Маленький оборвыш - Гринвуд Джеймс - Страница 20

• Предыдущая
• 20/41
• Следующая

– Ну, что же! Мы все покупаем, – сказал мистер Берни. – Мы можем дать тебе за платье не восемнадцать пенсов, а восемнадцать шиллингов. Продавай!

Неужели они в самом деле дадут мне за мое платье восемнадцать шиллингов? Да я рад был продать его и за половину этой цены, оно ведь только мешало мне.

– Как же я буду продавать платье здесь на улице? – заметил я.

– Зачем на улице? Поведем его к себе, Берни, – предложил мистер Джонс.

С этими словами молодые джентльмены, держа в руках мои башмаки и чулки, быстро пошли к Сафрон-Гиллу. Я не отставал от них.

Дойдя до самой грязной части Гилла, они остановились перед одним домом, Ключ от дверей был в кармане у мистера Джонса, и мы все трое, пройдя темный коридор, поднялись по скрипучей лестнице во второй этаж и вошли в комнату. Мистер Берни зажег маленькую оловянную лампу, прибитую к стене, и при ее свете я мог рассмотреть жилище молодых людей. Оно походило на лавку тряпичника. В одном углу навалена была такая огромная куча шляп, что верхушка изломанного потертого цилиндра касалась потолка. В другом углу свалено было множество старых башмаков и чулок всех сортов и величин. Кроме того, груда старого платья лежала на длинном столе, прислоненном к одной из стен.

В этой лавочке, видимо, жили люди: на складном столе перед камином стоял чайный поднос с грязными чашками и кофейником, тут же лежали на капустном листе кусок масла и початая булка.

– Можно съесть? – спросил я и, не дожидаясь ответа, откусил большой кусок.

Мистер Берни ударил меня по руке медной спичечницей так, что булка полетела на пол. Я хотел поднять, но мистер Джонс схватил ее.

– Полно, мальчик, ты не воровать сюда пришел, – заметил он строго.

– Вот что, мальчик, – сказал мистер Берни ласково, – я вижу, что ты очень голоден, мне жаль тебя; возьми этот хлеб в придачу к шиллингу за башмаки и не приставай к нам больше!

Если бы я не попробовал хлеба, я, может быть, продолжал бы настаивать на своей цене, но теперь я положил в карман шиллинг, который мистер Берни протянул мне вместе с хлебом, и жадно вцепился зубами в булку.

– Ну, а теперь проваливай, – проговорил мистер Джонс, отворяя передо мной дверь. – Дело слажено, и тебе нечего у нас делать.

– А как же вы хотели купить все мое платье? – напомнил я. – Eще говорили, что дадите восемнадцать шиллингов?

– Восемнадцать шиллингов? – мистер Джонс пощупал материю на моей куртке. – Восемнадцать шиллингов – недорого, я бы дал и больше; ну, да если ты столько просишь, так вот тебе твоя цена!

Он протянул мне восемнадцать пенсов.

– Это восемнадцать пенсов, – вскричал я, – а мне надо восемнадцать шиллингов.

– Эх ты, дурачина! Да кто же даст столько за эту дрянь?

– На что же мне восемнадцать пенсов? Ведь я должен купить себе другое платье вместо этого.

Берни притянул меня к себе и еще раз внимательно осмотрел всю мою одежду.

– Знаешь что, Джонс? – сказал он добродушным голосом. – Сделаем доброе дело, дадим бедному мальчику другое платье: в этом ему неудобно.

– Делать добро хорошо, – возразил мистер Джонс, – только ты пожалей и меня, ведь мне придется нести половину убытка.

– Полно, приятель, от доброго дела нельзя разориться.

С этими словами он порылся в куче старого платья и вытащил оттуда пару больших бумазейных брюк, очень истрепанных, покрытых заплатами спереди и сзади, и совсем грязных.

– Они разорваны! – сказал я, указывая на большую дыру.

– Ну, конечно, это вещь поношенная, – отвечал мистер Берни, – не новое же платье тебе давать.

– Да они будут мне длинны и широки.

– Пустяки, теперь носят широкие брюки, а если окажутся длинны, мы подрежем. Примерь-ка.

Мое платье было сшито так, что для примерки брюк я должен был снять с себя все, кроме рубашки.

Мистер Джонс тотчас же подхватил мои вещи и запрятал их куда-то. Бумазейные брюки были так широки и длинны, что нигде не прикасались к телу, и все завязки были совершенно бесполезны; пояс приходился у меня под мышками. Брюки волочились по полу.

– Видите, я говорил: не впору.

– Как не впору! Будто нарочно для тебя сшито!

– Да они ужасно неудобны! Смотрите, эта пуговица должна быть спереди, а она приходится под мышкой.

– Ему неловко оттого, что он скомкал всю рубашку около пояса, – заметил мистер Джонс. – Снимите с него рубашку, Берни, мы ему дадим другую, потоньше.

Мистер Берни быстро сдернул с меня рубашку.

– Ну, вот теперь отлично! – сказал он. – Эту пуговицу мы застегнем на эту дырку, а ту на ту! Превосходно. Как они высоко приходятся, с ними и жилета не надо! Славная штука! Найдем ли мы тебе такую же хорошую куртку?

– Да дай ему эту,– проговорил мистер Джонс, подавая какую-то куртку. – Она совсем почти новая, да не беда, – жаль мальчика.

Они натянули на меня куртку, всю перепачканную масляной краской. Очевидно, прежде ее носил маляр.

– Славно тебе будет – и тепло, и удобно! – сказал Берни. – Бери свою шапку и проваливай.

– Как, а рубашку-то? Ведь вы мне не дали рубашки!

– Рубашку? Это еще кроме штанов и куртки? Да ты, кажется, с ума сошел, любезный!

– По крайней мере дайте мне хоть немножко денег: ведь мое платье стоило гораздо дороже этого.

– Каково это, Джонс? – вскричал Берни обиженным голосом. – Мы ему сделали добро, а он еще требует. Бессовестный, неблагодарный мальчишка! Пошел вон!

Они вытолкали меня из комнаты, столкнули с лестницы, выгнали на улицу и заперли за мной дверь.

На церковных часах пробило полночь в ту минуту, когда мошенники закрыли за мною дверь и я пошел шагать по мягкому холодному снегу улицы.

Я не сразу мог сообразить, выгодную ли сделку устроил я с господами Берни и Джонсом. Мне казалось, что вся выгода была на их стороне, а между тем они обвиняли меня в бессовестности и неблагодарности. Неужели я в самом деле не оценил по достоинству их услуги? Что они для меня сделали? Прежде у меня была пара теплых чулок и крепких башмаков, у меня был полный костюм, не исключая рубашки. Теперь у меня не было ни башмаков, ни рубашки, и костюм мой состоял из одной куртки и штанов. Зато теперь я не так сильно страдал от голода, как прежде, я избавился от одежды, в которой днем мне нельзя было никому показаться, и у меня в руках целый шиллинг.

Но где же он, этот шиллинг? Если бы мостовая разверзлась под моими ногами, я не остановился бы с большим испугом. Я стал обшаривать карманы своих новых штанов. Карманы были глубокие, и мне пришлось нагибаться до самой земли, чтобы достать до дна; но напрасно шарил я во всех углах: шиллинга не было. В ужасе я запустил руки в карманы куртки: и там все пусто, осталось только несколько черствых хлебных крошек. О несчастье! Куда же делся этот шиллинг? Тут только я вспомнил, что оставил его в доме старьевщиков! Получив за сапоги и чулки шиллинг и кусок хлеба, я сунул шиллинг в карман моих прежних штанов, а когда я снял их, чтобы примерить эти бумазейные брюки, я забыл вынуть деньги! Ясно вспомнив все это, я почувствовал некоторое облегчение. До их дома было недалеко, и я пустился со всех ног бежать к Сафрон-Гиллу. Найти Сафрон-Гилл и ту часть его, где жили старьевщики, было нетрудно, но, прибежав в их улицу, я остановился в недоумении.

Я не заметил номера их дома, а с виду все дома были совершенно одинаковы. Я шел, внимательно оглядываясь по сторонам, но не мог заметить ни одного признака, который отличал бы один дом от другого, и, кроме того, везде огни уже были потушены. Вдруг я заметил свет в одном окне второго этажа.

Я подпрыгнул к молотку и постучался. Мне не отвечали. Я постучал второй раз сильнее прежнего. Окно, в котором светился огонь, отворилось, и из него высунулась голова старика в колпаке.

– Извините, сэр, – сказал я, – в этом доме живут мистер Берни и мистер Джонс, мне бы нужно…

– Почем я знаю! Выдумал стучаться по ночам! Лень мне сойти, а то бы я задал тебе!

• Предыдущая
• 20/41
• Следующая