Ведьмы и Ведовство - Сперанский (Велимир) Николай Николаевич - Страница 19

Само собою разумеется, что в подобной атмосфере цвели пышным цветом и профессиональные занятия волшебством. Известный лионский епископ Агобард (IX век) рассказывает нам, что в его епархии «отведение бурь» составляло правильный и весьма доходный промысел, а съехавшиеся в 829-м году на Вормский Собор прелаты так говорили императору Людовику Благочестивому про распространенность колдовства в его империи:

К великому нашему прискорбию должны мы сообщить Вам, что в Вашей стране от времен язычества все еще остается множество опасных лиходеев, занимающихся волшебством, ворожбой, метаньем жеребьев, варкою зелья, снотолкованием и т. п., каковых Божеский закон предписывает наказывать нещадно. Не подлежит сомнению, что некоторые лица обоего пола с помощью нечистой силы любовными напитками и яствами лишают других рассудка. Эти люди своим колдовством наводят далее бури и град, предсказывают будущее, перетягивают от одних к другим зерно с поля, вынимают молоко у коров и вообще совершают бесчисленное множество подобного рода преступлений. Подобные лиходеи тем строже должны наказываться государем, чем дерзновеннее они осмеливаются таким путем служить дьяволу.

Все это церковь желала с корнем вырвать из среды вверенного ее духовным попечениям общества, и, надо ей отдать справедливость, она действительно потратила на борьбу против суеверия немало добросовестных усилий. Она преследовала виновных и на своем forum externum, т. е. перед епископским судом, и на своем forum internum, т. е. в исповедальне: она вменяла, как мы уже заметили, обличение «идолопоклонства» в одну из первых обязанностей своим пастырям душ. Она стремилась сделать своей сотрудницей и светскую власть. Духовенство склоняло государей покинуть старую германскую точку зрения, по которой колдовство являлось преступным лишь в меру реально причиненного им вреда, и усвоить законоположения позднейшего римского права, где всякое колдовство, хотя бы благодетельное, считалось подлежащим наказанию, как грех против религии. Но после наших предварительных замечаний, мне кажется, излишне будет доказывать, что эта борьба католической церкви с суеверием была совсем не тем, чем в наше время представляется подобная культурная задача. Для нас главнейший смысл такой борьбы заключается в распространении среди общества известной доли здравого скептицизма, и слово «суеверие» давно стало для нас синонимом вздорных бредней. Совсем иначе понимала свой термин superstitio средневековая церковь. Для нее «суеверие» представляло собой не пустую веру, а только запрещенную веру, преступное обращение к нездешним силам с нарушением преданности, которою христианин обязан Богу. Что же касается реальной возможности колдовских деяний, то в общем пастыри в ней так же мало сомневались, как их паства. Да и откуда было католической иерархии раннего средневековья черпать иные взгляды по этому предмету? «Поэты», которых ее служители в годы юности заучивали в школе, снискивая необходимую для латиниста copiam verborum, служили только источником прибавочной смуты в их умах, так как сказания о древних богах и героях эти дети деревни понимали вполне буквально. Как отражалась в их сознании хотя бы Энеида, нам ясно из того, что школа в конце концов самого ее автора провозгласила величайшим из древних магов. В отрывках из Св. Писания, с которыми школьники знакомились при изучении церковного обихода, их восприимчивое воображение тоже главным образом останавливалось на рассказах о библейских чудесах. Чудесно-фантастическим элементом насквозь пропитан был и тот род христианской литературы, который пользовался один сколько-нибудь значительным успехом среди немногочисленных клириков, не покидавших и после школы привычки заниматься чтением – я разумею Жития святых восточного и западного происхождения с знаменитым Житием Антония Великого во главе. И, наконец, немногие избранники, которые путем самостоятельного труда доходили до знакомства с истинным христианским богословием, при наличности в нем известного нам учения о демонах, тоже не видели себя вынужденными порывать связь с первобытным анимистическим миросозерцанием. Умственный облик тогдашней католической иерархии сразу встанет у нас перед глазами, если мы вспомним, что она сочла возможным передать представителям церкви руководство Божьими судами, что с ее разрешения клирики святили там кипяток, куда обвиняемый должен был опустить руку, с ее разрешения давали обвиняемым есть корки хлеба с написанными на них словами молитвы Господней и т. д. А что клирики делали из церковной обрядности самовольно, то часто переступало уже всякие границы, превращаясь с христианской точки зрения в подлинное кощунство. Во многих случаях борьба подобных клириков против колдунов, по давно сделанному замечанию, являлась не более как борьбой двух магий. Но, даже оставляя в стороне эту повседневную церковную действительность, считаясь лишь с намерениями верховных руководителей римской церкви, поскольку они выразились в церковном законодательстве, мы все же должны будем согласиться, что в данном случае иерархия оказывалась на той же интеллектуальной почве, как и паства. Таким образом, в своей борьбе против народных суеверии она имела в распоряжении одно лишь средство – угрозы и репрессию; а средство это по свидетельству многовекового опыта является в сфере духовной жизни орудием крайне ненадежным, и нас поэтому не может удивлять, что вопреки всем громам церкви на протяжении столетий все те же первобытные суеверия жили в народной массе, почти не ослабевая. Еще один писатель одиннадцатого века сделал характерное замечание, что суеверие в народе передается от отца к сыну, как бы законная составная часть родительского наследства.

Можно сказать даже больше. Можно с основанием утверждать, что в некоторых отношениях эта борьба ранней средневековой церкви против народного суеверия только способствовала росту зла, которое церковные власти стремились искоренить. Не развивая этой темы во всех подробностях, мы здесь отметим лишь влияние, производившееся той же католической исповедальней. Известен порядок совершения исповеди, который возобладал в средневековой католической церкви благодаря религиозной несостоятельности как паствы, так и множества пастырей. Отсутствие у католических священников сколько-нибудь достаточной подготовки для своего звания привело римскую церковь к тому, что она всех их вооружила, наконец, так называемыми Poenitentialia – исповедальными книгами, которые для различных областей составлены были в различное время наиболее опытными местными канонистами. Тут содержались подробные перечни грехов и указывалась каноническая мера наказания за них. В эти исповедальные книги вписаны были и те бесчисленные суеверия, которыми страдало тогдашнее общество во всех его слоях; они и служат нам главным источником знакомства с этой стороной духовной жизни раннего средневековья. Лучшие люди церкви сами видели, правда, опасность, крывшуюся во введении такого рода Poenitentialia, и предостерегали от нее духовников: они советовали не всех исповедников спрашивать обо всем, так как иначе исповедь сама может явиться источником соблазна. Но если и в других случаях духовники – насколько можно об этом теперь судить – плохо, по-видимому, считались с подобными предостережениями, то в грехе суеверия им было всего труднее ограничиваться собственными признаниями кающихся, так как невежественная масса творила множество суеверных деяний, даже не подозревая, что она этим подвергает душу свою опасности погибнуть. В мелких подробностях поэтому дознавался духовник у исповедника, не делал ли он того-то и того-то, не прибегал ли он для исполнения своих желаний к таким-то и таким волшебным средствам, причем вопросы его звучали полною верою в то, что эти преступные пути действительно для всякого открыты. И таким образом местные суеверия, местные приемы волшебства мало-помалу становились известны целым широким областям, где введено было то или другое Poenitentiale. He один человек уходил из исповедальни с головой, полной неслыханных прежде вещей, и с искушением в случае беды попробовать неизвестные ему раньше волшебные средства, сила которых косвенно свидетельствовалась самой же церковью. Конечно, в той же исповедальне человек слышал и про кары, грозящие за подобные проступки против веры, равно как и про то, что все эти грехи делают душу достоянием ада. Но как недостаточны были подобные угрозы, чтобы удерживать людей от искушения пробовать силу волшебства на деле, тому живым примером служат сами же клирики, которым поручено было искоренять эти изобретенные бесами магические искусства: к великому отчаянию церкви и соблазну верных в их собственной среде постоянно встречалось немало лиц, которые для целей волшебства упорно профанировали вверявшиеся им священные предметы, как миро, гостию или богослужебные книги, которые крестили назначенные для изведения врагов восковые куклы и т. п. Что же касается постоянного запугивания сатаной, как средства религиозного воспитания народа, то ясно, что в этой области духовной жизни оно могло вести лишь к самым бедственным последствиям. Всякая сила вызывает перед собою преклонение, а средневековый католицизм мало-помалу сделал из образа сатаны такую силу, которой в конце концов стала страшиться даже сама создавшая его римская церковь.