Три черепахи - Шмелев Олег - Страница 28

• Предыдущая
• 28/60
• Следующая

Этот молодой, но все угадывающий Митя одновременно и раздражал Зыкова, и располагал к себе.

— Язык у тебя, — скривясь, сказал Зыков.

— Знаю — помело, — быстро согласился Митя, и они пошли в комнату, где за столом сидели невеселые Шальнев и Балакин.

Так как выпивки оставалось по ничтожной норме, а из всей компании самым бодрым был Зыков, ему и выпало снова отправиться в ресторан.

И само собой получилось, что уже часам к четырем он понял: на работу сегодня лучше не показываться. Но без замены никак нельзя, и Зыков поехал на квартиру к своему сменщику. Тот вошел в положение — сам иной раз просил о том же, — и Зыков, вернувшись, с легкой душой продолжил начатое…

И закружило Зыкова на две недели. Он и на работу ходил вполпьяна, а трое его собутыльников, можно сказать, трезвыми не бывали.

Как-то вечером пожаловала рыженькая Агриппина. Шальнев к себе в комнату ее не пустил, говорили в прихожей, и Агриппина ушла, расстроенная видом Игоря Андреевича.

Когда на следующий день Зыков проснулся, он вышел в прихожую. Из комнаты соседа доносились громкие голоса. Зыков притаился.

— Не будь жлобом, — сказал Саша.

— Мы так не договаривались, — зло ответил Митя, — А теперь договоримся.

— Чего это я должен от себя отрывать? — не соглашался Митя. — В благодетели лезешь?

— Не твое дело. Тебе трех пока хватит.

— А если не дам?

— Не финти, Чистый! — нервно, с угрозой крикнул Саша. — Забыл, кто я и кто ты?

— Смотри — не пожалеть бы, — смиряясь, но все же по-прежнему зло произнес Митя.

— Заткнись, надоело! Сказано — и ша. Давай!

Зыкову почудился шелест бумаг, но дальше подслушивать он побоялся и поспешил в ванную. Это было вовремя: в квартиру вошел Игорь Андреевич с двумя полными сумками в руках — он вернулся из магазина… Все опохмелились, и опять закрутилось пьяное колесо.

Так прошла неделя, началась вторая. Во вторник, 3 июля, Зыков предложил всем сходить в баню, попариться с веником. И тут между ним и Сашей произошел такой разговор.

— В баню мы не пойдем, но вот насчет помыться ты прав, — сказал Саша.

— А что? — удивился Зыков. — Оченно даже помогает — похлестаться веничком. От головы оттягивает.

— Оно так, да сердце больное, пару не выдерживает… Но ты вот что — купи-ка нам белья… Ну, трусы, майки, носки покрасивше. Можно?

— Отчего же? Конечно, можно.

Саша дал денег, и Зыков съездил в Военторг на Невском, купил все, что надо. Саша и Митя мылись в ванной, а Зыков собирался в баню и про себя рассуждал: чудной народ — не понимают своей пользы. Какое это мытье — в ванне? Как в корыте… И насчет сердца ерунда. Непохоже, чтоб у таких мотор барахлил. Водку хлещут, как за плечо бросают, а пару вдруг испугались.

Но окончательно странными показались Зыкову гости соседа на следующий день, в среду. Саша позвал его к себе и сказал: — Васильич, не в службу, а в дружбу… Нам с Митей костюмчики новые надо купить, а идти неохота. Морды опухшие — стыд. Сделаешь?

— Можно, да не ровен час мерка не сойдется.

— Чего ей не сойтись? Размеры мы знаем: мне — пятьдесят четвертый, рост второй, ему — пятьдесят второй, рост четвертый.

— Ну а цвет? Матерьял?

— Это все равно, лишь бы неодинаковые. И не синий и не светлый. И подороже. Саша отсчитал пятьсот рублей.

— Вот, хватит?

— За две сотни хороший костюм достать можно.

— Ну на твой вкус…

Когда Зыков в универмаге выбрал два костюма и, не примеряя, попросил выписать на них квитанцию и завернуть, продавщица посмотрела на него как-то удивленно, даже опасливо. Тут-то Зыков и подумал, что гости Шальнева — люди все же очень непонятные, а может быть, и такие же малахольные, как сам Шальнев. Но он успокоил себя, что всяк по-своему с ума сходит. Да и морды у них вправду опухшие, со стороны глянуть — как только что из вытрезвителя.

Саша и Митя, надев обновки, остались довольны. Костюмы были чехословацкие, модно сшитые, чистошерстяные. У Саши коричневый в синеватую клетку, у Мити — мышиного цвета.

Оставшиеся деньги — сотню с рублями — Саша подарил Зыкову.

А ровно через неделю, 11 июля, часов в девять утра (Зыков как раз вернулся с ночной смены), Саша постучался к нему, вошел в комнату и попросил спуститься на улицу, поймать машину лучше не такси, а «левую», можно даже грузовую. Ехать, мол, до Колпина, и пассажир шофера не обидит. И машину желательно подогнать прямо к подъезду, во двор. Саша, между прочим, побрился, оставил лишь усики, которые выглядели вполне подходящими, а борода у него так и не отросла до подобающих размеров, потому что времени было мало.

Зыков нанял черную «Волгу», поднялся за Сашей, потом вместе с ним спустился. Они обнялись внизу на прощание, Саша сказал: «Не поминай лихом», сел в машину и уехал.

Как он простился с Шальневым и Митей, Зыков не видел, но с Митей скорее всего без слез, потому что в последние дни, после того подслушанного разговора, они меж собой мирных, а тем более дружеских бесед и за чаркой не вели, а трезвые и подавно, будто черная кошка между ними пробежала. Митя и зубоскалить перестал, ходил туча тучей, только глазами злыми поблескивал, а Саша недобро усмехался, глядя на него.

Митя отбыл тем же манером, с помощью Зыкова, через два дня, 14 июля. И тоже в сторону Колпина.

Шальнев после отъезда Саши сделался сам не свой. Ничего не ел. От выпивки отказывался категорически. И не спал совсем. Только курил и кашлял, кашлял и курил.

Зыков объяснял это усталостью, потому что и сам порядком утомился после двухнедельной беспрерывной пьянки, а ведь он был не в пример здоровее и выносливее своего хилого соседа. Но дело оказалось не только в усталости.

Накануне отъезда Мити, вечером 13-го, у него с Шальневым завязался почему-то скандал. При начале Зыков не присутствовал, началось это в комнате у Шальнева, а потом сосед в расстроенных чувствах прибежал на кухню, где Зыков жарил молодую картошку, купленную на рынке.

— Господи, ну и человек! — держась рукой за сердце, сказал Шальнев и присел на табуретку.

— Ты чего это, Андреич? — поинтересовался Зыков, углядев при этом, что держался Шальнев за сильно оттопыренный борт пиджака.

Но Шальнев не успел объяснить, так как на кухне появился Митя, который был все еще под мухой.

— Ну что, старая крыса, не любишь против шерсти? — спросил Митя, глядя на Шальнева исподлобья.

— Не хочу с вами говорить, — тихо сказал Шальнев.

— А ты и помалкивай, паразит, обмылок! На чужие жрет-пьет, и еще сухими ему давай.

— Подите вы к черту, — умоляюще протянул Шальнев.

— Что-о! — заорал Митя и подвинулся к нему. — Я тебя соплей перешибу, огарок!

Шальнев встал, и Зыкову показалось, что он ищет глазами, чем бы ударить Митю. Да где уж такому против Мити — смех один. Зыков еще помнил своим ребром, как Митя при первом знакомстве ткнул его пальцем, но он все-таки посчитал возможным на правах проверенного собутыльника вмешаться в неожиданную свару.

— Вот так так! — укоризненно сказал Зыков. — То пили-пели, с одной плошки ели, а то и плошку пополам. Нехорошо так, некрасиво.

Митя плюнул под ноги Шальневу и ушел в комнату.

Ту ночь Шальнев коротал у Зыкова на полу, на старом своем матрасе. Он сказал, что не хочет больше видеть Митю.

Утром Митя, слава богу, уехал. Шальнев с ним не попрощался. А когда они остались с Зыковым вдвоем, Шальнев сказал, что собирается через неделю съездить к сестре в Электроград. Но уехал раньше, потому что 18 июля получил телеграмму и сильно взволновался.

Вот и все. Больше Зыков ничего не знает.

Выключив магнитофон, Басков сказал: — Послушайте, Константин Васильевич, вы себя ребенком, надеюсь, не считаете?

— Да какой уж там ребенок!

— А их, значит, полярниками считали?

— Честное слово!

Басков постучал пальцем по магнитофону. — Любой, кто вот это послушает, любой скажет: знали вы, кто они такие.

— Да не знал я! — Ну, скажем, догадывались. А?

Зыков горестно покрутил головой. — Догадывался.

• Предыдущая
• 28/60
• Следующая