Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" - Страница 45

– Стреляй, – шепчу я.

В этих словах вся моя боль, страх и отчуждение. Я стала на защиту беженцев, сделала все, что было в моих силах. И пусть революционеры по прежнему молчат, я стану символом веры. Я пошатнула систему – для каждого жителя Панема я неуязвима.

Чьи-то руки, словно выхватывают меня из кошмара. Хеймитч.

– Брось, солнышко. Он не достоин подобной смерти, – выплевывает ментор.

Я, наконец, могу видеть. Все вокруг неотрывно наблюдают за мной. Джоанна обнимает мальчишку за плечи, но ее глаза светятся от восхищения. Энобария сверлит меня леденеющим взглядом, продолжая стоять по правую руку от Технолога. Но Бити единственный кто не смотрит на меня. Он наблюдает за Джо и ее скрещенными за спиной ребенка руки – к чему этот взгляд и мог ли он значить нечто большее? Трибуты напуганы, но кроме страха, это благоговейный трепет – немой трепет благодарности.

Хеймитч уводит меня прочь из Тренировочного Зала. Он говорит, что-то успокаивающее, но я не слышу его. Неожиданно мой взгляд цепляется за ободряющий кивок янтароглазой девочки. Она улыбается белозубой улыбкой и заговорчески касается тремя пальцами солнечного сплетения, как можно не заметнее протягивая их ко мне на встречу. В толпе этого не заметишь, но она, кажется, знала, что я уловлю ее движение.

– Не сейчас, парень. Ты и так достаточно натворил, – доносится голос Хеймитча.

– Китнисс, – шепчет Пит.

Я приоткрываю веки. Мы в машине. Одни.

– Где Хеймитч?

– Остался уладить кое-какие вопросы…– нехотя выдавливает Пит.

«Кое-какие вопросы» это разъяснение с Койн. Представляю ее лицо, когда она узнала об инциденте – красные пятна злости, блеск гнева в серых глазах. Это заставляет меня улыбнуться. Я лежу у Пита на коленях, но почему-то это не производит привычного результата – он предельно спокоен, а на губах напарника играет встревоженная улыбка.

– Я потеряла сознание?

– Да. Бити предположил, что это из-за волнения.

– Раньше я не была подобной размазней, – кривлюсь я, – Старушка Сойка совершенно расклеилась.

Пит смеется.

– Если ты шутишь, значит не все так плохо, – неожиданно его взгляд холодеет, – Ты была … как раньше.

– Когда избивала миротворца? Значит, я кажусь тебе такой: грозной, жестокой и неуправляемой? – стараюсь шутить я.

– Возможно неуправляемой, но не жестокой. Ты стала Сойкой-пересмешницей – сильной, смелой, справедливой. Возрожденной.

– Возрожденной, – повторяю я.

– Ты даешь им надежду. Видела бы ты глаза детишек – они поверили тебе не как ментору, а как защитнице, Китнисс. А Хейвен – она ведь просто сияла!

– Хейвен?

– Ей всего двенадцать и она уроженка Дистрикта-1. Вместе с родителями они попали в Капитолий по стечению нелепых обстоятельств. Теперь она сирота. Она часто заглядывает к тебе, но только наблюдает со стороны – Хейвен очень стеснительна.

– Это у нее большие янтаро-карие глаза? И темные, каштановые волосы?

– Прямо, как у тебя, – отвечает Пит.

Он смотрит на меня сверху вниз. Фонари, мелькающие за окном, отбрасывают на его лицо светлые тени. Глаза в полутьме наливаются непривычным блеском и кажутся светящимися. Да помню я, помню: чувства – табу, Пит – табу. Но это мой лимит – несколько минут и я вновь отвожу взгляд.

– Она запомнилась мне больше остальных, – говорю я, – Она так похожа на Прим.

– Хейвен только о тебе и говорит – ты пример для нее. Я даже завидую.

Моя очередь выдавливать смех.

Остальную часть пути мы проводим в молчании. Пит улыбается и продолжает неотрывно следить за мной. За стеклянно перегородкой, отгораживающей нас от водителя, доносится слабая музыка: я чувствую слабость и в тоже время безмятежное счастье. Глаза закрываются сами собой. Я вдыхаю сладкий, практически невесомый аромат, и не могу понять – неужели это запах Пита? Принимая тот факт, что на протяжении всех игр мы были так близко, я никогда не замечала его прежде. Санталовое дерево? Какао? Жимолость? Такие ароматы никогда не посещали нашу кухоньку, где мама занималась врачеванием, но почему-то он мне хорошо знаком.

Я переворачиваюсь на бок, чтобы не выдать своей бессонницы и чувствую, как его пальцы скользят по моей распущенной косе. Пит переплетает пряди спутанных волос, и я чувствую, как где-то в глубине меня, есть та часть Китнисс, которая знает, что же заставляет счастье съеживаться внутри меня. Я забываю вместе с ним боль; забываю свой обезумевший гнев; забываю ненавистные глаза миротворца.

Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне восемнадцать лет. Моя родина – Двенадцатый Дистрикт. Пит рядом. Я чувствую размеренное, но слегка учащенное биение его сердца. И пусть он пока не знает этого, но я люблю его.

***

– Постарайся хорошенько выспаться, – слабо улыбается Эффи.

Кухня наполняется сладковатым ароматом десерта, который вносит очередной безгласый официант. Вспоминаю, как прежняя Эффи радовалась десертам, которые преподносили только Двенадцатому Дистрикту и высокомерно отмечала это, как некое преимущество перед остальными трибутами. Как будто это могло спасти нас на Арене. Из Главного Зала доносится всхлипы телевизора: Хеймитч едва переступив порог пентхауса, кинув горькое: «Не пытайтесь меня остановить» опустошил бар и двинулся к телевизору.

Проследив за моим взглядом, Эффи только вздыхает.

– Ему тяжело, Китнисс. Попытайся понять его, дорогая.

– Он говорил тебе об этом?

– Нет. Он только смотрит на меня. Остолбенелым взглядом, лишенным всякой жизни. Хеймитч ждет от меня чего-то, но я навряд ли вспомню чего именно. С охмором шутки плохи.

– И ты тоже? – вяло спрашиваю я.

– Койн допрашивала меня, но это было бессмысленной затеей, ведь я лишь пешка в чужой игре. В казематах мне ввели мизерную, несравнимую с долей Пита, часть препарата, надеясь на то, что это «освежит мою память». Но этого хватило, чтобы я выжила из ума. – Эффи улыбается безгласому, словно благодаря его, а после смотрит на меня так, как никогда бы не посмотрела прежняя Эффи Бряк, – Я знаю, милая, знаю, как тебе приходится. Знаю потому, что чувствую себя на месте Пита – я не помню ни тебя, ни Хеймитча и знаю только то, что кроме страха я не должна испытывать к вам абсолютно ничего, но…

Эффи съеживается, как от удара. Она ведь должна молчать. Попасть в казематы для нее станет последней каплей, и она корит себя за свою болтливость, но она открылась мне, и я не позволю им отобрать Эффи. Мою слабую, милую Эффи.

Я встаю со стула и подхожу к нашей сопровождающей с ласковой, беззаботной улыбкой, которую когда-то дарила Гейлу, Прим, Финнику и маме.

– Не бойся, Эффи. Я никогда не позволю ей. Больше никогда.

Руки обвивают хрупкие плечи Бряк, от чего ее, сперва, передергивает. «Я не должна испытывать к вам абсолютно ничего, но испытываю». Радость. Слабая, но такая искренняя радость от этих мимолетных объятий. Надеюсь, она тоже чувствует ее. Отстраняясь, я замечаю в уголках ее глаз прежние озорные искры – былую Эффи не вернуть. Эффи, окрыленную забавами Капитолия. Теперь же она жива, как никогда прежде.

Я прощаюсь с ней и бесшумно выскальзываю из кухни. Мой желудок забит до отказа, хотя я не съела и трети того, что заботливая сопровождающая насыпала в мою тарелку. Кажется, в моем меню были даже устрицы, привезенные из далекого Дистрикта-4.

Комната по-прежнему овевает меня холодом. Здесь нет даже намека на уют, даже после ее полной реконструкции. На глаза попадается записка, выведенная корявым подчерком Гейла, и я вновь перечитываю ее. Опрометчиво было оставлять ее на виду, но пальцы, словно завороженные, движутся от буквы к букве, ощущая теплоту, исходящую от каждого слова.

Прежде, чем вновь положить ее на место и лечь спать, я отправляюсь в душ. Он должен помочь привести мои мысли в порядок. Для начала я стараюсь отбросить все мысли о Пите и о своих чувствах к нему – это главная помеха к трезвому и рациональному мышлению.

Я ждала от радикалов чего-то большего, чем просто записки с признанием меня, как символа в своем немалом кругу повстанцев. Возможно, я ждала того, что Пепельноволосая оповестит меня о дальнейших действиях, возможно, я ждала появления Элмера Хейса или даже… даже Гейла. Но ничего не происходило. Новости, как и прежде, кишили сообщениями о новых, мизерных забастовках в разных уголках Панема: Третий, Второй, даже Шестой, сменялись Пятым, Десятым и Одиннадцатым дистриктами. Я надеялась разглядеть в этом какую-то тематическую схему: код, который позволил бы мне найти ответы, но все было тщетно. Восстания и бунты происходили в хаотичных и сумбурных порядках, которые затихали так же быстро, как и появлялись.