Большая игра - Сапожников Борис Владимирович - Страница 29

Из моих егерей стреляют теперь только лучники – остальные замерли, уперев приклады арбалетов в землю. Солдаты батальона Тевкелева – бойцов у него больше – глубже зашли врагу во фланг, поэтому продолжают бить из арбалетов, не опасаясь задеть никого из своих.

Вскоре до укреплений добираются пехотинцы в зеленых мундирах и легких кирасах. Первые ряды вооружены бердышами на короткой рукоятке, которыми орудовать куда проще, чем алебардами, а за их спинами высятся длинные копья. Солдаты опускают их разом, заставляя казаков припадать едва ли не к самой земле, а солдат с бердышами – горбить спины. Лес в одно мгновение превращается в ощетинившегося ежа. И этот еж наступает на сардинцев, медленно перебираясь через земляные укрепления. Строй, конечно, ломается во многих местах, но это уже не имеет значения. Враг разбит и отступает на правый берег к трактиру, от которого получил название каменный мост через Черную речку. Дорога на Телеграфную гору и Гасфортовы высоты открыта!

Проснулся я на следующее утро в удивительно хорошем настроении. Несмотря на то что отлично знал, чем закончилось дело на реке Черной. Куда лучше той атаки я помнил наше тяжкое отступление, брошенные на Телеграфных высотах орудия, обстрел приободрившихся нашим отходом сардинцев.

Отчетливей всего помнится мне ужас в глазах генерала Липранди – потомка карфагенских басков, покинувших родину и осевших в России при Петре I. Прибыл вестовой от Реада с сообщением, что его тяжелая бригада пошла на штурм Федюхиных высот и Реад требует нашей помощи. Ровно с тем же требованием к Реаду Липранди отправил вестового за десять минут до этого. Именно тогда всем стало ясно – мы проиграли битву на Черной. И сразу же Липранди, обещавший до того накормить всех в своем корпусе сардинами, раз мы так хорошо сардинцев бьем, приказывает играть отступление. Гасфортовых высот без тяжелой пехоты, оставшейся у Реада, нам не взять, а гибнуть на Телеграфной горе и дальше смысла нет.

Мы завязли в перестрелке с пехотой сардинцев, но очень скоро сюда подтянут их кавалерию, да еще усилят ее британцами или французами, и тогда нам всем точно амба.

Я понял, что снова проваливаюсь в сон, и тряхнул головой, прогоняя его окончательно. Проснулся, как обычно, не первым. Корень уже сидел на своей кровати, почесываясь спросонья, – неистребимая привычка запорожца, чаще ночевавшего в стогах, нежели в постели. Не спал и Армас – он в одном исподнем прошествовал к выходу из нашего номера. И только Ломидзе дрых как убитый, отвернувшись от первых солнечных лучей к стене и поплотнее закутавшись в одеяло.

– Силен наш Князь поспать, – усмехнулся Корень, – неужели совесть чистая?

– Все может быть, – зевнул я и выбрался из кровати.

Часов в номере не было, но, судя по тому, что солнце показалось из-за горизонта, мне стоило поторопиться. В Борцовской слободе, куда я собирался сегодня, был установлен весьма строгий распорядок дня, и вставали там еще затемно, даже летом.

– На сегодня свободны все, – объявил я Корню, прежде чем отправиться вслед за Армасом в общую уборную приводить себя в порядок перед поездкой. – Но быть готовыми завтра же покинуть столицу.

– И куда мы теперь отправляемся? – без особого интереса спросил Корень.

– В Бухару, – ответил я. – Там будут проводиться Большие игры по случаю восшествия на престол нового хана – наше посольство хорошо платит вперед за участие в них.

– Будем тамошним показывать силу русского оружия, – понимающе кивнул Корень, однако мне показалось, будто за этими его словами звучит некий не до конца понятный мне подтекст.

– Вроде того, – согласился я, выкинув сомнения из головы, и вышел из номера.

Прокатиться до Борцовской слободы – вотчины знаменитого в прошлом, да и сейчас не забытого Виктора Зангиева – оказалось делом не дешевым. Если прошлый визит в Москов, когда мы вместе с Гладким навещали школу, обошелся мне в двугривенный за дорогу туда и обратно, да еще и с ожиданием, то в этот раз пришлось заплатить пятнадцать копеек. Иначе никто ехать за город не рядился.

– Транваи это все, барин, – объяснил мне по дороге в слободу словоохотливый извозчик, – будь они неладны. – Он хотел было плюнуть через левое плечо, словно отгоняя нечистую силу, но понял, что так и меня оплевать недолго, и сдержал порыв. – На них через весь Москов, почитай, можно за полушку проехать. А что прикажете нам делать? Это лихачи летают. Им все нипочем, каждый будочник проплачен на полгода вперед, возят парочки да господ из театров с ресторациями. А по нам, честным, – он сделал ударение на втором слоге, – ванькам, энти самые транваи ой как ударили. Сколько уже нашего брата ушло. Кто в ломовики подался, а кто и вовсе до дому. Да почти все не с прибытком, а с долгами, едва-едва по недоимкам перед хозяевами извоза рассчитавшись. А иные так и просто бегут, бросив все, – не крепостные, чай, с приставами искать не будут.

Вот так я узнал, что неизбежный прогресс бьет по людям часто куда сильнее, чем войны и потрясения. Интересно, а в Лондиниуме кебмены тоже подняли цены, когда по всему городу пустили электрическую надземку? Ведь она куда удобней и быстрей трамваев, на которые жаловался мне горемычный ванька.

Накидывать извозчику за горемычность все равно не стал – не в моих правилах. Он и так с меня содрал весьма приличную сумму.

Борцовская слобода была выстроена вокруг большого крытого манежа, где проводились тренировки. Однако сейчас, пока еще тепло и осень не вступила окончательно в свои права, Зангиев выводил учеников бороться на свежем воздухе. Боролись они сейчас прямо на лугу за крайними домами слободы. Одетые лишь в набедренные повязки, словно борцы Древней Греции или Рима, молодые ребята валяли друг друга по зеленой еще траве, отрабатывая приемы. Другие уже с минимальной защитой обменивались тяжелыми ударами, стараясь как можно быстрее отправить противника в нокаут. Все это, конечно, под присмотром старших учеников. Соперничали еще несколько пар с железными руками, кулаки и локти которых были покрыты каучуком во избежание серьезных травм. Хотя сразу видно, что даже с такими мерами предосторожности вполне можно лишиться зубов или остаться со сломанным носом, а то и парочкой ребер. Именно поэтому эти пары тренировались под наблюдением самого Виктора Зангиева.

Он ничуть не изменился с нашей прошлой встречи. Расставшись с идиотским гребнем волос на голове и совершенно невозможной бородой, Зангиев выглядел обыкновенным уроженцем Кавказских гор, пускай и в возрасте, но сохранившим отличную форму. Я знаю, что он мог дать фору иным молодым бойцам. В общем-то – многим из них.

Мы общались запросто, называя друг друга по именам, несмотря на мое глубокое уважение к этому человеку. Зангиев был не просто ланистой, готовящим живое мясо для многочисленных арен и борцов для цирков, он любил своих учеников и выпускал только тех, кого сам считал готовыми для смертельного риска или красивой борьбы на публику. Многие оставались в слободе и учили новых мальчишек, при этом ни разу не побывав на арене. Как говаривал Зангиев: «У некоторых куда лучше получается учить других, чем бороться самим».

– Виктор, – окликнул я борца, подходя к нему на тренировочную поляну.

Зангиев сразу же обернулся, приказав жестом остановиться двум бойцам, азартно лупцевавшим друг друга.

– Иван, – обрадовался он мне вполне искренне. – Какими судьбами в наши Палестины? И отчего один пришел, без Тараса?

В глазах опытного ланисты горел огонек беспокойства – пока еще беспричинного.

– Ты прости, Виктор, но я в этот раз с дурными вестями.

Ничего больше не говоря, положил на землю перед ним завернутую в чехол стальную руку, принадлежавшую раньше Тарасу. Конечно, он далеко не с этим агрегатом покинул слободу – тогда рука у него была хуже и намного проще конструкцией. Однако я решил, что раз первую боевую руку Гладкого все равно не вернуть, то та, что была на нем в день смерти, заменит ее ничуть не хуже.