Почему я ненавижу фанфики (СИ) - "Эш Локи" - Страница 61

— Он самый.

— Хотелось не сдерживаться. И чтобы прихлопывало.

— Блэкджек!

— Ну, понимаешь ли, чтобы яйцами звенело!

— Ты, блин!

— Шлёп-шлёп, как в грубом БДСМ-порно!

— Я тебя убью, — он смеялся, забираясь ко мне в ванную. Конечно, до его роскошной кабинки нашей средних размеров чугунной чаше далеко, но лично мне было отлично где угодно, лишь бы с Данькой.

Я решил довести его окончательно и потому с милой улыбочкой протянул ладонь.

— Дай руку.

Он выполнил просьбу без всяких задержек.

— Надо же, с тобой работает и без котлет, — давясь смехом, сказал я.

И Данька, растянув губы в нелепой улыбке, в сердцах запульнул в меня мочалкой.

========== 29 - Спэшл: прочность (Лёша/Никита) ==========

Всё оказалось просто.

Сильные руки. Инструменты. Любовь к машинам. И чуткость, свойственная людям, которые вынуждены постоянно быть внимательными к деталям. В прямом и переносном смысле.

— Придётся подождать, — мягко улыбнулся Лёша, завязывая на затылке узелок банданы. — Но ты ведь хотел?

— Да, — отозвался Никита, провожая его заинтересованным взглядом.

Гараж был большим. Не монстроподобным, конечно, но места хватало на простаивание четырёх машин, плюс пятая ремонтировалась над ямой. Стены были изрисованы причудливыми граффити, всюду царил торжественный мужской бардак «нет лучше места этой штуке, чем тут», хотя, пожалуй, стенды со всякого рода инструментами и автомелочёвкой — ключами, прокладками, свечами, пребывали в имитационном порядке.

Дементьев работал автомехаником. Как он сам сказал, мастером по подвескам, хотя Никита подозревал, что он принижает свои навыки — мотоциклы, что гоночный, что повседневный выглядели ухоженными, каждый миллиметр был тщательно обработан, с заботой, трепетно и аккуратно.

Это было даже веселее, чем Никита себе представлял — вот почему он без труда справился с дверью, вот почему добрался за считанные минуты. Он привык выезжать по первому зову клиента в любое время дня и ночи, словно какой-то супергерой с ключом, и для него такое поведение стало нормой жизни.

Ну, а какие проблемы могут возникнуть с хлипким дверным замком… который, кстати ему же пришлось поменять на новый.

Никита бродил на периферии происходящего, стараясь не мешать Лёше и мужчине, которого буксировали в мастерскую вместе с его хондой. Неподалёку круги нарезал ещё один работник мастерской, очевидно, тот, кто сообщил о поломке и выяснил её причину. Из краткого рассказа Дементьева Никита узнал, что его зовут Олег. И что Олег — «по шинам и вообще-то главный, но не волнуйся, он никогда не был против гостей в гараже. У нас там что-то вроде проходного двора».

И внезапно, внезапно, будто по какой-то причуде мира, Лёша преобразился. Никита долго размышлял о том, что же делает его таким… «не отсюда», но здесь, в мастерской, в футболке, бандане, перчатках и промасленных джинсах он, наконец, обрёл своё место. Его чуткая сторона, скрывшись на время, обнажила обычного спокойного мастера — парня, который разбирается в подвесках и без труда в одиночку орудует домкратом. Парня, который ищет поломку так, будто впадает в глубокую медитацию, сам себе наговаривая что-то вроде «и где же ты у нас поцарапалась…», и больше ничем не напоминает чудовище из сказок и былин.

Никита так заинтересованно следил за его работой, что спустя полчаса с левого фланга к нему подкрался Олег.

— Готовит себе помощника? — весело поинтересовался он, сложив руки на груди.

— А? — не понял Никита.

— Обучает тебя, стало быть? Ремонту?

У Олега были интересные черты лица. Запоминающиеся, хотя и не гармоничные — нос с горбинкой, глаза какие-то орлиные, распахнутые, и голос громкий, будто усиленный устройством.

— Нет, я… просто друг, мне стало интересно, чем он занимается, — размыто объяснил Никита. Не говорить же, что Лёша теперь бдит за ним с таким усердием, что даже в магазин не отпускает одного.

С момента выхода из больницы прошла неделя. И вроде бы, его опека должна была поутихнуть, учитывая, что Никита вел себя покладисто — пил лекарства по утрам, согласился съехаться на время, не злился и даже, подумать только, не язвил. Но нет. Лёша пока не давал ни спуску, ни нагрузки. И ещё он так и не дал никаких объяснений по поводу, какого вообще хрена.

Но Никита был не из тех, кого интересует адекватность бытия. Только бы не чувствовать вечную усталость и одиночество.

— Не грузи его, — спокойный умиротворяющий голос Лёши вмешался в диалог, и Никита отвлёкся. — Пружины надо заменить. На складе что-то осталось?

Далее последовал разговор, в котором Зацепин не понял ни слова. Он просто наслаждался — тут, в гараже, царило какое-то особое умиротворение. Ничего похожего на офисы, деканаты, официальное грузилово. Свои правила и жизнь.

— Ну вот, ты увидел, — сказал Лёша на улице, отобрав незажжённую сигарету и выбросив её в урну. — Что-то понял?

— Понял, откуда у тебя внимательность, — улыбнулся Никита, пряча нос в шарф. — Ты в людях тоже поломки ищешь?

— В людях их всегда слишком много, — хмыкнул Лёша. — Да и чинить бессмысленно…

Впрочем, он даже не пытался. Говорил — сломаю. И не шутил.

По-другому назвать это было трудно, да и названия были не нужны.

— Отпусти меня… — шипел Никита, давясь слезами в сильных, жёстких руках, не дающих отстраниться.

— Нет, — Лёша сидел за его спиной, удерживал тонкие запястья и терпеливо ждал. — Лепи.

Играла музыка. Старый, искажённый артефактами джаз. В комнате витал сигаретный дым. Дементьев разговаривал полухрипами — безжалостно и точно воссоздавая атмосферу.

Окуная в неё снова и снова, не давая опомниться, заставляя захлебываться.

— Мне страшно!

Никита вырывался, извивался змеёй, хныкал, скулил. Всё бесполезно — Лёша дожидался, пока иссякали силы, а затем снова и снова заставлял его опускать руки вниз и целовал в висок.

Между ног лежал удручающий ком красной глины. И перепачкано было всё: одежда, руки, пол и лица.

— Я знаю. Знаю, но я здесь, рядом с тобой и никуда не денусь.

— Я всегда один, — бормотал Никита, жмурясь, когда его пальцы натыкались на гладкую, мягкую массу. — Против себя я всегда один!

Лёша целовал его в макушку и всё повторялось.

После таких «сеансов», он позволял курить. Долго курить, забравшись с ногами на подоконник и хныча о своём, о сложном, глубинном и разрушенном до основания.

— Если тебе так нравится за этим наблюдать, почему бы не дать мне сдохнуть? — ядовито спрашивал Зацепин.

— Мне не нравится, — спокойно отвечал Лёша, щедро окатывая прохладой в голосе и взгляде. — Я же сказал, если не смогу помочь — помогу умереть. Мне не трудно.

— Урод, — плевался Никита, выдыхая дым. Впрочем, звучало скорее одобряюще, чем сердито.

Он смотрел красными от слёз глазами на невразумительное течение жизни за окном и никак не мог поверить, что когда-нибудь сможет вновь войти в эту реку. Вновь ощутить её нежный холод, её скользкие камни, тельца хитрых перламутровых рыбок-идей и возможностей. Подводные тайны.

Всё то, чего он лишился, оказавшись выброшенным на берег.

— Виноват мой дядя, — через какое-то время, успокоившись и надышавшись гарью, Никита начинал говорить о том, что первым приходило в голову. А приходило в мутный разум только прошлое, его же стараниями тщательно смешанное с дерьмом. — Он нашёл репетитора, уговорил родных отдать меня ему. «Ребенку надо развиваться. У ребенка талант!». Теперь я тыкаю его носом в мою разрушенную жизнь и на хую верчу деканат, иногда заставляя отчислять тех, кто мне не по душе.

— Он ректор?

— Ага.

— Он любил тебя?

— О чём ты вообще? — завёлся Зацепин, и без того нестабильный, вымотанный и доведённый до ручки. — О чём ты, Лёша? Он. Отдал. Меня. Ему.

— Он желал тебе добра.

— Давай представим на секунду — если бы он засунул в жопу своё сраное добро, кем бы я был сейчас?