После первой смерти - Блок Лоуренс - Страница 25
- Предыдущая
- 25/37
- Следующая
— Если можно, я возьму ее сейчас, — сказал я.
— Но тогда вам придется платить за целую неделю. Ведь костюм нужен только к вечеру понедельника...
— Я редко выбираюсь в Нью-Йорк.
— Может быть, кто-нибудь заберет ее для вас? Ведь абсолютно бессмысленно платить, когда не пользуетесь вещью...
В ответ я промямлил что-то невразумительное, ни с того ни с сего заявив, что хочу надевать форму и во время обычных репетиций, чтобы лучше вжиться в роль. Думаю, я преуспел только в одном: убедил ее в том, что я слегка не в себе, но в итоге она поняла, что разубеждать меня бесполезно. Со вздохом она сложила форму и стала заполнять квитанции, переписав номер моего счета — бесконечный ряд цифр: наверное, я и в самом деле произвел на нее впечатление не вполне вменяемого. Я назвался Дугласом Макьюэном — по глупости, просто потому, что с ходу ничего не смог придумать. Могло быть еще хуже; я мог назваться Александром Пенном. Мы расстались: я ушел, неся под мышкой форму в большой картонной коробке, а она ушла, качая своей хорошенькой головкой.
В кабинке общественного туалета в здании кинотеатра на Сорок второй улице я переоделся. Я заперся, снял свою одежду, надел форму, нахлобучил на голову фуражку и сложил старую одежду в коробку. Я собирался оставить все прямо там. Но на коробке стояли имя и адрес костюмера, а на моей одежде имелись ярлыки и нашивки из прачечной, которым копы с телевидения всегда придают такое большое значение. В результате, подумав, я счел такой ход опасным. Я вышел из кинотеатра и на станции метро нашел камеру хранения. За двадцать пять центов я запер свои вещи в ячейке. Объявление гласило, что через двадцать четыре часа все ячейки открываются. Я не поверил, но мне не хотелось оставлять им ни единого шанса, поэтому коробку я забрал с собой — сама по себе одежда вряд ли им сильно поможет. Я запихал коробку в мусорный бак и пошел обратно по направлению к Сорок второй улице.
Мне казалось, что все смотрят на меня, и я был уверен, что делаю что-то не так. Я боялся встретить настоящих военных и услышать от них приветствие. Я знал, что не смогу правильно отсалютовать им или как-то иначе обнаружу в себе самозванца. Я пытался идти так, как ходят солдаты: голова откинута назад, спина безупречно прямая, плечи вразлет, меря асфальт уверенными, большими шагами. Трудно было менять крадущуюся, осторожную походку на четкий солдатский шаг.
Я прошел к другому кинотеатру. Там в это время суток было почти пусто. Я уселся на балконе и начал сосредоточенно курить одну сигарету за другой.
Форма — та же маска. Стоит моряку одеться в гражданское, его перестают узнавать. Люди в первую очередь видят форму и только потом человека, который играет роль «аксессуара» к этой форме. Верно и обратное. Если человека, который постоянно носит форму, трудно узнать в гражданском платье, человек невоенный должен стать незаметным, стоит ему надеть форму. По крайней мере, такой была моя теория, выработанная под благотворным воздействием алкоголя, необъяснимым образом всплывшая в памяти на следующий день.
Я собирался поближе подобраться к убийце. Мне нужно было выяснить, что об этом было известно шлюхам, что могла видеть одна из них. Мне было необходимо получить возможность бродить за полночь по кварталу, где работали проститутки. Мне было важно сойти за своего. Ничто во мне не должно было напоминать Александра Пенна.
Я сидел на балконе, терзал сигарету и пытался придумать для себя какую-нибудь легенду. Имя, звание, серийный номер. Мое подразделение. Мой военный опыт. Где я размещен. И прочее.
Ничего не получалось. Я не был актером, и какую бы замечательную легенду я для себя ни придумал, от единого прикосновения она рассыплется, как карточный домик. Я сдался и остался Безымянным Майором. Если бы кто-то принялся меня расспрашивать, если бы кто-то заподозрил меня, я попросту повернулся бы и убежал.
Глава 16
Сутенер смотрел мимо меня. Он шел по направлению ко мне и, поравнявшись со мной, шепнул: «Симпатичные молоденькие девочки, генерал». Его голос был чуть слышен. Я не остановился.
В нескольких домах от Метрополя крупная негритянка бросила на меня быстрый взгляд и улыбнулась, я было замедлил шаг, но потом передумал и пошел дальше.
Было самое начало четвертого. Ночь с пятницы на субботу — или, если быть более точным, утро субботы. В ночь под выходные все начинается позже. Около полуночи я совершил пробную вылазку, и улицы оказались полны народа — туристы, парочки подростков, только что вышедшие из кинотеатров на Бродвее. Теперь народу стало поменьше. В четыре часа, когда бары закроются, на Седьмой авеню не останется никого, кроме покупателей, продавцов и копов. Каждый из них будет находиться здесь сугубо по своей причине, прочим же будет очевидно, что это за причина.
Я закурил. Пальцы у меня дрожали, и, погасив спичку, я некоторое время с отстраненным интересом рассматривал их. Я думал, почему меня трясет. Форма тут была ни при чем. Я носил ее уже много часов, вполне свыкся с ней и в целом чувствовал себя в ней вполне комфортно.
Я вдруг понял: меня напрягает моя роль на этой сцене. Странным образом все это было для меня как-то ново. Я бывал здесь и раньше, тоже под чужим именем, но никогда раньше не делал этого, предварительно не оглушив себя хорошей дозой алкоголя. Теперь я был почти до боли трезв. В течение, может быть, двадцати четырех часов я не пил ничего крепче кофе. И теперь я в первый раз в жизни пытался подцепить проститутку на трезвую голову. Я волновался, как жених накануне свадьбы, и это несмотря на то, что сейчас мой интерес к профессии девушек носил чисто академический характер. Это открытие одновременно позабавило меня и вызвало некоторую досаду.
Я ходил по улице, и то же самое делали они. Сутенеры в основном хоронились в дверных проемах, вкрадчивым голосом повторяя: «Молоденькие девушки, девушки для вечеринок, девушки для развлечения». Я игнорировал их. Среди них было много жуликов, которые с удовольствием попытались бы надуть меня, как я надул простодушных моряков в Гринвич-Виллидж. Те из них, кто играл по правилам, держали своих девушек в квартирах или номерах гостиниц, но как раз эти девушки были мне не нужны. Сейчас на улице их не было, а значит, скорее всего не было и тогда, когда я снял Робин, а значит, они не смогли бы мне ничего рассказать.
Проститутки вообще не отличались разговорчивостью. Некоторые бросали в мою сторону взгляды, улыбались или подмигивали, но большинство из них просто ходили взад-вперед и никак не давали понять, что знают о моем существовании. У некоторых взгляд был пуст и неподвижен, что выдавало наркоманок, по уши накачанных дурью, их мягкая, безвольная походка соответствовала взгляду. Другие выглядели как обыкновенные женщины, одетые не то чтобы хорошо, но и не бедно, накрашенные без большого искусства, но и так, чтобы не напугать до полусмерти. При других обстоятельствах род их занятий сразу угадать было бы сложно, но в этом квартале и в этот час их профессия не вызывала сомнений.
Агрессии, впрочем, в них не было. Такие не станут приставать к вам, окликать, хихикать, жеманиться и уговаривать. Они будут ждать, пока вы сами подойдете к ним, и вот я, прогуливаясь взад и вперед по улице, снова и снова стучал ботинками по мостовой от Сорок шестой до Сорок первой улицы и обратно, по нескольку раз оглядывая каждую и всякий раз проходя мимо.
Странно, но копы совсем не мешали мне. Делом дежуривших на улице полицейских было поддержание порядка. Будоражить шлюх или встревать между ними и их ремеслом не входило в их задачу. Для этого у полиции были другие люди, которые, получив приказ от начальства, могли перевернуть здесь все вверх дном. Копы в форме преспокойно ходили туда-сюда, точно так же не обращая внимания на девушек, как те в свою очередь игнорировали их присутствие. Время от времени, когда я проходил мимо, полицейский бросал взгляд в моем направлении, но этот взгляд ни разу на мне не задержался. Его глаза смотрели сквозь меня, повыше моего левого плеча. Он видел армейского офицера, высматривающего себе девицу, и этот образ легко находил место в его сознании, после чего он навсегда забывал обо мне.
- Предыдущая
- 25/37
- Следующая
