Общество риска. На пути к другому модерну - Бек Ульрих - Страница 22

Но оставим эти размышления в стороне. Рассмотрим научную структуру допустимой величины. Разумеется, чисто логически. Скажем коротко: в основе каждого определения допустимой величины лежат по меньшей мере на ложных умозаключения. Во-первых, ошибка происходит, когда результаты опытов над животными переносятся на человека. Возьмем яд Севезо ТХДД. Он появляется при производстве большого количества химических продуктов, например, средств защиты древесины, гербицидов и средств дезинфекции. Кроме того, он образуется при сжигании мусора, и чем ниже температура этого процесса, тем больше образуется яда. Доказано, что этот яд производит канцерогенное действие на два вида животных. Им давали эту мерзость. А теперь ключевой методологический вопрос из цивилизационной кухни ядов: сколько способен выдержать человек? Уже маленькие животные реагируют по-разному. Морские свинки, например, в десять-двадцать раз выносливее мышей и от трех до пяти тысяч раз чувствительнее хомяков. Результаты опытов на львах еще не обнародованы, к слонам уже присматриваются…

До сих пор остается тайной жонглеров допустимыми величинами, каким образом на основании этих данных можно судить о переносимости ядов человеком. Не будем говорить о «человеке» вообще. Возьмем грудных малышей, детей, пенсионеров, эпилептиков, торговцев, беременных женщин, живущих вблизи и вдали от фабричных труб, альпийских крестьян и жителей Берлина, упакуем в один серый мешок и назовем «человеком». Предположим, что лабораторная мышь точно так же реагирует на яд, как и церковная. Тогда все еще остается вопрос: как добраться от пункта А до пункта Б, от крайне неодинаковых реакций до совершенно неизученных реакций человека?

Если хочешь сократить путь, нужно действовать по принципу игры в лото — пометить крестиком и ждать. Как и при игре в лото, здесь тоже имеется свой «метод». При определении допустимых величин он называется «фактором безопасности». Что такое фактор безопасности? Ответ на этот вопрос дает «практика». Итак, не только пометить крестиком, но и ждать. Но для этого не надо было мучить животных. Повторю еще раз: только люди с даром ясновидения могут определить «допустимую» дозу яда для человека вообще, опираясь на результаты экспериментов на животных, полученные в искусственных условиях, способные дать ответ на ограниченный круг вопросов и нередко выявляющие резкие колебания реакций. Те, кто определяет допустимые величины, — это ясновидящие, люди с «третьим глазом», позднеиндустриальные химические маги, болтающие о сериях опытов и коэффициентах. Даже при самом доброжелательном рассмотрении все это не что иное, как обстоятельный, многословный и обильно оснащенный цифрами способ сказать: мы тоже этого не знаем. Надо подождать. Практика покажет. Так мы подошли ко второму пункту.

Без сомнения, предельно допустимые величины выполняют функцию символического обеззараживания. Одновременно это и успокоительные таблетки против множащихся сообщений об отравлениях. Они сигнализируют о том, что кто-то трудится и бдит. Фактически порог для опытов на человеке приходится устанавливать немного выше. Тогда уж наверняка не ошибешься. Ведь выяснить, как действует яд, можно только в том случае, если он попадет в обращение. Именно здесь и кроется второе ошибочное умозаключение, которое уже можно считать скандальным. Действие яда на человека можно в конечном счете достоверно исследовать только на самом человеке. Не будем вдаваться в вопросы этики, а сосредоточим внимание на экспериментальной логике. Яд попадает к людям всеми мыслимыми путями: через воду, воздух, пищевые цепи, цепи промышленных товаров и т. д. И что из того? Где тут ложное умозаключение? Вот именно: его нет. Эксперимент на человеке, который вроде бы проводится, не проводится вовсе. Точнее, он все-таки проводится, так как люди и подопытные животные получают яд в определенных дозах. А не проводится он в том смысле, что допустимые для человека дозы систематически увеличиваются. Хотя то, как действуют яды на подопытных животных, для человека не имеет значения, результаты опытов тщательно протоколируются и соотносятся с другими подобными опытами. Реакции, вызываемые у человека, вообще не принимаются во внимание — разве что кто-нибудь сам придет к ученым и сможет доказать, что ему причиняет вред именно этот яд! Опыты на человеке хотя и проводятся, но невидимо, без систематического научного контроля, без сбора данных, без статистики, без анализа взаимосвязей, в условиях, когда жертвы ни о чем не догадываются. А если догадываются, то в ход идут доказательства обратного.

Дело ведь не в том, что невозможно узнать, как действуют на человека яды в отдельности или совокупно, а в том, что этого не хотят знать. Пусть люди выясняют это сами! Затеяно нечто вроде длительного эксперимента, в котором человек в роли подопытного животного вынужден сам собирать и использовать данные о своих симптомах отравления вопреки экспертам, которые в ответ только недоверчиво морщат лоб. Даже уже собранные статистические данные о болезнях, умирании лесов и т. д., судя по всему, представляются магам допустимых величин не имеющими достаточной силы.

Речь, таким образом, идет о длительном масштабном эксперименте с обязательной повинностью подопытного человечества докладывать о своих симптомах отравления, которые уже потому не принимаются во внимание, что существуют допустимые величины и эти величины не были нарушены! Предельные величины, которые можно было бы установить только на основе реакций человека, держатся на высоком уровне, чтобы не принимать во внимание страхи и болезни подопытных людей. И все это во имя «научной рациональности»! Проблема не в том, что акробаты допустимых величин этого не знают. Признание ими своего невежества было бы благом для всех. Самое неприятное и опасное заключается в том, что они этого не знают, но делают вид, будто знают, и догматически настаивают на своем сомнительном «знании» даже там, где они давно уже могли бы кое-что узнать.

Осознание рисков в развитой индустриальной цивилизации отнюдь не славная страница в истории естественных наук. Оно возникло вопреки затяжному отрицанию наукой и по-прежнему ею подавляется; вплоть до сегодняшнего дня большинство ученых придерживается противоположной точки зрения. Наука стала ревнительницей охватившего весь мир заражения человека и природы. Поэтому не будет преувеличением сказать, что своим отношением к цивилизационным рискам наука во многих отраслях знания пока что утратила свое историческое право на рациональность. «Пока что» означает, что о возвращении доверия науке можно будет говорить только тогда, когда она осознает свои теоретические и институциональные ошибки и недочеты в обращении с рисками и научится самокритично делать из них практические выводы (подробнее об этом см. главу VII).

Повышение производительности сопряжено с философией все более разветвленного разделения труда. Риски, напротив, характеризуются объединяющим моментом. То, что разделено содержанием, временем и пространством, они приводят в непосредственную и опасную взаимосвязь. Они легко просеиваются через сито узкой специализации. Они суть то, что лежит между специальностями. Преодоление рисков требует широкого обзора поверх всех тщательно установленных и охраняемых границ. Риски не признают разделения между теорией и практикой, между специальностями и дисциплинами, не признают узкоспециализированных компетенции и институциональной ответственности, различения между фактом и его оценкой (и тем самым между естественными науками и этикой), не признают кажущегося разграничения сфер политики, общественности, науки и экономики. Устранение дифференциации подсистем и функциональных сфер, создание новой сети специалистов, объединение усилий, направленных на локализацию угроз, становятся в обществе риска кардинальной системно-теоретической и организационной проблемой.