Фэнтези-2003 - Зорич Александр - Страница 60

Бывало, яблоками травили. Так, первое известное в истории отравление совершила древняя королева, разрезавшая яблоко для своей молодой конкурентки ножиком, смазанным с одной стороны ядом. Быть может, именно эту историю использовал Пушкин при написании «Сказки о мертвой царевне». История повторилась в виде фарса, когда повар Джорджа Вашингтона попытался отравить президента «золотым яблоком» — помидором — с соответствующим результатом.

И уже возвращаясь к нашей истории, вспомним, что знаменитая Венера Милосская держала в одной из утраченных рук яблоко. То самое.

…Передо мной стояли три богини — юная и прекрасная Афродита, величественная и грозная Афина, и третья, постарше с виду, гордая и стройная Гера. Они были очень разными, но было в них что-то общее — презрение к смертному, читавшееся в их глазах. Не знали они, что в эту минуту я ощутил себя на перепутье дорог, каждая из которых вела к лютой смерти на тридцать третьем году жизни.

Я мог бы принять Азию, положенную у моих ног Герой. Мог бы — но не захотел. Потому что ни одному смертному не под силу держать в кулаке столько стран и народов, не проливая рек крови и не построив одного-двух ГУЛАГов. А без этого та дорога опять привела бы меня в Трою — столицу моей Империи. Только варвары, осаждающие ее, пришли бы не с Запада. И конец был бы столь же ужасен, но погибла бы не только Троя — катившаяся за мной с Востока волна обрушилась бы на беззащитный пока Запад, отбросив цивилизацию на много веков назад.

А что мешало мне принять непобедимость, остановив свой выбор на Афине, как поступит, например, спустя века царь Дикой пока Македонии? Пройти сквозь свое время, как раскаленная игла, покорить весь мир, нести цивилизацию другим народам и начисто быть забытым на Родине, которую прославил. И — разочарование.

Этот путь кончается в дворцовой палате чашей с ядом, поданной лучшим другом.

Был и еще один вариант — отказаться от суда богов, остаться собой. Через тринадцать веков так решит мой младший брат, которого еще нет. Но на тридцать третьем году и он не сможет жить по-прежнему и пойдет по страшной дороге нищеты и страданий… к бессмертию. Крест, словно перечеркивающий всю прожитую жизнь.

Иногда я жалел, что не пошел тем путем. Но по натуре я не был мучеником, я был романтиком. И выбрал любовь прекрасной Елены… Удивительно нездешней была она: неземная красота сочеталась в ней с красотой душевной, появление которой в наше время было такой же ошибкой, как и мое собственное. И она, она досталась скотине Менелаю.

Елена. Душа человеческая — загадка. Кто знает, что чувствовала она — однажды похищенная в детстве, дважды разыгранная в жребий? Кто знает, кто спрашивал? Никто — не тот век, не те времена.

Я узнал об этом за день до того, когда мне следовало сделать свой выбор. Помню, в каком бешенстве я был, как хотел спасти ее. И вот он — Шанс… Никогда не забуду той ярости, с которой посмотрела на меня Гера, той короткой молнии, которая сверкнула в непроницаемом взгляде Афины Паллады, когда было произнесено слово: «Афродите». Если гнев Геры был гневом оскорбленной женщины, то во взгляде Афины вообще не было ничего человеческого. В нем ясно читался смертный приговор.

Затем они исчезли. Последним — Гермес, бросив на меня странный, соболезнующе-понимающий взгляд.

И все стало так, как было пять минут назад, — и жара, и навозные мухи, и лениво жующее стадо, и мощный хор цикад. Все оставалось по-прежнему, но я выбрал свою судьбу.

Впереди, я знал, были самые веселые годы моей жизни, годы торжества Разума — когда силой разума я одержу побед) в борьбе с сильнейшими мужами Трои, когда буду строить первый троянский корабль, прообразом которого стала «Катти-Сарк» — корабль-птица, когда совершу на нем путешествие, аналогов которому в мое время нет и которое будет настолько неправдоподобным, что ни один летописец не расскажет о нем, боясь прослыть лжецом.

Во времена Париса море было опасной и непредсказуемой стихией. Плавали по нему, опираясь на берег, держа его в виду и приставая на ночь. Долгие месяцы добирались греки до Трои. Парис же был первым, кто решился пойти прямым маршрутом. Для своего времени это было таким же походом в никуда, какими казались современникам путешествия Колумба, а потом — Магеллана. И совсем неудивительно необычайное количество плохих примет и предсказаний, сопровождавших его. В основном рождались они среди недовольных старцев в Трое и в матросских трюмах. Кстати, интересно знать, каким способом нашел Парис команду для своего корабля. Португальскому королю Энрике Мореплавателю пришлось для этого запастись как минимум папским отпущением грехов на всю команду.

Само же путешествие было спокойным и быстрым.

Впереди был мой звездный час. Впереди была и расплата… Оставалось только ждать. Елена… А еще друг, хотя, казалось бы, какой друг может быть у человека, наделенного Абсолютным Знанием. Мемнон был больше, чем преданным другом, — был как второе я. Помнишь… Спина к спине в ночь Мятежа. Рейд в Спарту. Открытие Академии. Бок о бок в боях на стенах. А потом тот день, когда Ахилл, обезумевший от бешенства и потому невероятно опасный, как зверь, попробовавший человеческой крови, рвался в Трою. Тогда Мемнон первым бросился к воротам, чтобы не дать этому монстру войти в Город. И я почувствовал страшную тоску, потому что знал, что случится дальше. Я видел, как Мемнон крадется к закованному в металл чудовищу, подобравшись, как богомол перед броском. Потом его согнутая рука распрямилась, и тонкое острие треугольного клинка проскочило в едва заметную щель в доспехах. Ахилл резко развернулся к нему — впервые на этой войне ранили его, и теперь он жаждал мести. До сих пор перед моими глазами стоит страшный, окровавленный клинок, сверкнувший красным отсветом в лучах заходящего солнца. Неизвестно, откуда тогда у меня в руках появился лук. В первый раз в жизни я перестал быть собой, всезнающим Парисом, — остался только человек своего времени, и он мстил…

Но разум оставался холодным, мозг необыкновенно ясно и быстро рассчитывал угол, поправку на ветер, на бьющее в глаза солнце. Доспехов стреле не пробить, придется выбирать крупную артерию, благо на секунду он раскрылся. Тетиву отпускать плавно. И все. Прощай, Ахилл!

Умирая, бедняга кричал, что никто не смог бы поразить его без помощи богов, обвинял во всем Аполлона… Эх, Ахилл, Пелеев сын… Восемьдесят килограммов великолепных мышц, закованных в не менее великолепную скорлупу из почти неизвестной в наше время стали, и совсем немного примитивных мозгов, неспособных даже вместить возможность своего поражения.

Не стоит забывать, что вся эта история происходила еще в бронзовом веке. Железо, притом весьма дурного качества, добывали в немногих странах примитивным сыродутным путем, и ценилось оно на вес золота. Лишь очень редко к кузнецам попадало почти химически чистое метеоритное железо. Так появились знаменитые доспехи Ахилла — а с ними легенда о его неуязвимости. Современникам, привыкшим к тусклой бронзе, сталь должна была казаться ослепительно блестящей. А что касается прочности… Умный, опытный боец Гектор в поединке с Ахиллом сделал ставку на удар, которым он не раз пробивал и щиты, и доспехи. Он никогда бы не решился расстаться с копьем, если б не знал твердо, что этим броском ставит последнюю точку. Но технический прогресс был на стороне грека — и Гектор проиграл.

«Ахилл. Удивительная штука — человеческая память: ведь именно эта безмозглая горилла останется в ней победителем Трои. Войну начал Менелай, средства на ее организацию выделил сказочно богатый царь Агамемнон, а победит в ней военный гений Одиссея. Но победителем по праву должен был стать я, ведь Сила была на моей стороне. А вот Судьба — против. И я погибну… Когда?»

«Сегодня», — незамедлительно пришел ответ.

У Париса вдруг задрожали ноги, его охватил звериный страх, безумное желание бежать, скрыться. До него неожиданно дошел смысл этого слова во всем его ослепительном значении.

«Где бы я ни был, что бы я ни делал — до заката я не доживу. Завтра все будет так же, но вот меня больше не будет».