Любовь и корона - Езерская Елена - Страница 40

• Предыдущая
• 40/47
• Следующая

– А теперь, милая моя, – пробасила Варвара, вдоволь наобнимав свою любимицу и на радостях, и в благодарность за подарки, – рассказывай про Петербург. Страсть, как люблю про балы слушать! Самой ни разу увидеть не довелось, одно лишь и знаю, что кухня да кухня!

– Зато угощение твое во сто крат вкуснее, – улыбнулась Анна.

– Хотя и врешь ты, доченька, а приятно. И давай не тяни, видишь, Никита глаз с тебя не спускает, только что в рот не заглядывает – так ему интересно! Да ты не смущайся, парень, я когда тебе плохое говорила?! То-то и оно. Ну, рассказывай, Аннушка! Дом-то большой?

– Не дом – дворец! При входе колонны, кругом мрамор да малахит.

В огромном зале так много зеркал, золотые канделябры, свечи! Столько свечей, что было светло как днем!

– Небось, одних свечей рублей на сто выжгли… – пробурчал Никита.

– А на дамах камни сверкают так, что глазам больно! Жемчуга, бриллианты! Все танцуют, смеются, пьют шампанское… – Анна говорила так, словно сказкой на ночь убаюкивала, и вдруг замолчала и после паузы сказала просто и радостно:

– Потом я пела для гостей и для директора Императорских театров. И, кажется, ему понравилось. Может быть, он пригласит меня на прослушивание!

– И не присмотрела ты там себе никого? – по-свойски поинтересовалась Варвара, повздыхав о неведомых ей красотах.

– Нет, – вздрогнув, быстро ответила Анна.

– Ладно, не стану тебя терзать, после об этом поговорим. Сама-то хоть танцевала? Приглашали тебя?

– Приглашали…

– Ну и как? – допытывалась Варвара.

– А вот так! – Никита без предупреждения подхватил Анну и начал кружить ее в вальсе по кухне.

На одном из па он задел локтем угол стола и болезненно сморщился.

– Что с тобой, Никитушка? – воскликнула Анна.

– Ничего… Лучше в другой раз…

– С утра едва ходит, – покачала головой Варвара.

– Покажи-ка мне руку, – требовательно сказала Анна. – Дай я посмотрю, что там у тебя. Боже мой… Что это? Никита отвечай, откуда синяки?

– С лошади упал, – Никита вырвал руку из ее пальцев. – Пустяки это, на мне все быстро заживает.

– А ты куда смотрела, Варвара?!

Надо рану промыть, а то, не дай Бог, может горячка начаться.

– Так уж сразу и горячка, – разулыбался Никита. Ему было приятно, что Аня так заботится о нем.

– А у нас тут, оказывается, новая сестра милосердия объявилась, – издевательски произнес Карл Модестович, входя в этот момент на кухню.

– У Никиты рана на руке. Ее надо обработать…

– А между тем, в доме есть человек, который не меньше, а может, даже больше других нуждается в заботе.

– Неужели с дядюшкой что? – всполошилась Анна.

– С чего ты взяла? – остановил ее управляющий. – Я о том человеке говорю, кто днем и ночью печется о благе всех работников. А о нем самом, бедном, никто всерьез не беспокоится.

А ты и подавно.

– Это кто тут у нас бедный? – воинственно спросила Варвара.

– Тебе говорить не разрешали! – прикрикнул на нее Шуллер. – А вот Анна знать и помнить должна – господин барон не вечен! Он стар. И скоро кто-то другой будет оценивать ее достоинства.

– Я молюсь, чтобы господин барон прожил еще много лет! – перекрестилась Анна.

– Молись, молись! А я подожду.

Я терпеливый. И дождусь того момента, когда душа барона отойдет к небесам…

– Барина не трожь! – Никита вдруг пошел на управляющего, и Анна с Варварой тут же повисли у него на руках, сдерживая его благородный порыв.

– Ну-ну! – погрозил ему управляющий. – Ты лучше в дороге свой норов показывай. Иди коляску готовь, поедешь за доктором Штерном, а ты, Анна, с ним, чтобы чего не перепутал.

– Чувствую я, что что-то случилось, – прошептала Анна.

– Твое дело не чувствовать, а исполнять! И чтоб по-скорому обратно!

Я на крыльце ждать буду.

– А что доктору-то сказать? – хмуро спросил Никита.

– Нечего ему говорить – звали и все тут!

Управляющий выставил Никиту и Анну из кухни и не упускал их из виду, пока они со двора не уехали.

Пока он ходил, барону стало лучше.

Иван Иванович уже не хрипел, а дышал, правда, глубоко и еле слышно.

– Как здоровье, Иван Иванович?

Лучше вам? – склонилась над ним Полина.

– Аннушка, это ты? Анна, где Анна?

– За лекарством отправилась.

– Мне не нужно лекарство, я должен… – барон сделал попытку приподняться, но тут же без сил опустился на думочку, подложенную ему вместо подушки.

– Мне скажите, я все сделаю, – прошептала Полина, вплотную приблизившись к его лицу.

– Умру я… – слабым голосом проговорил барон. – Там, в сейфе возьми, бумага свернута, с ленточкой алой.

Анне передай, вольная…

– Вольная?! – понимающе распрямилась Полина. – Сейчас же и посмотрю.

Она быстро прошла в кабинет и бросилась к сейфу. Документ, о котором сказал барон, оказался на месте.

Полина кинулась на него, точно хищная птица, и хотела изорвать или в камин бросить, но потом передумала и вернулась в библиотеку.

– Этот? – показала она документ барону.

– Да-да, – одними губами шепнул Корф.

– Не волнуйтесь, барин, уж я передам, точно передам, – Полина припрятала бумагу на груди и направились к выходу, но барон жестом остановил ее. – Что-то еще забыли, барин?

– Письмо.., письмо хочу написать… срочное…

– Барин, барин, не беспокойтесь вы так! И письмо помогу написать.

А то пока Анна вернется! – Полина засуетилась, побежала в кабинет, принесла оттуда чернильницу с пером и лист бумаги. – Вы, Иван Иванович, диктуйте, я все, как надо, напишу, – ласково сказала Полина, устраиваясь поближе к барону, – ничего не пропущу, ни строчки, ни буковки…

Когда Шуллер вернулся к библиотеке, то столкнулся с закрывавшей дверь Полиной.

– Ну, и как он? Жив?

– Да не просто жив. Вот! Письмо велел написать.

– Завещание? – вздрогнул Шуллер, забирая у нее свежий исписанный лист. – Так, так… Дорогой Владимир, немедленно прошу тебя оставить все дела и вернуться в поместье… Больше ничего?

– Ничего, – глядя ему прямо в глаза, сказала Полина.

– Ладно, письмо я приберу, а то, не ровен час, еще отправить решишь. Никуда не отлучайся, а я вернусь – скоро уже доктора должны привезти.

Встретить надо.

Доктор Штерн, конечно, этим срочным вызовом был недоволен. Его приглашала к себе Мария Алексеевна Долгорукая. Просила стать свидетелем при помолвке своей дочери Лизаветы и Забалуева, что по местным понятиям – большая честь. И Штерн, разумеется, чувствовал себя польщенным. Он у многих уездных дворян принят был в доме в качестве семейного доктора, и поэтому степень доверия в таком деле, как свадьба, поднимала его авторитет в глазах окружающих еще выше.

Доктор пытался отговориться и обещал, что заедет к Корфам сразу после церемонии, но Анна умолила его, упросила, и, хотя не могла объяснить причин подобной срочности, что-то такое трогательное почудилось доктору в ее голосе, и он все-таки сдался. Наскоро собрав инструменты в небольшой саквояж, он проследовал за Анной.

По дороге доктор пытался расспросить девушку о подробностях их поездки с бароном в Петербург, но Анна все время сбивалась с рассказа. У нее странно тянуло под ложечкой. Анна поняла: управляющий что-то скрыл от нее, и это «что-то» могло оказаться ужасным. А она подчинилась ему и поехала в город, вместо того, чтобы броситься сразу к Ивану Ивановичу..

– Все, приехали, – объявил Никита, подгоняя коляску к крыльцу, где доктора уже ждал Карл Модестович.

– Спасибо, что приехали, доктор, – рассыпался он в благодарностях.

– Надеюсь, это ненадолго, – кивнул ему Штерн. – Я зван к Долгоруким и обещался быть к сроку.

– Скажите, где Иван Иванович, я хочу поговорить с ним, – вмешалась Анна.

– Не до тебя барину, потом придешь, – отстранил ее Шуллер. – Ему доктор сейчас нужнее.

– Вы меня обманули, – догадалась Анна. – Что с ним? Ему плохо?

– Иван Иванович заболел? – удивился доктор.

• Предыдущая
• 40/47
• Следующая