Когда любовь была «санкюлотом» - Бретон Ги - Страница 15

• Предыдущая
• 15/66
• Следующая

Обезумев от радости, журналист примчался в Бур-ла-Рен, где у семьи Дюплесси был загородный дом.

Увы, молодая женщина, романтичная по тогдашней моде, притворилась совершенно равнодушной и даже сухо оттолкнула его от себя, лишь бы испытать радость страдания…

Камилл Демулен вернулся домой в жалком состоянии. Отложив в сторону черновик статьи, в которой доказывал необходимость любить Родину всем сердцем и умирать за нее, как это делали спартанцы, он написал Люсиль печальное письмо.

«Ну что же, я склоняюсь перед своим несчастьем, я отказываюсь от надежды когда-нибудь обладать вами; слезы текут по моим щекам, и вы не помешаете мне любить вас. Пусть другие будут счастливы, видя и слыша вас. Небо любит их! А я, наверное, чем-то вызвал его гнев.»

К концу тон письма стал совершенно элегическим и отчаянным.

«Я хочу привыкнуть к мысли, что она никогда не будет моей, что она никогда не даст мне руку, что я никогда не буду отдыхать на груди Люсиль, никогда не прижму ее к своему сердцу. Останься один и смирись, несчастный Камилл, плачь остаток своей жизни, забудь, если сможешь, ее пение, ее игру на фортепиано, ее ласковые слова, ваши прогулки, ее письма и все те бесценные качества, которых ты не знаешь…»

Люсиль не ответила на это письмо, продолжая упиваться своими слезами. Начитавшись романов, она шла после обеда целовать дерево, на котором было вырезано имя Камилла, а вечером писала в дневнике все те слова, которые хотела бы сказать этому великому человеку, которого обожала.

«О, ты, живущий в глубине моего сердца, ты, кого я не осмеливаюсь любить, вернее, не осмеливаюсь признаться, что люблю, о, мой Камилл, ты считаешь меня бесчувственной. О, жестокий! Ты судишь меня, доверяясь своему сердцу, но разве твое сердце могло бы привязаться к бесчувственному существу? Хорошо же! Да, я предпочитаю страдать, лучше забудь меня. О Боже! Оцени же мое мужество. Кто из нас страдает больше? Я не осмеливаюсь признаться в этом даже себе. Я не хочу понимать, что чувствую к тебе. Ты говоришь, что страдаешь? О, я страдаю больше тебя! Твой образ всегда со мной, я ищу в тебе недостатки, нахожу их и люблю. Скажи мне, зачем все эти борения? Зачем я храню все в тайне даже от матери? Я хотела бы, чтобы она все узнала, догадалась, но не хочу говорить ей сама. О, пресвятое небо! К…., я дрожу, когда пишу первую букву твоего имени. Вдруг ты увидишь то, что я написала! Вдруг ты найдешь мой дневник? Ах, К…., должна ли я стать твоей женой?»

Госпожа Дюплесси, конечно, догадалась о тайне Люсиль. Однажды декабрьским вечером она рассказала обо всем мужу, и он со слезами на глазах дал согласие на брак.

Уже на следующее утро Камилл узнал эту радостную новость от своей бывшей любовницы [40]. Он кинулся к Дюплесси, вернувшимся на зиму в свою квартиру на улицу Турнон, и они разрыдались на груди друг у друга.

И Люсиль, с наслаждением терзавшая себя все эти четыре месяца, показала наконец свои подлинные чувства и кинулась на шею Камиллу.

На несколько мгновений журналист совершенно забыл о врагах революции…

Вечером, оставив работу, он написал письмо своему отцу:

«Сегодня, 11 декабря, наконец сбылись мои мечты. Счастье заставило долго ждать себя, но оно наконец пришло, и я счастлив, как только может быть счастлив на земле человек. Очаровательная Люсиль, о которой я рассказывал вам, которую люблю уже восемь лет, ее родители согласились на наш брак…»

Чтобы доказать господину Демулену, что счастье не приходит одно, Камилл сообщил отцу, что господин Дюплесси дает дочери сто тысяч франков приданого и столовое серебро на десять тысяч франков…

О, это состояние, эта любовь, надежда на счастливый семейный очаг уже изменили нашего революционера, превратив его в маленького, испуганного и подозрительного буржуа. В конце письма он добавил фразу, которая сильно удивила бы читателей его газеты: «Не навлекайте на нас ненависть завистников этими прекрасными новостями!..»

Свадьба состоялась 29 декабря 1790 года в Сен-Сюплис. Свидетелями Люсиль были Робеспьер и Себастьен Мерсье, свидетелями Камилла — депутат Жером Петион и Алексис Брюлар.

После церемонии кюре попросил новобрачного соблюдать отныне в его статьях уважение к религии.

Камилл с легким сердцем поклялся ему в этом перед шестьюдесятью свидетелями, собираясь, естественно, делать это только мысленно.

Я пришел туда не за тем, чтобы сказать «нет», — напишет он позже…

Священник долго превозносил достоинства улыбающейся невесты, которая была действительно очень хороша в своем розовом платье. Потом он обратился к Камиллу:

—…Вы внезапно стали знамениты в литературе, ваше имя останется в летописи революции…

Присутствующие увидели, как журналист побледнел и закусил губу. Робеспьер, стоявший рядом, толкнул его локтем и прошептал:

— Ну же, плачь, если хочешь, лицемер…

И Камилл разрыдался. Его примеру немедленно последовали все приглашенные, кроме, разумеется, Неподкупного, которого ничто не могло поколебать, даже сильное волнение…

Свадебный ужин состоялся на квартире, которую молодые супруги сняли в доме № 1 по улице Французского Театра (сегодня это дом № 38 по улице Одеон), на первом этаже.

Было много смеха и песен, а за десертом развеселившийся Робеспьер полез под стол, чтобы, по обычаю, снять с новобрачной подвязку [41]…

Кто бы мог тогда предсказать, что через два года все шестьдесят гостей этой свадьбы исчезнут, а самый галантный гость отправит на гильотину двух супругов?

Если верить близкому знакомому журналиста, его свадебная ночь была очень бурной.

«Как только ушел последний приглашенный, — пишет Антуан Перро, — супруги, торопясь воздать должное природному желанию, бросились в спальню с таким пылом, что уронили картину и раскололи на части кресло.

Люсиль разделась. Ее возбуждение было так сильно, что она разбила вазу, стоявшую на камине. В то же мгновение Камилл, нервничавший не меньше жены, неловким движением ноги разорвал брюки» [42].

Но эти мелочи не остудили пыла влюбленных, они кинулись на кровать и предались смелым ласкам.

Природа заговорила…

Увы! Камиллу пришлось нелегко: кровать была такой узкой, что ему приходилось одной рукой опираться об пол, чтобы довести дело до конца. В конце концов они просто упали на пол, съехав по покрывалу.

Несмотря на это досадное происшествие, супруги страстно желавшие друг друга в течение долгих двух лет, не остановились.

Пылая страстью, они проявили такую изобретательность, такую акробатическую ловкость, что внезапно кровать рухнула со страшным грохотом…

Уже занимался рассвет, когда усталые и счастливые Камилл и Люсиль уснули в совершенно разгромленной комнате.

В декабре 1790 года человек лет сорока с жабьим лицом, желтыми запавшими глазами, приплюснутым носом и жестоким ртом украдкой вошел в дом № 243 по улице Сент-Оноре, поднялся на второй этаж и постучал, постаравшись принять учтивый вид.

Дверь открылась, и на пороге показалась хорошенькая брюнетка лет двадцати шести. Ее серые глаза смягчились при виде стоявшего на площадке чудовища.

— Входите же быстрее, — сказала она.

Человек вошел в маленькую квартирку, и она немедленно вся пропиталась его жутким запахом…

Именно так Марат, издатель «Друга народа», познакомился с молодой гражданкой Симоной Эврар…

Эта очаровательная особа родилась в 1764 году в Турнюсе, где ее отец был корабельным плотником. В 1776 году она приехала в Париж и устроилась на работу на фабрику, производящую часовые иголки. Там ее окружали мужественные люди, верившие в дело революции; она восхищалась теми, кто хотел повесить всех врагов революции.

• Предыдущая
• 15/66
• Следующая