Ведьмы и Ведовство - Сперанский (Велимир) Николай Николаевич - Страница 9

В ответ на эти вполне законные сомнения отметим прежде всего, что в большинстве случаев гонения на ведьм бесспорно осложнялись игрою множества низких страс-тей и корыстных расчетов людей, пользовавшихся трепе-том общества перед «адским сообществом ведьм» лишь как орудием. Мы видели уже, что трирский летописец, оста-вивший нам описание одного из самых жестоких гоне-ний, сам в значительной мере объяснял эти прискорбные события алчностью влиятельных правительственных лиц, и подобные жалобы на судей, «открывших новую алхи-мию, при помощи которой они добывают золото и сереб-ро из человеческой крови», отнюдь не являются редкос-тью в ту эпоху. В маленьких германских «территориях» и сами носители верховной власти подчас не прочь были смотреть на «очищение страны от ведьм» как на средство пополнить в то же время путем конфискации имущества осужденных вечно нуждавшуюся в деньгах княжескую казну. По крайней мере поставленные ими служители Божественной юстиции не стеснялись обращаться иногда к своим монархам с такого рода предложениями. «У нас, – писал в 1661 году линдгеймский амтман своему высокородному повелителю, – снова стало замечаться ведовство, чем население очень встревожено. И обыватели говорят, что если только их государю угодно будет попалить ведьм, то они охотно возьмут на себя расходы на дрова, равно как и прочие издержки. И государь тут мог бы выручить столько, что этого бы хватило на перестройку моста и церкви. Да, сверх того, еще осталось бы денег, так что государевым служителям можно было бы дать прибавку к жалованью, ибо, по-видимому, этой язвой заражены целые семьи и притом такие, с которых есть что взять». Строгое требование закона, чтобы во избежание возможной мести со стороны адской силы суд ни под каким видом не открывал обвиняемым в ведовстве имен показывавших на них свидетелей, делало затем из каждого следствия по ведовским делам очень удобное средство для сведения всевозможных личных счетов. Муж, желавший отделаться от постылой жены, жена, приревновавшая мужа к разлучнице, родственники, соскучившиеся долго ждать наследства, протестантский пастор или католический ксендз, косо смотревшие на присутствие среди их паствы лиц иной веры, не признававших их авторитета, и вообще всякий человек, которому вместе с другим на свете казалось тесно, – все поддавались нередко искушению избавиться от неудобных для них людей при помощи столь безопасного и столь действенного орудия, как тайный донос в «ведовскую комиссию». «О чародействе, – писал в 1589 году в своей памятной книге кельнский думский советник Вейнсберг, – я по своему разумению судить не берусь; да и люди, как я слышу, толкуют об этом по-разному. Одни совсем этому не верят, считают фантазией, воображением, безумством, басней, негодной выдумкой. Другие, ученые и неученые, этому верят, основываются на Св. Писании, и написали и напечатали об этом много книг. Богу одному, думаю я, это вполне известно. Но от старух и от ненавистных лю-дей нельзя скорее и проще отделываться, чем таким путем и порядком». Закон, положим, предусматривал подобную опасность и воспрещал судам придавать какое-нибудь значение показаниям, исходившим от «смертельного врага»

оговоренного лица. Но, как мы уже говорили, не одни открытые, «смертельные» враги оказывались способны на попытку своими оговорами довести человека до застенка, откуда не было другого хода, как на костер, «Доносам нет конца, – с отчаянием восклицал один из видных протестантских пасторов в конце XVI века. – Мне самому зятья клевещут на тещ, жены на мужей, мужья на жен…»

Но, сделав эту оговорку, мы должны будем затем решительно отстранить всякую возможность подобного мелкоматериалистического толкования причин исследуемого нами явления. В истории двухвекового жестокого гонения на ведьм мы тщетно стали бы искать какого бы то ни было отзвука борьбы классовых интересов, которая по известной формуле служит ключом к уразумению всей истории человечества. Преследование ведьм выхватывало свои жертвы отнюдь не из каких-нибудь определенных общественных слоев: все классы общества от царствующих домов до бездомных нищих бродяг платили свою дань этому безумству. Правда, не на всех сословиях оно при этом одинаково тяжко отзывалось, но главною своей тяжестью оно, опять-таки, падало неизменно на самые обездоленные, забитые, задавленные человеческие существа, гибель которых отнюдь не могла составлять интереса какого бы то ни было социального класса, – на старых женщин, принадлежавших к низам общества. Подавляющее преобладание среди казненных ведьм нищих, уродливых, болезненных старух сами гонители их объясняли тем, что эти «твари» только от дьяволов на шабаше и могли получать удовлетворение снедавшего их стремления к «сладкому житью». Но как бы это обстоятельство в действительности ни объяснялось, оно служит достаточно убедительным свидетельством, что не классовый эгоизм зажигал те костры, на которых жарилась живою «бесовская челядь». Ошибочно было бы придавать преувеличенное значение и несовершенствам старого судоустройства, нередко делавшим жизнь и имущество подсудимых легкой добычей судейской алчности. Помимо того же обстоятельства, которое мы только что отметили, помимо полной нищеты большинства подсудимых против этого решительно говорит общая картина хода гонения на ведьм в различных странах Западной Европы. Как мы уже имели случай заметить раньше, процессы ведьм были равно известны странам с самым различным судоустройством. Ведьм одинаково отправляли на костер как трибуналы испанской и итальянской инквизиции, так и коронные суды Германии, так и присяжные, судившие подобные дела в Шотландии и в Англии. И, взяв историю отдельных стран, мы видим, что периоды злейших гонений отнюдь не совпадают для них с периодами, когда распущенность и слабость государственной власти легко позволяла судам превращаться в гнездилище черной неправды. Знаменитый Максимилиан I Баварский, душа католической Лиги в эпоху Тридцатилетней войны, во многих отношениях являлся идеалом абсолютного монарха, желающего быть для подданных Земным Провидением. Все беспристрастные историки единодушно отдают великую честь широкому государственному уму, несокрушимой воли, нечеловеческой энергии и высокому понятию о долге, которыми обладал этот коронованный питомец иезуитов. Правда в судах всегда составляла предмет его неусыпных забот. И тем не менее как раз его правление является в Баварии временем едва ли не самой ожесточенной борьбы судебной власти против «ведовства», причем придворный совет Максимилиана не только не сдерживал, но всячески поощрял рвение местных органов администрации. И в Англии правление фанатических протестантских сектантов в эпоху Республики и Протектората можно упрекать в чем угодно, но не в распущенности и низком своекорыстии. И тем не менее за этот сравнительно короткий период, по вычислениям некоторых историков, в ней было истреблено больше ведьм, чем за все предшествующее и последующее время, на которое распространяются подобные процессы.

Едва ли может подлежать спору, что в процессах ведьм мы имеем перед собой один из самых ярких, резких примеров того, какую роль в жизни общества способны играть «идеи» даже тогда, когда они, как здесь, оказываются сотканными из чисто фантастических, чуждых всякой реальности элементов. Конечно, с широкой точки зрения и в этих процессах нетрудно обнаружить материалистическую подкладку. Страстная ненависть к ведьмам, так глу-боко охватившая западноевропейское общество XV- XVII веков, направлена была в сущности не столько против оскорбительниц Божьего величия, беспощадно надругивав-шихся над всем, в чем церковь заповедала видеть высшую святыню, сколько против опаснейших колдуний, грозивших ежеминутно жизни, здоровью и имуществу своих ближних. Людские и скотские повальные болезни, неурожаи от ливней или засухи, повторные градобития и тому подобные несчастья, обрушивавшиеся на какую-нибудь округу, – вот что служило наиболее частой причиной обо-стрения бреда ведьмами, и мероприятия ревностных пра-вителей по очищению своей страны от ведьм могут, если угодно, быть относимы не столько в область их церковной, сколько в область их экономической политики и забот об охранении общественного здравия. «Благодаря вашей примерной строгости, – так писали герцогу Фердинанду руководители известного нам шонгауского процес-са, стоившего жизни шести с лишним десяткам несчастных подданных этого князя, – вот уже три года, как ни людям, ни скотине не приходится страдать от порчи, и хлебушко снова стал хорошо родить и убирается без всякой помехи». Но ясно, что подобное указание само по себе еще нисколько не помогает нам ответить на стоящий пе-ред нами вопрос. Оно нисколько не помогает нам понять, каким образом Западная Европа в XV-XVII столетиях могла стать театром описанных нами безумно жестоких дея-ний. Забота о сохранении жизни, здоровья и имущества присуща всякому человеческому обществу на всех стадиях его развития, и если сказывающийся тут вполне нормальный инстинкт самосохранения мог в данный исторический период толкать людей на столь ненормальные, столь исключительные поступки, то ключ к этому, очевидно, надо искать в мире «идей», в мире представлений, при смене которых неизбежно изменяются и действия общества, хотя бы стимулирующие волю желания и окружающие общество внешние условия все время оставались без перемен.