Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" - Страница 13

– Шахтера, – уже миролюбиво поправляю я.

– Пит.

– Китнисс. Как ты здесь вообще оказался? Разве тебя с братьями не держат в «золотой клетке» на привязи?

Пит удрученно усмехается, касаясь руками разбитой губы.

– Говоришь «золотая клетка»? К сожалению, нет. Я сбежал.

Меня будто кипятком облили, я отскакиваю от него. Сбежать из дома? Бросить всю свою семью и вот так просто уйти в незнакомый лес? Нарваться на миротворцев и быть исполосованным их плетьми за детскую шалость? Уйти оттуда, где есть пропитание: вкусный пышный хлеб, добыча, которую приносят в пекарню за сдобные булки, деньги и ягоды, добытые на черном рынке?

– Ты сумасшедший! Сунуться в лес, в котором ничего не знаешь, очень глупо! Все вы мальчишки глупые!

– Все вы девчонки зазнайки, – но он тут же улыбается. – Но ты почему-то не такая…

– У тебя руки раздуло. Где ты бродил? – пытаясь не слушать его глупое бормотание, говорю я.

– У озера, – он бессознательно чешет покрытые сукровицей ладони. – Там были дикие ягоды, но я не стал их есть, хотя и был очень голоден. Рядом росла трава, в которую я упал…

– Ты и в траву свалился?

Парень смущенно отводит глаза, а я едва не прыскаю от смеха – медведь и то бы вел себя тише.

– Я бродил по лесу, а потом, когда жара стала невыносимой, попытался найти воду. Нашел. – На щеках у него появляется румянец, а на лбу виднеются хмурящиеся складки. – Я слетел с обрыва прямо в озеро.

Я не выдерживаю. Меня сворачивает пополам, а внутри разрождается дикий хохот. К глазам подкатывают слезинки, вызванные непрерывным смехом над этим неумелым нелепым мальчишкой. Так просто сознаваться в своих неудачах мне порой было бы не по силам, а он вот так просто рассказывает об этом совершенно незнакомому человеку.

Когда смех наконец-то отступает, и я могу дышать ровно, я вскидываю на мальчугана беглый взгляд, боясь, что он обиделся и скрылся в лесной чаще. Но нет – вот он стоит передо мной, слегка разинув рот; из взгляда пропало былое смятение, на смену которому пришло восхищение.

Теперь уже мне приходилось рассматривать ковер из еловых игл.

– Тебе стоит промыть рану, иначе она может загноиться, – резко отрезаю я.

Слова не расходятся у меня с делом, и потому я тут же устремляюсь к возвышающемуся над озером холмику. Мне хотелось бы, чтобы мальчишка пропал так же быстро, как появился, но хруст от его неумелого хождения по земному настилу расходился на многие километры в округ. Я мысленно унимала желание выразить свое недовольство, но когда он в очередной раз оступился, и его нога застряла в ссохшемся бревне, я не выдерживаю и резко выдергиваю из «ловушки», схватив за руку.

– Ты можешь идти чуточку тише?

– Эй, не забывай, кто здесь дочка охотника, а кто сын пекаря! – возмущается Пит.

– Сын пекаря мог бы оставаться дома и почивать на лаврах.

– Дочка охотника могла бы быть повежливее и не говорить о «лаврах», не зная о моей настоящей жизни!

Я умолкаю, и в первые за долгие годы жизни мне становится по-настоящему стыдно: он прав. Я понятия не имела, как он живет. В школе он часто отсиживался на самых последних партах, что-то рисуя; в Шлаке бродил вместе с братьями; в пекарне помогал отцу. Но во всем этом он был частью чего-то, а не самостоятельной личностью: в школе сливался со всей остальной серой массой, на фоне братьев выглядел понурым, а в пекарне исполнял роль собачки на побегушках.

Неожиданно я вспомнила, что Пит постоянно ходил в стеганных рубашках с длинным рукавом. Даже летом, когда все остальные дети Шлака обходились вообще без них, он оставался неизменным своему «стилю».

Я оборачиваюсь к нему и замечаю, что руки его покрыты темно-сизыми свежими синяками. Будь им хоть неделя, они бы стали бледно-зеленого или желтого цвета, но сейчас же выглядели так, будто отметинам нет и дня. Они, как семафор, выглядывали из-под серой рубашонки, наверняка оставшейся после старшего брата.

– Кто тебя так? – указывая на синяки, спрашиваю я.

Пит проследил за моим взглядом и тут же спрятал свои «ярлыки» под рукавами.

– Упал.

– Если хочешь, чтобы я помогла тебе, – отвечай честно.

Он вздыхает и продолжает следовать за мной, но уже наравне.

– Я ослушался, так часто бывает. Ведь маленькие дети – глупые и нередко плюют на родительские комментарии, – говорит он.

– Но ты не ребенок – тебе десять лет, – возражаю я.

– Я хотел сделать матери сюрприз: испечь свой собственный первый торт и украсить его так, как она любит: цветами азалий, роз, а если бы на этот раз вышло, то и орхидей, но, видимо, это была плохая идея…

– Почему?

– Маме он не понравился сразу. Возможно, я слегка переборщил с ингредиентами, поэтому использовал больше нормы, дозволенной ею, – он вновь вздыхает, – Я расстроил её, а она занервничала и ударила меня…

– Ударила? Пит, ты весь синий, на тебе живого места нет.

Он горько усмехается и смотрит на меня пронзительным долгим взглядом, от которого мне становится неловко.

– Мой отец никогда не бил меня, хотя часто я давала для этого повод. Видимо, он знает мой характер, а возможно, и уважает его. Попробуй быть сильнее, чем ты есть.

– Сильнее, чем ты есть… – эхом отзывается Пит.

К тому времени мы уже дошли до холма, у подножия которого расположилось серебренная гладь озера. Я вновь и вновь восхищаюсь им, и, напрочь забыв о своем неуклюжем спутнике, спускаюсь вниз. У самого холма растет тлен-трава, наверняка именно она вызвала у мальчишки сильнейший зуд и отечность. Я помню, как к маме часто приходили больные именно с такими симптомами.

– Я знаю, как помочь тебе, – оборачиваюсь я к своему напарнику.

Он в этот момент спускался по склону. Видимо, ему не хотелось упасть лицом в грязь и потому, как многие мальчишки в школе, шел с самым невозмутимым выражением лица. Я вновь едва не прыснула от смеха и сделала вид, что подавилась. В тот же момент ноги парня скользнули по шероховатой поверхности валуна, и он кубарем полетел вниз.

Теперь уж было не до шуток: от такого падения запросто можно было свернуть себе шею.

– С тобой все в порядке? – подбегая к Питу, спрашиваю я. – Ты слышишь меня? Ну, чего ты молчишь?

Мне страшно. Мальчишка лежит лицом вниз, руки вытянуты по швам, ноги подогнуты к животу.

– Ну же, Пит!

Парень не двигается.

– Пит!!!

***

– Китнисс, – кто-то заботливо гладит меня по ладошке, согревая онемевшие пальцы.

Просыпаться посреди своей комнаты с полным отсутствием всяких идей на тему «как я здесь оказалась», вошло у меня в привычку – я больше не удивляюсь. Сон с участием Пита-мальчишки отходит на второй план, и я погружаюсь в реальность, как аквалангист-недоучка: восприняв окружающий подводный мир как нечто отчужденное.

Надо мной склонился уставший ментор. В глазах плясали радостные огоньки: несомненно, он рад меня видеть.

– Китнисс, – вновь повторяет он мое имя. – Как ты себя чувствуешь?

Я прислушалась к внутренним ощущениям.

– Будто бы меня раздавил планолет, – я потянулась к вискам, попутно ощупывая шею.

Едва я дотронулась до кадыка, как резкая боль заставила меня одернуть руку.

– Что это? – пугливо шепчу я.

– Китнисс, мне так жаль. Знала бы ты, как мне стыдно за то, что я сделал…

– Пит? – одними губами спрашиваю я.

Ментор недовольно отпускает мою руку и, помедлив, кивает.

События тех страшных минут, проведенных вместе с Питом… переродком, заставляют меня охнуть и почувствовать жуткую боль в гортани.

К счастью (если это, конечно, можно назвать счастьем), меня накрывает дикая волна обиды.

– Как ты мог, Хеймитч? – я стараюсь говорить как можно тише, дабы не пробудить боль вновь. – Он ведь не поправился – и ты это знал!

– Китнисс, он собирался отправиться в Капитолий! Если бы приступ овладел им прямо на глазах у тысячи людей, ты можешь себе представить, сколько бы это вызвало ненужных вопросов?

– Это было…

Хеймитч кивает.