Непротивление - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 69

• Предыдущая
• 69/81
• Следующая

— Залечиваем. Только прошу, товарищ лейтенант Усольцев, сумкой не мять эскизы, — произнес Максим и нестеснительно сдвинул полевую сумку с папки. — Я к вашим услугам. Но, если мне не изменяет память, вы месяц назад были у меня.

— Были, были. — Дядя Федор обнаружил ухмылкой пустоту во рту и притерся ягодицами к затерханному сиденью кресла. — Тогда-сь ваш приятель в подвыпивших настроениях вместо футбола мусорную урну по двору в час ночи зачал гонять. Всех жильцов разбудил и перепужал, а мне оскорблениев полный мешок насыпал. Жандар, кричал, людям повеселиться не даю… и всякие заборные слова. У вас он водочку кушал, от вас в непотребстве выходил. Очень вы тогда шумели, дом ходуном…

— Помню: студент Степанов, ваш однокурсник, — сказал участковый. — Из Строгановского училища. Вел себя недостойно студента и гражданина. Отсидел в милиции, оштрафован.

— Прекрасный парень и талантливый студент, — не согласился Максим. — А шумели по поводу моего дня рождения.

Участковый снял фуражку, положил ее рядом с сумкой на стол. Левая щека его сдвинулась, он вобрал воздух, издал свистящий звук, как если бы зуб болел, и сдвинул плотно губы. У него были подстриженные под полубокс волосы, изжелта-серое впалощекое лицо, узловатые руки с крепкими пальцами.

— Продолжаете все праздновать, Максим Борисович? — спросил он и пощелкал ногтем по бутылке, не убранной Максимом. — Там гуляют, — он указал на потолок, где не смолкал топот. — Двое подраться успели, пришлось протокол составлять… И тут вы гуляете, Максим Борисович? На какие, извините, средства? Никак страну, разоренную после войны, подняли, разбогатели, деньгами обзавелись? Прямо-таки разгулялись все! Ведь продуктов, жратвы нет, а страну пропьют!..

Он поцыкал больным зубом. Максим между прочим поинтересовался:

— Что вас привело ко мне, товарищ участковый? Рад видеть дядю Федора и вас, но… что-то не так?

Усольцев глянул на Максима, в глубоко посаженных неулыбчивых его глазах появилась жесткая стылость.

— Я к вам по дороге. У инженера Киселева по вызову был. Решил и к вам на огонек заглянуть. Хотел вопрос вам задать: все так же картинки рисуете и на рынках продаете, Максим Борисович?

— Рисую и продаю. Кроме того — керамику. Поломанную мебель реставрирую. Иногда удачно, иногда нет. Как-никак, а добавок к стипендии.

Усольцев неудовлетворенно поцарапал ногтем козырек своей выгоревшей фуражки.

— По спекулятивным ценам? В комиссионный не сдаете? Не тот резон? Глядите, за спекуляцию привлекут…

— Совершенно верно, товарищ Усольцев! — подтвердил Максим в неумеренном восторге. — На рынке деру по сто тысяч за пейзажик, пятьдесят за кувшин! Богат, как Ротшильд! Стены моего дворца сделаны из золота и алмазов вперемежку с платиной. Вглядитесь внимательней, товарищ участковый, и вы увидите — червонный и алмазный блеск!

Усольцев омраченно выговорил:

— Хахачки все, хахачки, Максим Борисович. Своему папаше в актерстве подражаете. Да таланту у вас нет. Папашиного-то. Характер у вас чересчур вольный. Себя не контролируете. Что хотите, то и выпендриваете. Хотите, торгуете на рынке, хотите — самогон с дружками пьете и всем жильцам покой нарушаете, хотите, с врагами советского народа, то есть с немецкими пленными, странные беседы ведете. В обществе вашего гостя. Персональное, конечно, дело, с кем и как разговаривать, но в данное время непатриотично, скажу прямо. Я четыре года от звонка до звонка на войне протрубил, видел их зверства своими глазами. На нюх их за версту чувствую. Ох, Максим Борисович, язычок у вас, одно, другое, третье, так и на кривую дорожку свернуть недолго. А вы — хахачки! Легкомысленно! Смотрите, смотрите… В моей обязанности предотвратить проступок, упредить противозаконные нарушения граждан на вверенном мне участке. Это моя обязанность, мой долг перед родиной, Максим Борисович!

— Перед родиной? Противозаконные нарушения? От ваших угроз и наставлений рассмеется даже камень, — сказал Максим нейтральным голосом. — Моя совесть чиста, товарищ лейтенант, как песнь жаворонка. Как слезинка соловья. Чем я так вам обязан за ваше милостивое посещение? Земная глупость достойна наказания, что и есть справедливость. Считаете, я сделал какую-то глупость, — наказывайте. Не совершил преступления — осло-бо-ни-те от казенных нравоучений. — Максим втиснул пальцы меж пальцев и вскинул руки к пейзажу на стене, как к иконе. — Я идейный студент, я кандидат в члены вэлкээсэм!

— Опять хахачки строите? За квадратного дурака принимаете? — Усольцев свистяще втянул воздух, охлаждая больной зуб, на его землисто-серых впалых щеках лежала тень мрачности, не допускающая ни улыбки, ни шутки. — А вот плакатик все висит у вас. Очень сомнительный. Говорил я вам тот раз: снять бы надо, нехорошие мысли приходят. Как так? Все, значит, разрешено? Ничего не запрещать? А голову кому-нибудь проломить — тоже разрешено? В парадном раздеть? Тоже? Ножом пырнуть? Разрешено? Если волю во всем себе давать, и за решетку угодить можно…

— Ваше милицейство!.. — вскричал Максим в ужасе.

Со сцепленными по-актерски руками, протягивая их к Усольцеву, он своим видом выразил потрясение испугом, вину и покорность — трудно было определить, как ему удавалось так убедительно управлять собой.

— Ваше милицейство! — продолжал он плачуще. — Ваше лицо, извините меня, дурака, напоминает страницу закона! Уголовный кодекс! За что?

— Насмехаетесь? Злостно хулиганите? «Ваше милицейство». Ишь ты, какое оскорбление выдумали! Или — болтаете сдуру? При вашем госте скажу: вы — легкомысленный, незрелый, зеленый человек!

— Да что вы, нисколько. «Ваше преосвященство», «ваше милицейство» — прекрасно звучит, какое же тут оскорбление? Но почему вы говорите только о моих недостатках? — Глаза Максима плаксиво заморгали. — Я — легкомысленный? Нет, в вашем заявлении нет прибежища для справедливости. Не знаете вы меня, товарищ лейтенант, так же, как я вас. Не знаете — никак! И сожалею, честное слово…

— Я говорю: бол-лтаете много! Темный вы еще человек, зеленый и темный!

— Это верно, — обрадовался Максим. — Зеленый, темный и серо-буро-малиновый в горошек!

Судорога прошла по нервному лицу Усольцева.

— Еще будете болтать, я вас за хулиганство отправлю в отделение! Прекратите, гражданин Черкашин! Кончено! Точка. Я не в гости к вам пришел, а предупредить от проступков в доме, где за положенный порядок отвечаю я, а не вы, гражданин Черкашин!

Впалые щеки Усольцева натянулись, крутыми буграми вздулись желваки, он произнес «Тэ-эк», и темные глаза сдвинулись вкось, будто ударили дядю Федора сбоку. Тот, с желчной скорбностью подбиравший беззубый рот, неудобно устроился в кресле, старческие пальцы его нетерпеливо оглаживали лоснящиеся подлокотники, выдавая явную раздосадованность тем, как ведется разговор Усольцевым. И почему-то появилась мысль, что он, дядя Федор, привел участкового, а не участковый захватил его по делу службы.

— Ну, Федор, что скажешь? — произнес с тяжелым недовольством Усольцев, которого крайне взвинчивали неподатливые ответы, балагурство Максима и молчаливая отстраненность дворника.

Дядя Федор заерзал, в груди его захлюпало, он откашлялся, проглотил мокроту, отчего его немощная шея сделала натужное птичье движение, проговорил тонкой сипотцой:

— Посторонние люди бывают тут. Чего-то уносят иногда… в газетку завернутое. Может, картинки, вон их сколько… — Он повел из стороны в сторону остреньким подбородком. — А может, кувшины какие или еще чего. Нехорошо это. А то молодежь приходит, скубенты. Так эти, видать, напьются, ночью песнями пошумливают, а во дворе и непотребства творят.

— Какие непотребства? — пасмурно спросил Усольцёв.

— Да надысь… Поймал одного, кудлатого. На стену гаража без стеснения нарушал… Во-от.

Максим засмеялся своим журчащим пульсирующим смехом.

— Восхитительный донос! Но я к вам не в претензии, дядя Федор! — И тут же с омерзением перекривился и позволил себе сказать без умеренного гнева: — Пренеприятнейший вы человек, товарищ дворник! По вашему жить — это к месту врать и предавать. Сподобились. Благодарю.

• Предыдущая
• 69/81
• Следующая