Жили-были (СИ) - Риз Екатерина - Страница 81

И она его любила. Можно было бы сказать, что любовью, разрывающей её изнутри, всепоглощающей, можно было найти ещё сотню эпитетов, достойных лучших любовных романов и историй любви, но всё чаще Саша ловила себя на мысли, что просто любит. Старается не строить иллюзий, заставляет себя не цепляться за него, а просто любит. И страшит только то, что времени прошло всего ничего, а она уже привыкла, уже прикипела… И ей безумно нравится просыпаться рядом с ним, кормить Толю и Митю завтраком, слушая их утренние разговоры, поторапливать обоих, и смеяться вместе с ними над какими-то глупостями. В их с Митей жизни никогда такого не было. И вечера втроём… это было что-то совершенное, о чём она не могла мечтать, просто потому, что не знала, что так бывает. Вот так просто и спокойно. И это с Толей Ефимовым, у которого в характере было заложено переворачивать всё с ног на голову.

— Ещё рассказывай, ещё, — поторопила её Каравайцева. Смотрела на Сашу заворожено, жадно, с пьяной дурнинкой во взгляде, и Саше очень захотелось показать ей язык. И промолчать, но Алёнка без конца теребила её, вот уже больше часа, и отговариваться всякими глупостями становилось всё труднее. И дело не в том, что хранила какие-то секреты секретные, просто не привыкла обсуждать настолько личное, даже с лучшей подругой. У неё-то никогда не было мужа или любовника, и делиться интимными подробностями было неловко, и казалось неуместным. Обычно Каравайцеву выслушивала и вовремя подтверждала, что все мужики — гады, а её муж в особенности. А теперь они ролями поменялись.

— Я всё уже рассказала, — слабо воспротивилась Саша, и чтобы Алёну отвлечь, поднялась и поставила чайник на газ. Вообще-то, они пили вино, и намёка на чаепитие до этой секунды не было, но Саша знала, что подруга не откажется. Алёна обожала пить чай, особенно с чем-то вкусненьким.

— Не всё. Я должна знать что-то Ефимова порочащее. Как же я буду тебя поддерживать?

Саша повернулась к ней и сложила руки на груди. Усмехнулась.

— Поддерживать?

— Конечно. — Каравайцева сунула в рот пару виноградин. — Ведь когда я тебе звоню и говорю: «я его ненавижу», ты ведь сразу понимаешь, за что я могу своего мужа ненавидеть. Так и я должна. Иначе у нас будет уходить очень много времени на разбирательства.

— То есть, я должна сдать тебе все порочащие Толю моменты?

— А их много?

Саша улыбнулась ей, дразня.

— Не скажу.

Алёна откинулась на спинку диванчика и вздохнула.

— Это несправедливо.

Саша перевела дыхание, снова присела за стол, а подруге сказала:

— Самое главное, что он нашёл общий язык с Митей.

Алёна потянулась за своим бокалом с вином, отпила, а в ответ на слова Саши, покивала.

— Это да. Всё-таки Митька бывает очень упрям.

— Да-да. Ещё одна общая с Толей черта.

Алёна рассмеялась. Головой качнула.

— И всё-таки не могу представить… как тебя угораздило.

— Меня? — Саша на самом деле удивилась такому заявлению.

— Конечно. Ещё во времена учёбы я тебе говорила сто раз: никогда не смотри на таких, как Ефимов. Говорила или нет?

— Во-первых, мы с тобой не учились.

— Опять ты об этом! Забудь уже!

Саша легко взмахнула рукой.

— Хорошо, я забуду. А во-вторых, когда ты мне это говорила, было уже поздно.

— Гад он.

— Не ругай Толю. Сегодня это несправедливо.

— А ты его не защищай. — Алёна вдруг расплылась в хитрой улыбке. — Или он заслужил? Да? Скажи, заслужил?

— Да ну тебя!

Они вместе рассмеялись, и Саша поспешила допить вино, чтобы скрыть своё смущение. На Алёнку не смотрела, пока та более осторожным тоном не поинтересовалась:

— А Лика?

— Лика — это проблема.

— Ты с ней больше не разговаривала? Неделя прошла.

— Нет. Если честно, каждый день обещаю себе позвонить ей… но слов не нахожу. И она не звонит.

— Тётка переживает, да?

Саша с горечью кивнула.

— А мне сказать ей нечего. Толя говорит, что не надо переживать, что Лика успокоится. У неё и успокоитель достойный есть, но… А если я не позвоню, Алён, мы вообще общаться перестанем?

— Зависит от того, насколько Анжелика удила закусила. Ты же знаешь, некоторые обиды она не прощает. Взять того же Петечку. Если уж записала мужика в предатели…

— Вот и меня она записала в предатели. Самое страшное слово из уст моей сестры — предательство. По отношению к ней, конечно. — Саша вздохнула. — И что мне делать? Позвонить ей? Поехать к ней?

— Ага, и в ноги упасть. — Алёна даже скривилась. — Не вздумай. Должна же она когда-нибудь осознать, что не всё в мире вокруг неё вертится? И даже Митьку вы не ей назло сделали.

— Думаю, у неё найдётся довод, как раз в пользу этой версии, и даже не один.

— Ну, и пошли её!

Саша прищурилась, приглядываясь к подруге.

— Алёнка, ты напилась?

— С чего?

Саша поболтала в бутылке остатки вина.

— Принимая во внимание, что я выпила только бокал, то ты напилась.

Каравайцева недовольно выдохнула, потянулась, чтобы поставить на стол пустой бокал.

— Тогда чаю наливай. Витька опять ворчать будет. Он почему-то думает, что мы с тобой при каждой встрече пьём. По себе, видно, судит.

Саша поставила на стол чашки, вдруг замерла, задумавшись. На подругу посмотрела.

— Знаешь, а мы ведь при каждой встрече пьём. Ты каждый раз приносишь бутылку вина.

Алёна рот открыла и так замерла ненадолго, после чего возмутилась:

— Тебе бы с Витькой жить! Вы прямо два Шерлока Холмса. Наливай чай. И бутылку пустую спрячь.

Бутылку прятать было как раз время. Толя обещал быть к шести, Саша время от времени поглядывала то на часы, то в окно, высматривая машину Ефимова. Митя гулял, иногда ватага мальчишек проносилась мимо их подъезда, и Саша даже разглядеть сына толком не успевала, но голос его слышала отчётливо. Митя был одним из самых громких ребятишек в их дворе.

Толя тоже сына услышал, и ещё как услышал. Въехал во двор, машину пришлось оставить чуть дальше, чем обычно, все места для парковки были заняты, и, идя через двор, Ефимов сына и услышал. Мальчишки крутились у края пустыря за одним из домов, то ли играли во что-то, то ли задумали очередное невинное хулиганство, но ажиотаж был нешуточный. Толя невольно шаг сбавил, взгляд выхватил из компании мальчишек сына, Митька бегал, завязав рукава толстовки вокруг талии, и именно поэтому Ефимов в итоге и остановился. Уже собирался сына окликнуть, а в следующую минуту услышал кое-что, что его не то чтобы не порадовало, но привело и в удивление, и в недоумение, и даже в растерянность. Митя, громкий и чересчур энергичный, с лёгкостью перекричал друзей, причём его слова… В общем, Саша бы упала в обморок, услышав эти выражения от сына. Тут даже дворовым лексиконом не пахло, это был откровенный мат, который звучал смешно и глупо из уст восьмилетнего мальчишки. И ответные высказывания звучали не менее глупо и впечатляюще, но… честно, больше волновали познания собственного ребёнка, а не чужих.

— Митя! — Ефимову даже самому показалось, что голос его прозвучал весьма внушительно.

Митька обернулся, крутанулся на месте, как волчок, увидел отца, и замер, вытянувшись в струну. Толя был уверен, что находись он ближе, увидел бы, как сын тревожно шевелит ушами. С его пламенного высказывания прошло полминуты, и гадать, с чего бы это отец повысил голос посреди улицы, не приходилось. И все остальные мальчишки замерли, и теперь смотрели на него, перешёптываясь между собой. Видимо, гадали, достанется сейчас только Мите или всем сразу.

Но ругать ребёнка при всех, вот так, отчитать или прочитать нотацию, показалось Ефимову неправильным. Поэтому, когда Митя подошёл, а шёл он куда медленнее, чем обычно, пристально приглядываясь к отцу, Толя лишь губы поджал, надеялся, что это выглядит красноречиво. Вот как у Саши получается, выразительно и страшно.

Толя смерил сына взглядом. Митька выглядел напряжённым, приготовившимся к взбучке. Но хорошо хоть понимал, что сделал не так.