Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" - Страница 44

Позади меня неожиданно раздается радостный вопль. Я оборачиваюсь и расплываюсь в улыбке. Это та самая янтароглазая девушка. Ее рука по плечо расписана под зеленоватую, свежую листву, а вокруг образовалась целая толпа зазевавшихся зрителей. Восхищение в глазах девушки не передать словами: кажется, для нее теперь нет ничего, что могло бы отвлечь или помешать восторгу, которое она делила со своим, быть может, будущим ментором.

Пит. Он не замечает меня, пока я тайно слежу за ними. Кажется, он разделяет восторг ученицы; в глазах моего напарника плещется радость и на душе у меня становится спокойно: Пит выкладывается не меньше, а то и больше, ведь в Тренировочный Центр он возвращается не раньше часу ночи. Он заметно осунулся. Отошедшие черные синяки недосыпа вновь появились. Но проблеск надежды в глазах будущих трибутов, делает счастливым и его, ведь хотя бы с ним, на короткое мгновение они забывают о грядущих Играх.

Я насчитываю двенадцать человек и улыбаюсь еще шире. Вот кто всегда нарушал правила во вред себе. Сначала относительная ложь, скормленная всему Панему о несчастных влюбленных из Дистрикта-12. Его опекунство на арене… А потом. Потом «секс без обязательств». Вспоминая об этом, стараюсь сделать улыбку еще более приветливой и милой: все в порядке, я ведь хорошая актриса.

Улыбаюсь, наверное, потому, что пообещала себе забыть о боли. Чтобы ни случилось: мы команда, а значит – хочешь, не хочешь – а уживаться вместе нам попросту придется. За прошедшую неделю мы стали вынужденными друзьями. Когда обстановка едва начинает разряжаться и мы заливаемся громким хохотом, одно неверное прикосновение, одно лишнее движение и мы, как ошпаренные отскакиваем друг от друга, продолжая делать вид, что ничего не произошло. Ведь ничего не произошло?

– Опять ты витаешь в облаках, пташка, – раздается назидательный голос позади меня, – Твои подопечные подохнут так и не воспользовавшись луком.

– Я бы не была так уверена, Джо.

Мейсон скрещивает руки на груди и выдавливает слабую ухмылку. Наверняка думает о том, что за прошедшее время у «пташки» прорезались зубки.

– Снова раздумываешь о своем экс-муженьке? Вроде: «где мои былые годы»?

– С чего бы? – удивляюсь я.

– Так пялиться на Пита можешь только ты, – отвечает та, – Опять приступы?

Я прячу глаза. Не знаю почему, но мне не хочется врать Джоанне. Не то ли от того, что мы стали действительно близки, не то ли от того, что мне нужна чья-то поддержка и тут есть только два пути: продолжать бороться с болью, сцепив зубы, или высказаться, чтобы получить мизерное облегчение.

Я тяжело вздыхаю.

– Давай ты не будешь делать из себя мученицу, если уж на то пошло, мы все здесь не по доброй воле. И не пытайся переубедить меня в том, что у тебя «все в порядке», Китнисс. Твою хилую рожу под этой ослепительной улыбкой не увидит только слепой.

И гримаса сама спадает с лица. Как оказалось, «мясорубка из Дистрикта-7» проницательный, и в чем-то сочувствующий человек.

– Неужели все настолько плохо? – серьезно спрашивает Джоанна.

– А на что мне было рассчитывать с самого начала? – грубо отрезаю я, – Охмор осчастливил его – теперь у него есть свобода.

Джоанна оглядывается на бокс камуфляжа. Этот разговор кажется мне одновременно и недостающим, и бессмысленным. Пронзительный взгляд победительницы наблюдает за рассасывающейся толпой вокруг янтароглазой – о чем она думает?

– Ты действительно можешь назвать это счастьем? Он ведь себя не помнит. Мы все ходячие мертвецы, но он в особенности, Китнисс. Что у него осталось от себя прошлого? Воспоминания? Он не может вернуться в настоящее, потому что у него нет прошлого.

– Нет прошлого, – пробую на вкус эти слова я.

– Действительно ли это можно назвать счастьем, а, Сойка?

И она уходит. Так же тихо, как появляется. Ее гнев, подпитываемый ненавистью к Капитолию будто исчез, но я-то знаю, что он, по- прежнему, гложет ее. Он подстегивает ее веру, желание, рвение – и только поэтому Джоанна Мейсон, победительница из Дистрикта-7 рвет и мечет, увидев в глазах будущих трибутов страх.

Я всегда считала, что вести дружбу с девушками бессмысленное занятие, отчасти, наверное, потому, что таковой и не было в моей жизни. Но вспомнить отчаянную Мадж? Улыбающуюся Делли? Мрачную, но справедливую Джоанну?

Через несколько минут звучит сирена: оповещение о том, что тренировки на сегодня завершены. Миротворцы обступают детей плотным кольцом. И я невольно ежусь – каждый из них за прошедшую неделю сделался мне знакомым и близким и когда «белое облако» уносит их в стены казематов, с каждым днем, я ощущаю себя все большим палачом.

Дети оборачиваются ко мне, и немая просьба отражается в их глазах: «Помоги нам». Я делаю несмелый шаг навстречу к ним, но один из миротворцев преграждает мне путь.

– Не положено, – отрезает он.

Я словно рассыпаюсь на части от этого голоса. Не положено. Стараюсь взять себя в руки и оборачиваюсь. Янтароглазая ухватывается за рукав Пита и слабо улыбается ему. «Все в порядке. Ты не должен переживать». И она вступает в круг пятидесяти «новобранцев». Он словно остолбенел, наблюдая за тем, как со всех сторон их окружают белые мундиры.

Неожиданно я замечаю, как на окраинной площадке бокса Бити мелькнула чья-то тень. Мальчишка, не больше десяти лет отроду, остался посреди игрушек Технолога, не шелохнувшись с места. Я вижу пристальный взгляд Джоанны и Бити, которые оставались в боксе Прохождения. Даже Энобария обратила к мальчонке свой холодный взгляд. Миротворцы будто не замечают его – он надеется укрыться от них?

То, что происходит в следующее мгновение, кажется мне невозможным и одновременно таким знакомым. Воздух очерчивает свист плети, и белый мундир закрывает тело ребенка. Свист повторяется и в этот он расчерчивает красную полосу на спине ребенка. Рука солдата впилась в ладонь мальчишки, но, крика не последовало – он привык к подобному обращению. Его вытаскивают на середину комнаты Подготовки, разрывая оставшуюся ткань серой, тряпичной рубашки. Рубцы, шрамы, ссадины – они по всей спине ребенка.

Свист повторяется, я хочу закрыть руками уши, но вместо этого ощущаю острую боль, которая расходится от кончиков пальцев к самому сердцу. В плоть вгрызается кожаный язык хлыста. Выдыхаю сквозь зубы, из горла вырывается клокочущий вой – боли больше нет, на ее место приходит всепоглощающий гнев, который так долго клубился внутри меня. Я поднимаю глаза и вижу свой собственный обезумевший взгляд в отражении шлема миротворца – он пятится. Рука по инерции выдергивает из ослабевших рук солдата плеть: он теряет свое последнее преимущество. Я чувствую себя диким зверем, вызволенным на волю; воздух со свистом разносится по комнате, наполняя ее ужасом. Прежде чем я успеваю сообразить, рука наотмашь выбивает его из равновесия.

– Вставай.

Мой голос приобрел стальную уверенность. Он пытается отползти к дальней стене бокса Прохождения, но там, где еще недавно была его голова, воздух разрывает свист кнута.

– Вставай, – вырывается из груди крик.

Мой собственный крик. Другие по-прежнему остаются наблюдателями – никто из его окружения «белого облака», не посмел подойти ко мне ближе. Его никто не спасет. Когда же честь берет над миротворцем вверх, он с трудом поднимается на ноги и стаскивает с головы шлем. Парень всего на несколько лет старше меня сделался детоубийцей ради мести. Отвращение теперь все, что я испытываю к нему.

– Ненависть превыше чести солдата? Превыше моральных ценностей?

Вслед этим словам я слышу хруст: моя рука, с характерным звуком, врезается в челюсть миротворца. Он не ожидал удара: считает, что для меня это всего лишь игра?

– Ненависть превыше детской жизни?

Рука выбивает из него последний воздух, опускаясь на солнечное сплетение, он падает к моим ногам.

– Ненависть и есть ваша вера в лучшее?

Прежде, чем успевает выхватить пистолет, я отталкиваю его к дальней стене бокса. Я знаю, что он чувствует боль – и что самое ужасное – я упиваюсь ею. Он выхватывает пистолет, но я не испытываю страха. Плеть с грохотом ударяется о пол, и я расплываюсь в слабой, обезумевшей ухмылке.