Дмитрий Донской - Бородин Сергей Петрович - Страница 46
- Предыдущая
- 46/83
- Следующая
– Брод-то где тут?
– Ищу, – неохотно ответил Кирилл.
– Идем скорее.
– А ты что?
– Русский. Утек от них.
– Хорош, коли Рязань жег!
– Да не жег. А и уйти некуда.
– Как же ушел?
– Мамай своего потерял. Погнал сыскать. А он, вот он, Бернаба, на твоем седле.
– Коль так, щупай брод. Твой конь легче.
Так Кирилл и Клим переправили Бернабу к лесам за Трубеж.
А татарские трубы над Трубежом уже ревели и выли, скликая войска от грабежа и крови.
Надо было уходить дальше.
Опять сошла Рязань с лица Русской земли.
Глава 26
ЗАРЕВА
Перешли реку. Прислушались, затаившись в кустах. На холодных ветках гремели одеревенелые листья. Над Рязанью стоял серый столб дыма.
Кирилл примерился, как перекинуть Бернабу через коня, чтоб и самому осталось место.
– Ты его спешь! – посоветовал Клим. – Не то коня уморишь.
Кирилл не понял.
– Чего?
– Бернабу-то спешь. Вздень петлю ему на шею, так и поведешь. Держи аркан!
– Удавится!
– Не бойсь. Петляй.
Бернаба напрягся, приподымая голову, и прохрипел с укором:
– Ой, Клим!
– Осерчал! – качнул головой Клим.
Кирилл удивленно вслушался:
– Видать, по-нашему разумеет?
– Не вельми: мною обучен.
– Что ж дурно учил?
– В Орде мнят: русское слово с Батыгиных времен остановилось; они русскую речь издревлим слогом молвят. Мне ль раскрывать очи врагов моих?
– Может, мнят, и Русь с Батыгиных времен неизменна?
– И тое мнят.
– Опять города палят.
– Небось Ольг не чаял?
– Сонным застигли.
– То то я гляжу. А чудно: почему застигли?
– А что?
Клим поднял голову и невесело глянул на дымящуюся Рязань. Кирилл переспросил:
– Откуда ж знать было? С застав-то воины по волостям разошлись.
– Теперь судить нечего. Тронем, кабы не хватились нас.
Они выбрались из лозняка. Мокрые кони пошли бодрей. Бернабу повели в поводу, волосяной аркан невыносимо колол и тер шею, и генуэзцу пришлось поспешать вдаль от Мамая.
Гнедой тонконогий конь горячился, порываясь из-под твердой Кирилловой руки, косил глазом, приседал, но колени Кирилла так его стискивали каждый раз, что дыханье срывалось.
– Удал конь! – одобрил Клим.
Бернаба, влачась в поводу, задыхаясь, сморщил лоб, чтоб хоть исподлобья взглянуть на Кирилла.
– А не степняк! – сказал Кирилл. – Не татарских кровей. Те коренасты да малорослы. А сей, будто тетива, упруг. – Может, фряжский? – предположил Клим.
Бернаба ссохшимся голосом гневно крикнул:
– Тоурмен!
– Что? – не понял Кирилл.
– Ишь! – сказал Клим. – Фряг осерчал: конь-то, мол, тоурменский, а ты ему цены не знаешь. Видать, от Мамая к нему пришел.
Не сходили с коней до сумерек, не щадили и Бернабовых ног: чаяли уйти подальше.
К вечеру миновали поля и перелески, достигли леса. В лесной мгле Кирилл остановился. Спросил Бернабу:
– Жив?
Бернаба молчал.
– Что ему подеется! – воскликнул Клим.
Бернаба даже плюнул с досады:
– Аз не ведал тя!
– А что б сдеял?
– Удавил бы.
Кирилл стоял, отпуская подпругу. Клим устало полюбопытствовал:
– За что?
– Изменник ты!
– Врешь! Я Руси не предал. А Орда мне – не родина.
Привязав головы коней к их передним копытам, отпустили пастись.
Тучи ползли со стороны Рязани, и тяжелые животы их были багровы и алы и то погасали до синевы, то вновь разгорались тягостным багровым светом, и тогда на деревьях прояснивался бурый недобрый отсвет. А порой доносило с той стороны запах гари и смутный вой.
Клим отошел, снял шапку и поклонился до земли:
– Упокой, господи, души их в селениях праведных!.. – и долго молчал, глядя туда.
Когда Кирилл к нему подошел, Клим сказал:
– Долго горит.
– Дубовая.
– Дубовая, а сила не в стенах, а на стенах.
– Той недостало.
– Тридцать годов Руси не видел. Мнилась: зелена, просторна, тепла.
– Время – к Покрову.
– А пришел – кажное дерево и ручья поворот, все не на тех местах.
Помнил свою деревню на левом берегу, а вчерась мимо шли – она на правом.
Одни чураки на ней дымились.
"Со мной то ж было!" – вспомнил Кирилл.
– Так издали Русь те была теплее?
– Не. Во сто крат она мне теплей теперь. Что мороз, мороз любви не студит! Как жалко-то!
Бернаба, слушая издали негромкий их разговор, крикнул:
– Есть дай!
– Голоден, нехристь?
Мечами они нарубили молодой ельник, навалили его вокруг, как стену, чтоб никто не смог внезапно напасть.
– Хорош осек! – разогнулся Кирилл.
Он не боялся зверя. От волков можно мечом отбиться – будь поворотлив. Медведя ножом сваливать приходилось – только б рука не сорвалась да ноги б не оскользнулись. С вепрем столкнешься – успей повыше встать, снизу вверх он нападать не может. А прочий зверь сам человека опасается, далеко обходит. Одна лишь рысь неслышно крадется следом, таится, изловчается, иной раз ждет на ветвях и вдруг валится сверху и терзает, не дав опомниться. У нее-то и перенял свою повадку Кирилл – выждать и накинуться: врагу еще надо опомниться, а ты уж одолел. Каждый норовит перенять силу сильнейшего. Кирилл был силен: его растил лес.
Почудился в лесу блеск рысьих глаз. Но кони спокойно щипали обмерзшую траву.
Навалили ельника внутрь осека и поверх постелили епанчу – одну на троих. Вынули еду из седельных сум: Клим свою, а Кирилл Бернабову.
– Дам твоим пальцам размяться, – сказал Кирилл. – Ко сну вновь свяжу, не гневись.
Бернаба с наслаждением высвободил руки.
– Тоскуешь по Мамаю-то?
Клим предостерег:
– С глаз не спускай – уйдет!
Бернаба ответил по-татарски!
– Не знал тебя!
– Что он? – не понял Кирилл.
– Кается, что в Орде меня не покончил! – засмеялся Клим. И строго сказал генуэзцу:
– Впредь знай: меж нами не бывает рабов, мы и в рабстве глядим на волю.
Бернаба отвернулся и долго молчал, глядя, как в лесной тьме стоят неподвижные тени. Потом протянул Кириллу руки:
– Вяжи и отпусти спать.
Но Кирилл связал ему и ноги.
– Спи.
Бернаба лежал и прислушивался.
Говорил Кирилл:
– То и со мной было в Царьграде: Русь вспоминал. На материнском дворе росли три березы. Страшной толщи у них стволы. Втроем не охватишь. В дупло голова влезает. Похвалялся перед греками: велики, мол, березы у родимой матушки, таких дерев в Цареграде нет! Вернулся на Москву, весь город поиначен, а березы стоят – махонькие, курчавятся. Каждую свободно смог обнять и обнял. То не материнские березы убавились, то сам я возрос!
Таково приходить домой.
Бернаба слушал.
Он не заснул, когда все уснули. Лишь под утро ненадолго свело ему сном глаза. И показалось, что не успел даже глаз закрыть, как Кирилл толкнул:
– Пора!
В лесу еще длился мрак. Но Клим уже стоял, доставая еду. Он протянул Бернабе кусок подсохшей лепешки:
– Подкрепись.
А Кириллу дал изрядный ломоть баранины, облепленный белым жиром.
Когда ж Кирилл протянул и Бернабе от того куска, Клим остановил:
– Обойдется!
Но Бернаба неожиданно улыбнулся:
– Ладно, Клим. Я тоже гляжу на волю; только воля моя не здесь.
– А зарезал бы, если б снова в Орде сошлись?
– Нет.
– Ну, возьми, ешь. Ежели правду баешь.
– Правду.
– А все ж приглядывай, Кирилл. Уйдет!
– И то правда, – согласился Бернаба. – Приглядывать надо. Могу уйти.
Мгла прояснялась. Пошли вперед, пробираясь к Перевитску. Туда хлынуло много беженцев из Рязани.
"Верно, и Анюта ушла туда!" – думал Кирилл.
Бернабе он теперь аркан не на шее стянул, а промеж связанных рук так ордынцу было легче смотреть на свет.
Днем блеснул просвет. Выбрались к городьбе, окружавшей небольшое поле. На жнивье кое-где лежали клочья и вороха соломы, но, видно, ток был не тут.
- Предыдущая
- 46/83
- Следующая