, и уж точно не перезвонишь. Прошу тебя. Не уничтожай меня прямо сейчас… сделай это потом, побей рекорд моей жестокости, только умоляю, сделай это с глазу на глаз. Не убивай нас с таким равнодушным цинизмом! Не делай того, чего все это время безмолвно просила не делать меня!

- Папа? Ты дома? – Данил забыл про боль в плече, подпрыгивает, разрушив очередное строение «лего», не обращая внимания на слабый протест притихшей после того происшествия няни, а я отстраненно, с чувством выбивающего из-под ног почву бессилия наблюдаю за его приближением. То, что я дома, сегодня не имеет никакого значения. Растерянно запускаю пальцы в его взлохмаченные волосы, пытаюсь выдавить подобие улыбки. Непосильная задача, когда сердце разрывается на части от острой боли! Радость ребенка, тепло душевных, самых искренних объятий в мире, его счастливая улыбка вытеснены обмораживающим осознанием убивающей потери.

Только двоим позволено держать в своих руках мой мир… И только вместе, в одно касание двух пар рук он сможет просуществовать на своей орбите. Сбой системы критичен и неотвратим. Без одной из этих составляющих я смогу только существовать, но не жить…

- А у меня уже не болит! Правда-правда! Давай поедем в боулинг!

- Мне нужно поработать, - сердце делает болезненную петлю и падает к ногам. Я не знаю, за счет чего держусь в этот момент, как еще удерживаю вымученную улыбку на глазах у слегка опешившей Ирины Константиновны. Эта женщина слишком умна, да и напугана последним выговором, чтобы задавать вопросы. – Я буду дома, рядышком. Я закончу работу, и мы что-то придумаем. Обещаю!

Контроль тает без следа, делаю над собой последнее усилие, чтобы развернуться и не показать никому из них погасшую улыбку. Меня просто выкручивает, выбивает, сжигает изнутри подступившим дыханием бездны осязаемого одиночества. Я не вынесу этого больше. Я едва не е**нулся за эти семь лет, кусая губы и наблюдая, как моя любимая девчонка таяла от счастья в чужих руках. Я жил только мыслями, что однажды заберу принадлежащее мне по праву, не оставлю ей другого выбора, приговорив к одной-единственной участи: быть любимой и рано или поздно отдать взамен свою любовь, которую она спрятала на столько лет. Закрываю дверь кабинета, чтобы сын не рванул следом. Я не имею права допустить, чтобы близкие мне люди оказались в радиусе поражения этой убивающей боли… хватит того, что ее, мою любимую девочку, смысл моего существования, ради которой я дышал все эти семь лет, она накрыла с головой, пронзив острыми осколками.

Семь лет. Гребаные семь лет надежды, которой я за несколько месяцев собственноручно перерезал горло и похоронил ее навсегда…

Равнодушные гудки. Вечер за окном догорает, еще один потерянный день, который в любой момент может стать последним. Мне трудно дышать, я уже не понимаю, в какой я реальности и на каком свете… я не понимаю, что мне делать с этим ужасом, оставшись без нее за несколько шагов до счастья! Я не замечаю ничего, ни пересохшего горла, ни рези в уставшей сетчатке – стоит закрыть глаза, и я снова вижу ожидание вызова на дисплее. Эта картинка не сменится ни сегодня, ни завтра. Я не услышу ее голос. Юля, не делай этого с нами, мне нужно совсем мало! Можешь ничего не говорить… Просто сними трубку и уничтожь меня своим молчаливым презрением! Просто сделай это, тебе же не трудно! Даже у приговоренных есть последнее желание!

Сумерки перерастают в глубокую ночь. В этой вселенной ничего не меняется. Все так же светят далекие звезды и все такая же яркая полоса Млечного пути. Эти звезды будут гореть не одну сотню лет, тогда как нашему личному космосу хватило одного-единственного гиперсжатия материи, чтобы погаснуть навсегда. Он еще живет, дергается в этой бесконечной темноте вслепую, его крик тонет в абсолютном вакууме с дрейфующими осколками разорвавшихся светил. Нет сил защититься от этого удара, наоборот: только расставить руки. Шагнуть навстречу скорой смерти. Пусть вопьются в тело, рвут на части, прошивая насквозь… Я готов выдержать на пределе собственных возможностей, только бы знать, что не поздно, что можно с абсолютного нуля возродить нашу новую галактику!

Долгие гудки. Смертельный холод. Я забываю обо всем, даже о том, что пообещал сыну провести с ним время. На пике полуночи отчаяние ломает стены своей условной камеры. Ладонь скользит по стеклу, повторяя очертание крыши ее дома, который кажется холодным и чужим с ее исчезновением. Слов ничтожно мало, чтобы выразить всю свою боль в отчаянном крике. Никаких сил не хватит вырвать собственное сердце, чтобы оно перестало биться. Их нет даже на то, чтобы устоять на ногах, сделать глоток коньяка, который не сможет согреть абсолютный холод внутри. Я не сразу понимаю, почему губы обжигает не сорокоградусным теплом, а непривычной на вкус солью… Понимать не надо. Просто провести ладонями по щекам, чтобы убедиться в правильности своей догадки.

Оно не останавливается! Оно, мать вашу, бьется! Только оно научилось выносить даже смертельные удары, ранения затягиваются рубцовой тканью… Мое сердце будет истекать кровью сквозь слезовыводящие каналы, ломая к **аной матери миф о том, что мужчины не плачут! Я понимаю, что должен это прекратить сию же секунду, все равно как, только не сорваться унизительными рыданиями, последним реквиемом по навсегда утраченному, но это уже давно не подвластно никакому самоконтролю.

Она не просто накрыла с головой, эта боль, которую я боюсь не вынести. Она отхлынула с силой недавних ударов, нанесенных моими же руками, чтобы обрушиться десятибалльной волной на поражение. Сумеречный мрак, который не в состоянии развеять свет фонарей, заполняет все перед глазами за минуту до того, как меня выгибает уже привычным спазмом по предплечьям, предупредительно сдавив горло удушающим ледяным кольцом. Его вымораживающие кристаллы бьют в эпицентр сознания умелой подсечкой по блокпостам самоконтроля, и мне уже давно плевать на то, как это выглядит и на что это похоже. В оглушающей тишине умирающей вселенной слабый звук взрывает барабанные перепонки. Глухой стук капель о лакированную поверхность стола. Иногда их падение сопровождается всплеском едва уловимой тональности, и по янтарной жидкости в бокале бегут равномерные круги. Их не увидеть в абсолютной темноте никому, кроме меня.

Вы когда-нибудь пытались различать предметы во тьме под пеленой слез, которые невозможно остановить по собственному желанию? Я держался семь лет, запретив себе подобную слабость. Эта гребаная дрожь выжигает все нервные окончания, она нашла свой путь к свету в этом мраке тогда, когда стало слишком поздно что-то менять.