Осознание (СИ) - "thelordofthedark" - Страница 91

- Ольга Дмитриевна, вы сами провокатор еще тот, – Эдвард тоже усмехнулся. Ему даже самому стало интересно, станет ли эта рыжеволосая красавица испытывать какие-то муки совести по этому поводу, либо же остаток дня проведет так же спокойно, как и прежде. Хотя после сегодняшнего разговора между ними предполагать можно было что угодно.

- А теперь пошли, – Ольга Дмитриевна встала, – Ключ от домика я у тебя заберу, а если выскочишь в окно, то рассержусь уже по-настоящему!

- Даю вам слово, что никуда не сбегу, – он даже по привычке два пальца ко лбу приложил, но быстро убрал, успев сообразить, что такой жест здесь не используют.

Алисы снаружи не оказалось, но Эдвард был уверен, что она где-то рядом, подслушивала разговор. Зато ее исчезновение вызвало тяжкий вздох у вожатой, которая снова собиралась здесь ее закрыть до ужина, а ловить по всему лагерю эту разбойницу снова явно не собиралась. Если только рыжеволосая до ужина не попадется вожатой на глаза, то можно считать, что получила досрочное освобождение.

Ольга Дмитриевна шла впереди, время от времени оглядываясь назад, но Эдвард смирно шел позади, собирая на себе взгляды любопытствующих пионеров, решивших, что нет ничего лучше, чем после обеда вывалиться на улицу и наслаждаться ярким и теплым солнцем. Хотя здесь, в жилом секторе лагеря пионеров было и не особенно много, большая часть из них сейчас, наверное, на площади или в районе пляжа, купается и загорает. Интересно, Славя тоже там сейчас? Эдвард вспомнил, что так и не попробовал тех обещанных пирожков с земляникой, для которых начинку и собирали вместе. Наверное, получились вкусные, если только местные повара снова не решили показать свое мастерство переводить продукты в бессмысленную несъедобную бурду.

С другой стороны, по лагерю, наверное, уже пойдут слухи, как и за что наказали Эдварда, да и вожатая старалась выглядеть максимально строго, когда возвращал ей свой ключ от их общего домика. Затем замок щелкнул за его спиной, оставив одного внутри, за исключением компании непонятного мутанта с серым лицом и какого-то дикаря с бумажным пакетом на голове. Никакого интереса ни один из них у Эдварда не вызывал, а ощущение пустоты внутри после того, как эндорфины начали постепенно выветриваться из крови, возвращая сознание к повседневным ощущениям, не способствовало повышению настроения.

Сев на кровать, Эдвард некоторое время листал первый попавшийся учебник из тех, что еще лежали неаккуратной стопкой на столике с его стороны, но мысли все никак не хотели ни на чем сосредотачиваться, все время возвращаясь к Алисе и к тому, что между ними сегодня произошло.

Что он наделал? Этот вопрос так и стучал в сознании, вышибая все остальное с мощностью ударов пневматического молота, заодно вгоняя туда острые гвозди старых воспоминаний, окончательно рвущих то чувство радости и счастья, что испытал, когда увидел совершенно искренне светящиеся радостью глаза Алисы, когда эта девушка прижалась к нему. Что же он наделал? Зачем он так с ней поступил? Зачем он так с собой поступил? Ведь отлично знал, чем все это должно закончиться. И боялся этого сильнее всего остального. Учебник, слова которого все равно плясали между строчек, превращаясь в размытые и непонятные пятна, полетел в противоположную стенку, и Эдвард, закрыв глаза, завалился на кровать, почувствовав под головой мягкую и еще пахнущую грубым отбеливателем подушку. И воспоминания на него накинулись с новой силой, пробираясь под веки, такие же яркие, словно все происходило только вчера, такие же сильные и болезненные. Рефлекторно натянул подушку на лицо, крепко сжав двумя руками, будто пытаясь загородиться от них.

Темный коридор, выложенный каменной кладкой, старый и древний настолько, что уже давно стерлась память о тех, кто его выкапывал глубоко под основанием замка, освещенный лишь плазменными фонарями, висевшими на стене через каждые тридцать метров, уходил все дальше и глубже под землю. При ходьбе под подошвами ботинок на старом, выложенном керамзитной плиткой, полу хрустела старая каменная крошка, осыпавшаяся от времени с потолка. Сопровождающий его смотритель был единственным, которому Эдвард позволил сейчас пойти с ним, оставив снаружи даже свою свиту, не желая кому-либо еще открывать свою терзаемую душу. Почти не выходящий из своих подземелий старик с сухим вытянувшимся лицом, покрытым глубокими морщинами, уверенно шел впереди, пока не дошел до арочного прохода, искусно украшенных скульпторами в виде небесных стражей, поддерживающих свод. На каменном покрывале, что стражи держали в руках, старым шрифтом были вырезаны слова «Мы здесь обрели покой, не тревожь наш сон. Ибо в этом мире каждый лишь в пути, и мы свой прошли».

- Дальше я пойду один, – приказал Эдвард, подняв воротник своего камзола, чье золотое шитье поблескивало в свете фонаря смотрителя. Это казалось лишним в подобном месте, но он и так крал сам у себя время, которого оставалось и так очень мало. И все же, сюда он должен был прийти, – Ожидай здесь.

Смотритель только кивнул и протянул ему свой фонарь. Взяв закрытый в металлический корпус плазменный огонь в правую руку, Эдвард прошел вперед, под своды семейного склепа Карийских баронов, за столь долгое время их правления здесь превратившегося в настоящие катакомбы. Длинные коридоры, пересекающиеся под прямым углом, проходили вдоль больших ниш, где стояли надгробные памятники упокоившимся здесь дворянам. Воины, политики, полководцы, герои и просто те, кто был кровно связан с правящим в этих землях родом. Многим могилам уже было несколько тысяч лет, но за ними все так же бережно смотрели и оберегали, сохраняя так, словно установлены здесь надгробия совсем недавно, Эдвард шел мимо, не задерживаясь даже на то, чтобы прочитать имена тех великих, кто здесь похоронен. И чем дальше продвигался в затхлом воздухе склепа, тем тяжелее становилось идти, тем труднее становилось дышать, а слезы снова начинали подбираться неприятным и тяжелым комом к горлу.

Вот поэтому он и должен прийти сюда один. Никто не должен видеть, как плачет тристанский барон, никто не должен видеть его в эти минуты слабости. А слезы уже против воли капали из глаз, когда остановился перед совсем новым надгробием, с еще первозданной белизной обработанного камня, ради которого сюда и пришел. Скульптор действительно оказался талантлив, изобразив Дух Неба в виде фигуры в тяжелом балахоне и с капюшоном, закрывающим лицо, расправившей руки над лежащей у его ног молодой женщиной. Он практически точно изобразил все черты ее лица, казалось даже, будто она улыбается, если бы только не ее подвенечное платье, пробитое пулями. И надпись золотыми буквами у основания скульптуры гласила «Изабелла Карийская, жена Эдварда, барона Тристанского».

Он вытащил из нагрудного кармана несколько свечей, за которыми специально сам прилетал в храм Неба, давя в себе ту ненависть, что с недавнего времени испытывал к этим культистам, но помнил, с каким трепетом Изабелла всегда относилась к подобным традициям. Поставив их на и так залитом воском надгробии, не без труда зажег трясущейся рукой, с трудом подавляя в себе давящие изнутри на грудь рыдания, и только после этого позволил упасть перед ее могилой на колени.

- Здравствуй… прости что не смог прибыть на твои похороны, – с трудом смог улыбнуться сквозь слезы, – Я и сам был недалек от того, чтобы отправиться за тобой следом, и видит Небо, так бы и поступил, если что-то мог тогда решать… Прости, что не приходил сюда раньше… Прости меня за все… Если ты меня еще как-то можешь слышать, прости пожалуйста… – единственный человек, перед которым когда-либо смел открывать свою душу, лежал сейчас по ту сторону могильной плиты, и понимание этого только еще сильнее разжигало чувство вины, что испытывал за ее смерть, – Прости, что не смог спасти тебя в тот день… Ты не должна была умереть. Я должен был. Я должен был быть на твоем месте… Прости меня… Я не могу тебя вернуть… Я хочу, чтобы ты знала… – расплавившийся воск свечей медленно стекал с холодного камня и попадал на кончики пальцев, но сейчас Эдвард совершенно не обращал на него никакого внимания, занятый только теми словами, что хотел произнести, – Я пришел сюда сказать, что не могу никого простить за твою смерть… Знаю, ты бы не хотела этого, но я не могу даже думать о том, что они ходят по этой земле, дышат и радуются, когда ты лежишь здесь. Я поклялся отомстить за тебя. Всем, кто виновен. Я истреблю их род до последнего, и никто больше не сможет стать наследником. Никто и никогда больше не вспомнит о них после того, как я вычеркну их из истории королевства. Прости меня за это… Я знаю, ты бы не хотела войны, но ее не избежать… Прости и за это… Девочка моя… – он чувствовал что срывается на рыдания, но и не хотел их даже останавливать, – Почему они забрали тебя у меня? Почему Небо забрало тебя, а не меня? Я не могу жить. Я не хочу жить… Но я буду. Я заставлю себя жить, пока не отомщу сполна. Обещаю тебе… – слезы рвались наружу, и просто что-то неразборчиво шептал, надгробию, ткнувшись в холодный камень лбом. Там была похоронена не просто его возлюбленная. Там было похоронено его сердце.