Кот в малиновом тумане (ЛП) - Дуглас Кэрол Нельсон - Страница 27

— И особенно, когда мы знаем, что поёт лейтенант из отдела убийств, — добавил Мэтт, атакуя свиную отбивную, как будто она была диким кабаном.

Через двадцать минут, съев едва половину своих блюд и последовавшего за ними десерта, они были готовы убраться восвояси. Но к этому времени внимание всех гостей было окончательно приковано к Молине. Она восседала на высоком табурете в ярком пятне прожектора, контровой свет сделал ее лицо похожим на сияющую маску, на которой выделялись только брови Джоан Кроуфорд[37] и алый рот — темные, резко очерченные, точно на древнегреческой маске трагедии.

Кармен Молина исполняла знаменитое «Начало танца» Коула Портера[38], так что они застряли еще на десять минут.

Когда Мэтт шепнул официантке, чтобы та принесла счет, Темпл добавила:

— И упакуйте, пожалуйста, все это… для кота.

Пока Молина пела о ночах тропической страсти и потерянной, но неувядаемой любви, ошметки рыбы и остатки свинины были тщательно упакованы в пенопластовую коробочку и уложены в пакет.

— Это была моя любимая песня! — прошипела Темпл, адресуясь к Мэтту.

Он посмотрел на нее с сочувствием:

— И Молина… все испортила?

— Она — и кое-кто еще.

Темпл наблюдала, как Мэтт положил две двадцатки на тарелочку со счетом. Платит наличными. Кредитки у него нет. Почему она раньше не видела всех этих мелких знаков? Боже, он мог бы оказаться беглым преступником, а она бы даже не заметила!

Когда принесли сдачу, Темпл настояла, что чаевые заплатит сама. После этого они покинули ресторан, неуклюже пригибаясь, чтобы быть незамеченными, но вместо этого только привлекая к себе лишнее внимание. Когда они были уже в дверях, публика в ресторане разразилась аплодисментами. Молина несколько раз поклонилась в свете прожектора, ее темная голова кивала направо и налево, и чертова шелковая орхидея у нее в волосах казалась трепещущей на ветру.

«Одной любимой песней меньше», — мрачно подумала Темпл.

Солнце уже покинуло город, и темнота на улице была похожа на прохладную шифоновую штору. Стрип был достаточно далеко, чтобы его неоновые огни не мешали любоваться звездным небом. Над пустыней звезды такие крупные… Отсюда даже рокот искусственного вулкана у казино «Мираж» не был слышен.

Осень уже вступала в свои права, и ночи делались все прохладнее. Темпл потерла руками голые предплечья, чувствуя мурашки. В воздухе висела свежесть. Теперь, когда жара отступила, и асфальт под ногами остыл, точно больной, у которого спала температура, все чувства точно обострились. Далеко в пустыне ночная жизнь, отличная от лихорадки Стрипа, шла, должно быть, своим чередом: копошилась, охотилась, шуршала. Но здесь, у городской черты, окраины Лас-Вегаса были тихи, как и положено в ночное время. А ведь всего лишь девять часов.

Они обогнули здание ресторана, обменявшись улыбками при взгляде на его неоновые рюшечки, и вышли на парковку. Пока они сидели в ресторане, машин на ней ощутимо прибавилось, и было непросто отыскать маленький «шторм» Темпл среди множества чужих автомобилей.

— А местечко-то популярное, — отметила она.

Мэтт задумчиво кивнул:

— Возможно, это потому…

— Я знаю. Ты хочешь сказать — возможно, козырная карта хозяев — это Молина со своими блюзами. Но ты же сам слышал: никто не знает точно, когда она появится, а когда нет.

— Замечательная особенность для офицера полиции. Возможно, и для певицы тоже.

Темпл тряхнула кудряшками и набросила на плечи кружевную вязаную шаль, которую взяла с собой.

— Когда знаешь, чем она занимается на работе, шоу становится еще красочнее. Я думала, я умру, когда она запела «Кто-то следит за мной»[39].

Мэтт рассмеялся:

— Я тоже. То есть, смотри: тут я сижу и спрашиваю у тебя, как можно вытянуть информацию из свидетелей, которые не хотят ею делиться. А тут, на расстоянии протянутой руки и в пределах отличной слышимости, околачивается лучший следователь отдела убийств и распевает во все горло.

— Хм. Она следователь, правильно. Но что-то я не слышала, чтобы ее признали «лучшим следователем» отдела убийств.

— Хорошо, лучший следователь, которого мы знаем. А потом, когда она запела «Тот, кого я упустила»…

Темпл начала хохотать и никак не могла остановиться. Она так смеялась, что чуть не уронила коробку с остатками ужина.

— Мои объедки!.. Луи меня убьет, если я превращу все это в кашу!.. «Тот, кого я упустила», с ума сойти!.. Ты думаешь, она имела в виду… Макса?

Мэтт и сам уже смеялся, еще громче, чем она; просто хохотал, привалившись к остывшей крыше «шторма»:

— Макса?..

Темпл рухнула на капот, чуть не раздавив свою плетеную сумку. Она едва могла говорить, поэтому просто кивнула, стараясь удержаться от смеха. Это ей удалось всего на несколько секунд, а потом смешок прорвался наружу вместе с ответом:

— Макс. Молина… — целое глиссандо звонкого хохота. — Она… хочет допросить… допросить его… — Темпл скрючилась, почти соскользнув на асфальт от смеха. — Самым зверским образом!.. О, мой бок!.. Я сейчас умру…

— Стоп! — скомандовал Мэтт между собственными пароксизмами веселья. — Мы можем… заболеть… если будем так смеяться после… после плотного ужина!

— Какой плотный ужин? — Темпл согнулась пополам, слезы выступили у нее на глазах. — Мы так перенервничали, что почти ничего… не ели…

— Ага, Молина сковала наш аппетит… наручниками…

Они оба опять покатились от смеха, не в силах сдерживать приступы.

— Надо… надо ей петь на собраниях борцов с лишним весом! — выдавила Темпл.

Каждое сказанное слово, даже каждая мысль выглядели смешными до истерики. Они смеялись до тех пор, пока у них не заболели животы, и не могли остановиться, даже несмотря на боль. Когда все слова закончились, они все равно продолжали смеяться, и каждый взгляд в сторону другого, чтобы посмотреть, не перестал ли тот, вызывал все новые и новые корчи.

Темпл, наконец, опомнилась, потрясла головой и вытерла ладонями слезы. Мэтт оттолкнулся от машины, точно человек, пытающийся стряхнуть с себя опьянение. Он протянул ей простой белый носовой платок. «Кто носить носовые платки в наше время? — подумала она. — Разве что директора похоронных бюро. И священники».

— Между прочим, мы не говорили ничего такого уж страшно смешного, — заметил Мэтт.

Темпл кивнула, соглашаясь, вытирая лицо жестким льняным платком, другой рукой прижимая к себе шаль, сумку и коробку. Последний смешок неожиданно вырвался из нее, точно икота.

— Подозреваю, что тебе просто необходимо было там оказаться, — сказала она. — И, к сожалению, вместе со мной!

Они опять засмеялись, совершенно опустошенные; это были уже ошметки эмоций, хохотки, переходящие в кашель, прикушенные в попытках успокоиться губы и, наконец, просто жалкие улыбки.

Мэтт покачал головой:

— Это явно не мой вечер.

— И не мой. Слушай, Мэтт, — Темпл изо всех сил старалась стать серьезной, поскольку то, что она собиралось сказать, было очень серьезным. — То, о чем ты меня спрашивал в ресторане, очень важно. Я не хочу тебя поучать, но, если ты намереваешься узнать у людей то, чего они, возможно, сами не знают, или вытянуть что-то из людей, которые не хотят этого говорить или не имеют понятия о твоих настоящих целях, ты должен… держаться в рамках этики.

Он кивнул. Этика — это то, что он понимал мгновенно.

— Может, ты сочтешь меня назойливой, но я ведь работала репортером на телевидении. Думаю, для тебя не новость, что все наши институты — государственная бюрократия, лидеры корпораций… церковь, — добавила она с нажимом, — все они по отношению к нам руководствуются правилом «меньше знаешь — крепче спишь». Как шпионы в Си Ай Эй, или типа того. Они считают, что нам всем — гражданам, клиентам, покупателям, публике — не следует знать ничего о внутренних делах, мотивах, возможностях и настоящих причинах чего бы то ни было. Они хотят держать нас в неведении якобы для нашей собственной пользы.