У нас уже утро - Чаковский Александр Борисович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/73
• Следующая

Доронин резко повернулся к Ныркову.

– Вот что, – твёрдо сказал он. – Это ты выбрось из головы. Сахалин наш, понял? Мы его открыли, мы его кровью своей полили.

– Я-то ничего, – оправдывающимся тоном сказал Нырков, – я человек военный, в случае чего, всегда место найду. А женщины… сами знаете…

– Ты за свой Брянск ведь не боишься? – спросил Доронин.

– Скажете тоже… – усмехнулся Нырков.

– Так же не бойся и за Сахалин. За Брянском Советская страна и за Сахалином Советская страна. Ясно?

– Ясно, – кивнул головой Нырков. – А насчёт письма как же?

– Тут дело другое, – помолчав, сказал Доронин, – Живёшь-то ты как?

– Плохо пока, – вздохнул Нырков, – впятером в японской хибаре.

– Скажи, Нырков, как ты думаешь: сумеем мы построить здесь дома? Ну, не такие, скажем, как в Брянске, а на первый случай хорошие русские избы, чистые, просторные, тёплые, а?

– Что ж, – негромко отозвался Нырков, – должны суметь…

– Ты мне скажи, – загораясь и повышая голос, продолжал Доронин, – веришь ты в это? Как солдат солдату скажи! Сумеем мы взять лес?

– Нелёгкое дело, – тихо сказал Нырков.

– Ты коммунист, Нырков?

– В сорок четвёртом вступил.

– Где вступал?

– Под Тукумсом, если знаете. Перед боем вступил.

– Так веришь ли ты, коммунист Нырков, что мы наладим здесь советскую жизнь не хуже, чем в твоей Брянской области?

Нырков молча смотрел прямо перед собой, точно там, за стеной леса, виделись ему и родной Брянск, и далёкие просторы полей, и лицо жены, тоскующей в разлуке с мужем… Потом он перевёл взгляд на Доронина и твёрдо сказал:

– Верю!

– Тогда посылай письмо! – весело крикнул Доронин. Сейчас он испытывал почти нежность к этому парню.

Доронин немало поработал за день. Но усталость он почувствовал только к вечеру. Кроме того, у него стали мёрзнуть ноги. Чтобы согреться, он присел к костру.

– Сами-то откуда будете? – спросил его один из рабочих.

– Ленинградский.

– Тоже, наверное, на этой земле нелегко, – сочувственно сказал рабочий.

– Сегодня нелегко, завтра легче будет, – ответил Доронин. – Мы с вами вроде пионеров.

– Вроде детей, значит? – усмехнулся кто-то.

– Нет, товарищи, – сказал Доронин, – это слово имеет и другое значение. Пионеры – это люди, которые приходят первыми, принимают на себя главные трудности, чтобы тем, кто придёт вслед за ними, лучше и легче жилось. Пионерами были те русские люди, что открыли этот остров. А мы с вами являемся пионерами советской жизни на нём.

– Скажите, товарищ директор, – звонким голосом спросил кто-то из темноты, – как на этой земле японцы оказались?

«Вот сейчас, именно сейчас и нужно поговорить с людьми об этой земле», – подумал Доронин и тут же вспомнил о брошюре, которую дал ему Алексеев, Он достал из кармана брошюру и поднял её над огнём.

– А это я вам сейчас скажу, – ответил он. – У этой книжки очень странное название – «Нужен ли нам Сахалин?». Она была издана в тысяча девятьсот пятом году, перед заключением мирного Портсмутского договора с японцами.

Доронин сделал паузу и с удовлетворением заметил, что люди смотрят на него с насторожённым любопытством.

– О чём же пишет автор этой книжки? Он ругает царское правительство за то, что оно разбазаривает русские земли. Вот, слушайте: «Мы не один раз уже были наказаны за слабое знакомство с нашими окраинами. Вспомним Аляску, о богатствах которой мы и не подозревали. В настоящее время вопрос неизмеримо важнее, потому что речь идёт о Сахалине, который тесно примыкает к нашим владениям на материке, составляет естественную границу на востоке, и потеря его грозит нам потерей всего Приамурья…»

Люди, сидевшие вокруг костра, слушали Доронина со всё возраставшим вниманием.

– Автор этой книжки доказывает, – продолжал Доронин, – что сахалинский уголь мог бы избавить Россию от необходимости закупать плохое и дорогое топливо в Шанхае. Он пишет о сахалинских ископаемых, которые могли бы стать базой мощной металлургической промышленности на нашем Дальнем Востоке. Он пишет о рыбе, которой Сахалин может снабжать материк…

Доронин сложил брошюру и сунул её в карман.

– Но царское правительство всё-таки отдало Южный Сахалин японцам, не смогло удержать его после поражения в русско-японской войне. Теперь он снова наш.

Наступило молчание. Взошла луна, но свет её почти не проникал в лес сквозь густую листву. Издалека донёсся тоскливый крик болотной цапли. Где-то очень далеко вспыхивали не то прожектора, не то зарницы, и на фоне мгновенно освещавшегося неба отчётливо вырисовывались контуры хвойных деревьев.

Доронину показалось, что он сидит у фронтового костра, в родной боевой обстановке, среди близких, хорошо знакомых людей. И от этого на душе его стало радостно и тепло.

Стали укладываться спать. Доронин улёгся рядом с Нырковым, возле самого костра, на мелко нарубленных еловых ветках, с головой укрывшись брезентовым полотнищем.

Конечно, он мог с вечера вернуться на комбинат. Но ему хотзлось провести ночь вместе с людьми. По своему фронтовому опыту он знал, что ночь, проведённая под одним брезентом, сблизит его с людьми гораздо больше, чем добрый десяток обстоятельных служебных разговоров.

Стало совсем тихо. Почти не потрескивали догорающие костры. Замерли птицы…

И вдруг небо заволокла огромная лохматая туча. Луна погасла. Налетел ветер. Деревья разом зашумели и качнулись в одну сторону. В ту же секунду хлынул дождь. Люди под брезентовым полотнищем прижались друг к другу.

Через несколько минут ливень прошёл. Снова показалась луна.

Доронин высунулся из-под брезента. Где-то в чёрном небе ещё вспыхивала молния, и тогда весь лес точно сдвигался с места. При свете луны на лопухах, папоротниках, листьях чуть поблёскивали тысячи мелких капель. Воздух казался сладким, и дышать было очень легко.

Снова укрывшись с головой брезентом, Доронин повернулся на бок и сейчас же уснул.

Когда он проснулся, люди ещё спали. Несколько звёзд ещё мерцало в светлеющем предутреннем небе.

По-прежнему было тихо.

Но несмотря на то что лес был ещё полон ночной тишины, во всём уже ощущалась близость утра. Две высокие берёзы, стоявшие как бы отдельно от других деревьев, словно прислушивались к тому, как оно начинается.

Заалел восток. Тёмно-красное сияние распространилось по небу. Чуть заметные розоватые блики легли на листья папоротников. Лёгкий, едва различимый туман стал подниматься над землёй. Погасли звезды. Лес наполнился шорохами, писком, стрекотанием, клёкотом-.

Наконец показалось солнце, огромное, яркое, со всех сторон окружённое сверкающей светло-золотистой полосой.

Вернувшись на комбинат, Доронин нашёл у себя на столе две телеграммы и записку.

Одна телеграмма была из Москвы. В ней сообщалось, что, хотя комбинату и выделено необходимое оборудование, всё же надо больше надеяться на собственные ресурсы и развивать местную инициативу. Другая телеграмма была от Русанова. В ней говорилось: «Ввиду невыполнения вашим комбинатом плана, уполномоченный Министерства рыбной промышленности дал указание перебросить вам четыре дрифтера с восточного берега. Русанов».

Прежде чем спрятать в стол эту телеграмму, Доронин оглянулся, точно желая убедиться, что никто не видел, как он её читал.

У него было такое чувство, как будто его поймали на месте преступления. В телеграмме секретаря обкома на первый взгляд не было ничего обидного. Но между строк Доронин прочёл: «Мы отнимаем суда у других и передаём их вам, хотя те нуждаются в них не меньше».

«Чёрт возьми, как нехорошо получилось! – подумал Доронин. – Ну ладно, это в первый и последний раз».

Записка была от Вологдиной: «Товарищ Доронин, как только вернётесь, прошу сейчас же вызвать меня».

Доронин вызвал Вологдину. Она пришла в своём неизменном синем комбинезоне. Доронину показалось, что с приходом этой женщины в комнате стало холоднее.

• Предыдущая
• 29/73
• Следующая