Акедия - Бунге Габриэль - Страница 24

Всё сказанное о гневе в равной мере относится и к унынию:

Против ума, который не разумеет, что помысел уныния, если он задерживается в нём, возмущает его состояние и помрачает в час молитвы святое сияние в его глазах…[392]

Как и уныние, и печаль,[393] и гнев[394] помрачают святое сияние. «Свет» у Евагрия обычно означает прежде всего познание[395] или созерцание[396]:

«Свет очей» означает созерцание, которого лишается ум в час искушений[397].

С другой стороны, ум сам по себе тоже свет, и при некоторых условиях он тоже может «узреть» самого себя[398]:

Признаком бесстрастия является то, что ум начинает зреть собственное сияние[399].

И наоборот:

Как облако препятствует сиянию солнечных лучей, так и гнев помрачает сияние души[400].

В состоянии смятения яростная часть души помутняет взор ума[401]. Иными словами, «помрачение» лишает ум способности выполнять свою естественную функцию «сияния»[402], то есть познания[403]. Ибо всегда «знать» и «видеть» y Евагрия суть синонимы[404].

Чтобы «видеть», уму даны два духовных «ока», и каждое из них выполняет своё назначение:

Бесовские помыслы ослепляют левое око души, которое служит для созерцания сущих. Помыслы, напротив, запечатлеваются и принимают форму в нашем уме, тем самым они помрачают и смущают правое око, которое в час молитвы предаётся созерцанию блаженного света Пресвятой Троицы; им же невеста Песни Песней улучает сердце своего жениха[405].

Так, ум уже сам по себе есть «свет», и это можно постигнуть на собственном опыте, по самой своей сути ум – «светильник»[406], которому надлежит наполниться божественным светом[407], то есть обрести «ведение» и «видение». С одной стороны, он двумя своими «очами» видит Бога опосредованно, в творениях, благодаря их «логосам», а с другой стороны – непосредственно. Личная непосредственная встреча, которую Евагрий называет «молитвой», в её глубоком и таинственном смысле есть не что иное, как явление божественной славы.

Молитва есть состояние ума, озарённого светом Пресвятой Троицы[408].

При этом речь идёт, разумеется, не о чём-то, воспринимаемом чувствами[409], а об опыте откровения, теофании ипостасного Бога в самой личности человека.

Когда ум освобождается от омрачавших его страстей[410] и когда «свет его очей» не замутнён, в «состоянии молитвы»[411] он лицезреет не только сияние своей собственной красоты, он созерцает свет[412] «по образу Божию» – поскольку «Бог есть свет»[413] – но созерцает и само сияние света Пресвятой Троицы, которое осеняет его[414] и с которым он смешивается[415]. И уже невозможно различить или разделить эти два «света»[416]. Действительно, по своей природе ум призван стать «скинией Бога»[417], местом присутствия сияющей славы единого и троичного Божества.

Это состояние таинственной «просветлённости» Евагрий называет «молитвой» в истинном значении слова. Только познавший его на опыте может говорить об этом.

Подобно тому, как не то же самое для нас видеть свет и говорить о свете, точно также не одно и то же видеть Бога и нечто понять о Боге[418].

При этом «молитва», «созерцание» (теория) и «познание» (гнозис) Бога, богомудрие образуют единое целое. Речь идёт о совершеннейшей, глубочайшей сопричастности, которая возможна только между личностями, «познавшими» друг друга. Вот почему единство трёх божественных ипостасей Пресвятой Троицы служит иконой, «образцом» этого мистического единения, чистейшей благодати между Богом и Его творением[419].

Если уныние и его приспешники, печаль и гнев, разрушают это состояние, становится понятным категорическое утверждение Евагрия:

Молитва есть защита от печали и уныния[420].

Но этому негативному определению противополагается другое, положительное:

Молитва есть плод радости и благодарения[421]

Когда ум твой, возжигаемый пылкой любовью к Богу, постепенно отрешается от плоти и отвращается от всех мыслей, исходящих от чувства, памяти и темперамента, и в то же время становится преисполненным благоговения и радости, тогда считай, что ты приблизится к пределам молитвы[422].

Весьма характерно, что Евагрий при этом не просто отождествляет молитву и радость. Молитва это не только состояние радости. Это, скорее, плод радости, которая перерастает самое себя. Такое различение существенно, поскольку оно позволяет избежать ошибочного представления о счастье как самоцели, или стремления к этому чувству, что было бы ещё хуже. Это означало бы подменить цель средствами, как и в отношении слёз[423].

Итак, молитва в том виде, как её понимает Евагрий, возможна только тогда, когда в душе воцарилось состояние глубокой умиротворённости, вдали от бушующих страстей, всякого рода душевной экзальтации и эмоциональных потрясений. Весьма знаменательно, что у Евагрия, в отличие от многих других духовных авторов, понятие восторга (экстасис) никогда не употребляется в положительном смысле.

Для него это слово всегда означает негативное состояние «исступления»[424]. Молитва – это состояние совершенного покоя, безмятежности и ясности ума. Эта трезвенность – позже мы увидим и другие её отличительные признаки – придаёт духовному учению и всей мистике Евагрия печать подлинности.

Сказанное о радости в ещё большей степени относится к умиротворённости. То, что Евагрий говорит о двух мирных состояниях души, сопоставимо и с разными проявлениями радости: