Желания боги услышали гибельные... (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна - Страница 35

Он тихо забормотал: «Уповаю на тебя, Боже мой! Свой разум, свободную волю и всё своё существо отдаю на служение тебе и хочу всегда действовать в единении с твоей благодатью. Люблю тебя, Господи, больше всего на свете. Ради тебя хочу трудиться, любить и страдать, ради тебя жить и умереть. Ты истинная радость моей души. Ты наивысшее благо и совершенство. Лишь ты один достоин бесконечной любви…» В молитве ему становилось легче, бремя души переставало тяготить.

Кот усыпляюще урчал, и веки Джустиниани смежились.

— Ваше сиятельство, простите… — на пороге спальни стоял Луиджи. — Я чистил ваш фрак, из кармана выпало вот это…

В свете ночника Джустиниани разглядел странное письмо на алой бумаге, свёрнутое in quarto. Господи… Винченцо вдруг вспомнил, как быстро отошла от него Ипполита Массерано в своём алом платье. Разумеется, это её письмо, она сунула его ему в карман, когда отходила от него. Любовные послания в тон платью — это был старый трюк светских потаскушек. Джустиниани вздохнул, прекрасно понимая, что там будет написано. И не ошибся. Донна Массерано, видимо, в духе нравов Урбинского дворца, была намерена заместить потерянного любовника его победителем, что в глазах Джустиниани чести ей не делало. Шлюха могла менять любовников, но Убальдини не умер, и подобное поведение в глазах Винченцо было предательством. Змея…

Его приглашали навестить графиню в конце недели, в воскресение, на вилле Мориа, неподалёку от базилики святого Климента. Винченцо понимал, что это не было ловушкой, но идти к стареющей толстой Мессалине не хотел. Он испытывал отчётливую брезгливость при мысли, что придётся пользоваться тем, чем до него пользовались другие. Воля ваша, но белье, бритва, расчёска и зубочистка должны быть собственными. Есть вещи, которые даже с другом не разделишь. Тем ли паче женщина… К тому же Винченцо всегда предпочитал выбирать сам, а не быть выбираемым, последнее претило ему и унижало. Но главное — он считал эту женщину ведьмой.

День выдался суматошным и утомительным, и Джустиниани сам не заметил, как уснул.

— …Господин, к вам гостья, — голос Луиджи донёсся до Джустиниани сквозь пелену сна. Ему показалось, что он только на мгновение задремал.

Винченцо с трудом разлепил тяжёлые веки.

— Кто там ещё, Господи? — он ничего не видел во сне, но вчерашний вечер помнил чётко и почему-то с ужасом подумал, что это графиня Массерано.

— Донна Монтекорато ожидает вас в гостиной.

— Это ещё кто? — Но тут до него дошло, что речь о Глории Салиньяно. Ну, и какого чёрта ей надо, да ещё в такую рань? Тут Джустиниани окончательно проснулся, понял, что, по счастью, последнее не произнёс вслух, а лишь подумал. Приказал подать одеваться, наскоро умылся, и тут взглянул на каминные часы. Оказалось, его упрёк донне Монтекорато был несколько несправедлив — время приближалось к полудню. Это он проспал.

Джустиниани появился на пороге и сразу отметил роскошь костюма Глории, её подмазанные губы и нарумяненные щеки. Это не слишком-то её красило, но Винченцо приветливо поздоровался и сообщил своей бывшей невесте, что она бесподобно выглядит. У ног Джустиниани проскочил кот, запрыгнул на оттоманку и, бросив на гостью равнодушный взгляд зелёных глаз, задрал хвост и отвернулся к окну.

— Ну, как ты? Неуязвим и удачлив, богат и красив, — кокетливо бросила меж тем Глория, оглядывая Винченцо странным, масленым взглядом. — Кто бы мог подумать, что это — о тебе, Винче? В обществе только про тебя и говорят. Грех не воспользоваться такой удачей. Что ты собираешься делать?

Джустиниани не поинтересовался, чьи слова она цитирует, но тон Глории, легкомысленный и игривый, был ему неприятен. К тому же — Винченцо не нравилось, когда его звали Винче, возможно, именно потому, что когда-то нравилось. Со стороны Глории подобная фамильярность была абсолютно неуместна. Она была не просто живым напоминанием того былого, которое ему не очень-то хотелось ворошить, но и воплощала собой принцип тщеты всего сущего, звучавший для него странно двусмысленно. «Sic transit Gloria mundi…» — «Так проходит земная слава…»

Да, эта женщина подлинно прошла для него, как проходит глупая молодость и вера в гномов — беспамятно и бесследно, а её давно исчезнувшая красота заставляла его не сожалеть, но благословлять эту потерю.

Джустиниани понимал, что Глория явилась неслучайно, и по её двусмысленному и раскованному взгляду и дороговизне костюма догадался о цели прихода. Она явно собиралась прельстить его, иначе зачем так выряжаться? Но возобновлять былые отношения не собирался. В одну реку дважды не войдёшь, да и глуп доверяющий раз предавшему его.

— Я собираюсь жениться и обзавестись потомством, — Винченцо ответил более резко, чем хотел.

В глазах Глории промелькнуло раздражение.

— На этой глупой блондиночке или на курносой брюнетке?

Джустиниани вздохнул. Беседа, едва начавшись, начала утомлять его.

— Если ты пришла предложить мне себя в любовницы — ничего не выйдет, — отчеканил Винченцо, и добавил, чуть смягчая свою резкость, вспомнив, что всё же говорит с дамой, — мне не нужны новые дуэли, в том числе и с доном Монтекорато. Мне может и не повезти.

— Он тебя не вызовет, — небрежно и несколько необдуманно обронила она.

— Как бы то ни было — прошлого нет.

— Ты странный. Не мнишь ли ты, что интересуешь меня? — презрительно бросила Глория, запоздало пытаясь отыграться.

— Упаси Бог. Ты пренебрегла мной в дни юности, с чего бы тебе интересоваться мной теперь? — Винченцо усмехнулся. — Нет, я вовсе не думаю, что ты пришла вспоминать былое или «интересоваться мной», но что же на самом деле привело тебя ко мне? — спросил он, тем самым пресекая возможность возвращения к любовным глупостям.

Глория окинула его мутным, почти нечитаемым взглядом. Несколько минут молчала, потом продолжила.

— А ты изменился. Однако я думаю, не во всем. — Винченцо пожал плечами, и она заторопилась, — но в чем-то ты прав, конечно, я пришла поторговаться. Теперь, когда стало ясно, что ты все-таки наследник, торг уместен. При этом я всё же знаю тебя лучше многих, уж этого-то ты отрицать не можешь. — Джустиниани вежливо склонил голову, пока ещё не понимая Глорию до конца, — тебе, с твоей старомодной моралью и дурацким кодексом чести, наследство Гвидо не нужно, а мы в нём заинтересованы. За весь ларец мы заплатим сорок тысяч лир. Но ты откроешь его.

Джустиниани поднял глаза на Глорию и выпрямился. В висках застучала кровь, лоб покрыла испарина. Винченцо знал, что эта женщина — хладнокровна и жадна, давно понял, что она себялюбива и суетна. И всё же понимание, что перед ним сейчас сидит самая обыкновенная ведьма, обдало его внутренним жаром. «С твоей старомодной моралью и дурацким кодексом чести…» Браво, Глория, чётче не скажешь. Но при этом она явно продолжала разговор, начатый старухой Леркари, и назвала то, за что хотела заплатить. Ларец. Рокальмуто тоже проронил: «сундучок». Стало быть, и мужеложника Рафаэлло с Пинелло-Лючиани, и эту чертовку интересует тот короб, набитый куклами, что он нашёл в сундуке Гвидо? Неужто они верят во всю эту вздорную ересь?

Он закусил губу и задумался. Сам он понимал, что бытие дьявола реально, и если «Бог зла не сотворил», то должен быть и тот, кто первым воплотил идею зла. Но вольты и демонические обряды? Всерьёз? Не спиритические развлечения и пустое шарлатанство, не салонные забавы бездельников, а подлинный демонизм? Здесь? В Риме? Между тем Глория явно не шутила — иначе не предлагала бы за ларец такой сумасшедшей, баснословной цены!

Джустиниани погрузился в каменное молчание. Просить у Глории объяснений он не хотел, между тем она, почти не дыша, пожирала Винченцо глазами и явно ждала ответа. Он решил оттянуть время — до выяснения всех обстоятельств.

— Есть человек, — тихо проговорил он, — готовый дать больше.

Кровь стремительно отлила от лица донны Монтекорато, обрисовав на нём очертания черепа.

— Пинелло-Лючиани? Сколько он посулил?

Джустиниани пожал плечами.