Покупатели мечты - Кури Августо - Страница 29

Наш мозг был занят неразрешимой задачей. У нас было бесконечное количество вопросов, остававшихся без ответов. Мы были странниками, бродившими там, где царили предположения, но не определенность. Мы не знали точной информации о человеке, за которым мы шли, а потому не могли понять, какие силы замышляли заговор против него. Я начал становиться параноиком, постепенно у меня появилась мания преследования. Я пристально разглядывал незнакомцев, даже приличных людей, и видел в них возможных переодетых убийц.

Бартоломеу и Барнабе начали замечать, что следовать за Продавцом Грез — это не всегда праздник. В тот день перед нами вырисовались три пути: быть восхваленными его блестящими идеями, быть осмеянными из-за той язвительности, с которой он развенчивал общество, и быть раненными или даже убитыми. Следовать за ним оказалось социологическим явлением, чарующим и опрометчивым. Переживая за нашу безопасность, Учитель еще раз признался, что было бы лучше разделиться. Мы отбросили эту возможность. Но до каких пор, до какой степени мы бы выстояли перед этим пламенем? Мы этого не знали.

Мы не были ни религиозными фанатами, ни сектой, ни даже тайным обществом. И еще меньше у нас было кровного союза. Мы были свободны в своем решении остаться с Учителем или уйти от него. Но наша дружба была овеяна поэтической любовью. Мы были друзьями, которые по меньшей мере научились шагать среди своего психизма, обсуждать тайны существования и восстанавливать невроз власти. Мы были мечтателями, которые хотели продавать грезы свободных эмоций, хотя наш мозг в большинстве случаев чувствовал себя в заточении.

Разрушитель испытывал стыд за то, что не был с Бартоломеу и Барнабе в тот момент, когда они в нем больше всего нуждались. И это еще раз доказывало, что инстинкт самосохранения сильнее, чем феномен солидарности. Но они его ни в чем не упрекали, ибо научились испытывать боль без обратного ответа. Вот грезы, которые мне еще нужно было купить, урок, который давно нужно было выучить. Я многого ожидал, мало получил, много страдал.

Из них троих больше всего был изранен Учитель. Именно его должны были убить и именно на него больше всего нападали. У него была гематома под левым глазом. Его левая бровь и губа были рассечены.

Обеспокоенные кровотечением, заражением и возможными переломами, мы отвезли его в больницу, которая была наиболее доступной: замечательный госпиталь Меллона Линкольна. Хотя это и был особенный госпиталь, самый большой в городе, помпезный и лучше всех оборудованный, одно его крыло предназначалось для несостоятельных людей. Мы были нуждающимися.

«Во время каждого заката вы должны нести свое собственное успокоение, а во время каждого восхода — свою собственную обеспокоенность», Это был приказ человека, за которым я следовал.

Имя, которое носил госпиталь, было мне неприятно, поскольку это было имя отца одного из самых главных лидеров государства, человека, с которым я никогда лично не был знаком, но власть и влияние которого критиковал в аудитории. Это был богатейший предприниматель, и его корни простирались до моего университета. Однако его власть осталась в прошлом. Отец-Меллон Линкольн уже умер, как, впрочем, и сын-Меллон Линкольн тоже. Они ушли из жизни, а имена остались.

При входе в великолепный госпиталь Учитель натолкнулся на двух человек, облаченных в безупречные костюмы-тройки. Это был президент учреждения и финансовый директор. Увидев израненного нищего, президент, не в силах скрыть отвращения, поморщился. У него не возникло ни капли сострадания. Он начал отряхивать свой кожаный пиджак от Валентино. Заметив кровавое пятно, он вышел из себя и позвал дежурную, которая была возле него и которая всего лишь несколько дней назад приступила к работе в учреждении.

— Сожгите это, — строго приказал он ей.

Дежурная спросила:

— Но кто вы такой, сеньор?

— Как, вы разве не знаете меня? Я — президент, — сказал он со всей надменностью, на которую был способен.

В этот момент взгляды Учителя и президента встретились. Несколько секунд президент, казалось, находился под наркозом. Он, не моргая, уставился на человека, одетого в старый синий пиджак времен использования бриллиантина, на котором недоставало трех пуговиц, и белую рубашку, порванную у воротника и перепачканную кровью. Лицо Учителя выглядело фантасмагорическим, и не только из-за кровавых ран, которые покрывали его. Поколебавшись, президент сказал, обращаясь к нему:

— Похоже, я вас знаю.

— Как вы можете знать меня, если я сам себя не знаю? — спросил Учитель, не заботясь о вежливости.

Ответ оборванца был подобен холодному душу. Президент учреждения, сделав небольшую паузу, задумчиво произнес:

— Да, теперь я припоминаю… Я знал кое-кого очень важного… у него были некоторые ваши черты.

— Всякий человек важен.

Президент посмотрел на Учителя сверху вниз, увидел его раны и, вместо того чтобы посочувствовать, заметил:

— Он обладал таким же бесстрашием. — И, как бы отдавая долг перед памятью человека, которого он помнил, добавил: — Но, к счастью, он мертв.

— Есть множество живых, которые тоже мертвы, — возразил оборванец.

Надменно взглянув на несчастного, президент наконец поинтересовался, кто перед ним. В его голосе не было и намека на участие.

— Как ваше имя?

После небольшой паузы Учитель, сделав глубокий вдох, сказал ему:

— Я — маленький Продавец Грез.

Президент счел этот ответ крайне странным. Потом он увидел раненых Бартоломеу и Мэра, обвел взглядом остальную часть группы и уверенно произнес:

— Отделение психиатрии в конце, по левую сторону, а для нищих по правую сторону.

Мэр протянул руку, чтобы поблагодарить его, — он не понял надменности президента. Но тот отказался поприветствовать его. Он повернулся к нам спиной и вышел, высокомерно вздернув подбородок. Для человека, который руководил самым большим госпиталем в городе, мы, по всей видимости, были не людьми, а животными, нуждавшимися в ветеринарной помощи и повышенных дозах жалости.

Учитель всегда говорил нам, что большинство людей отчаиваются из-за того, что у них есть какой-нибудь тип власти. Президент госпиталя Меллона Линкольна был одним из них, он превратился в бога. Когда он был в десяти шагах от нас, Учитель, этот необычайный человек, за которым я следовал, позвал его по имени:

— Лусиу Лоббу!

Президент немедленно повернулся и вытаращил глаза, как будто бы он оказался в фильме ужасов. Учитель повторил его имя и посоветовал ему:

— Лусиу Лоббу, скромность — это фундамент мудрых, а гордыня — опора слабых.

Президент в отчаянии ускорил шаг и, когда оглянулся, врезался в тележку, на которой везли лекарства и какие-то переносные медицинские аппараты. Все оказалось на полу. Великий человек поднялся и, как будто бы ему грозила бомба, готовая взорваться в следующую секунду, почти побежал.

Его финансовый директор спросил:

— Что происходит?

— Ничего. Пойдемте отсюда. Я полагаю, что вижу вещи.

Никто из учеников не понял значения происшедшего. Как Учитель мог знать имя президента? Я и сам ломал над этим голову. «Ясно, — подумал я, — Учитель очень наблюдательный, он, должно быть, увидел имя на его бейджике». Но потом я вспомнил, что никакого бейджика не было. Поскольку Учитель проглатывал газеты, которые находил в мусоре, при свете свечей под виадуками, он, наверное, прочитал что-нибудь о президенте этого учреждения. Озабоченный желанием облегчить травмы Бартоломеу и Барнабе, я убрал эти вопросы из сценария в моем мозгу и пошел искать помощь. Мы чувствовали, что с Мэром все было в порядке, и он, в отличие от Учителя и Бартоломеу, не нуждался в помощи.

После двух часов стояния в очереди их приняли без особой любезности, участия и учтивости, приняли как обделенных, которые должны были стать на колени в благодарность за привилегию получить бесплатную помощь. Врач не сказал в адрес раненых ни одного слова утешения. Он даже не спросил о причинах травм. У него не было времени. Он подумал, что Учитель и Бартоломеу, будучи вспыльчивыми, пострадали от последствий своей агрессивности. Медсестра, которая оказывала им помощь, была более участливой.