Самый неподходящий мужчина - Беверли Джо - Страница 39

• Предыдущая
• 39/70
• Следующая

— Теперь вы замерзнете, — пробормотала она, шмыгнув носом, на этот раз, видимо, не притворяясь. У нее были босые ноги.

— Мистер Фитцроджер, — грозно вопросила вдова, — почему вы полностью одеты, когда время за полночь?

О проклятие!

— Я ходил прогуляться, леди Эшарт.

— На улицу? — У нее это прозвучало как доказательство сумасшествия.

— Я люблю свежий воздух.

— Что это такое? — спросила она, тыча пальцем.

Он повернулся и увидел свой фонарь, лежащий на боку, с погасшей свечой. Впервые за много лет он почувствовал, что близок к панике, ибо вдова вынюхивала преступника, словно терьер крысу.

Он поднял фонарь и открыл одну дверцу.

— Я сам придумал, леди Эшарт. Идеален для того, чтобы освещать путь в темную ночь.

Она гневно зыркнула на него, фыркнула и зашагала в свои покои.

— Хорошо, — подал голос Эш, — что она не заметила, что ты ходил на прогулку в комнатных тапочках. Которые, кстати, сухие и чистые.

Фитц взглянул на свою обувь. Это, черт побери, было уже слишком. Теперь и у Эша возникнут к нему серьезные вопросы.

— Мне нужно встать, — сказала Дамарис, протягивая ему руку.

Уводит разговор в сторону? Что она знает? Что подозревает? Какого дьявола она не спала себе спокойно?

— Вы уверены, что нигде не болит?

— Совсем немножко, ерунда.

— Все равно я отнесу вас обратно в кровать. — Хоть малая толика приятного из его полного поражения, подумал он, поднимая ее на руки, такую мягкую, тоненькую, гибкую, желанную. — Весьма разумно, — сказала Талия, поворачиваясь снова к лестнице. — Завтра у вас все тело будет болеть. Я тоже как-то раз упала и вначале ничего не чувствовала, но назавтра ох как все болело! У меня есть хорошая мазь. Ваша горничная может натереть вам ноги и спину.

Фитц подавил стон, представив эту картину. Уже одно ощущение веса Дамарис было возбуждающим. Нести женщину вверх по лестнице — задача не из легких, но ему нравилось, что она была такой близкой, такой зависимой от него. Доверяющей ему.

Дженива поспешила вслед за Эшем, который повел леди Талию, пытаясь предотвратить еще одно падение.

Фитц пробормотал:

— У меня руки чешутся отлупить тебя.

У него горели руки сделать и много чего другого, куда более приятного, но, возможно, именно поэтому он так злился на нее.

Коса лежала у нее на груди. Он даже не подозревал, что у нее такие длинные волосы. Распушенные, они, должно быть, спускаются ниже талии. Ему хотелось утонуть в этих волосах, поцеловать дорожку вдоль изгиба ее белой, изящной стопы.

И эта коса, и простая одежда говорили о школьной невинности. Дамарис Миддлтон, несмотря на то что ей было двадцать один, могла воспитываться в монастыре. Надо быть скотиной, чтобы вожделеть ее.

— Почему, — прошептала она, — ты смотришь так сердито? Я только что спасла тебя.

— Рискуя своей жизнью? И я должен благодарить за это?

— Дамарис? Что-то случилось? — Дженива вернулась к ним, когда Эш повел леди Талию в ее спальню.

Фитц хотел возразить, что он сам может позаботиться о Дамарис, может уложить ее в постель, втереть мазь в ее побитое тело...

— Он отчитывает меня за то, что я подвергла себя опасности, — пожаловалась Дамарис. — Но человек же не виноват, что ходит во сне.

— Пожалуй, нам следует запирать твою дверь на ночь, — сказал он.

— Только посмей! — Дамарис, — успокаивающе проговорила Дженива, — у всех нервы на пределе. Давай уложим тебя в постель. Или, может, ты предпочла бы спать сегодня с Талией?

— Нет-нет, все в порядке. Со мной спит Мейзи.

— Но слишком крепко, чтобы быть надзирателем, — пробормотал Фитцроджер.

Дженива пошла впереди со свечой, а он следом, удрученный, что не будет шансов даже для малейшей вольности — хотя он скорее кастрировал бы себя, чем совершил что-нибудь из того, что было у него на уме.

В постель он ее принес и положил на простыни под озабоченное бормотание перепуганной Мейзи в чепце и шалях. Дамарис подняла на него глаза. В догорающем свете огня и единственной свечи он видел темные линии ее ресниц и гладкую белую кожу странно отчетливо.

Губы девушки зашевелились, словно она собиралась что-то сказать, но потом просто послала ему печальную улыбку, прежде чем Мейзи выставила его из комнаты и захлопнула дверь у него перед носом.

Ему придется убираться отсюда, потому что девушка не кинулась бы с лестницы, чтобы помочь мужчине, если бы не любила его. И он не был уверен, что сможет устоять, если она бросится в его объятия.

Фитц вернулся в свою комнату и нашел утешение в выпивке. Полчаса спустя его дверь отворилась, и в нее проскользнула Дамарис. Укутанная в серебристый мех, она приложила палец к губам, что было излишне. Он лишился дара речи.

По той резвости, с которой она подбежала к нему, никак нельзя было сказать, что она совсем недавно играла со смертью.

— Мы должны попытаться еще раз.

— Мы? — выдавил он из пересохшей глотки. Что попытаться? Он не может даже подняться.

Она была уже в футе от него — хмурящаяся кошка в обрамлении серого меха.

— Ты пьян?

Он закрыл глаза.

— Разумеется, нет. Три стакана бренди — это мелочь. Он услышал, как она скептически хмыкнула:

— Тогда нам лучше подождать до завтра, но мы можем составить план. Сегодня все прошло бы лучше, если б ты доверился мне.

Его глаза сами собой открылись от изумления.

— С чего бы, черт побери, мне делать это?

Лучше бы он не смотрел. Она стояла почти у самых его коленей, отбросив капюшон своей накидки, взгляд твердый и придирчивый. Под накидкой на ней, должно быть, простой халат поверх белоснежной рубашки. Волосы, все еще в косе, лежат на груди. Он слишком хорошо представлял, как расплетает их, чтобы они рассыпались по ней, темным облаком укутывая ее тело. Белое, обнаженное. В его постели.

— С чего? — повторила она. — Да с того, что тебе нужна помощь. Ты же знаешь, что это так. В хорошенький переплет ты бы попал, если бы я не следила за тобой и не устроила отвлекающий маневр.

Ему надо срочно бежать. Но чтобы бежать, надо встать. А если он начнет вставать, не избежать прикосновения к ней. Он силился придумать, как бы выпутаться из этого каким-нибудь другим способом, но в конце концов прибег к грубости.

— Уходи, — сказал он.

Мучительно было видеть ее обиженное лицо, но он должен защитить ее и себя.

— Это и есть твоя благодарность?

— Я не просил тебя рисковать своей шеей.

— А я и не рисковала. Я вскрикнула, постучала по ступенькам и приняла трагическую позу внизу лестницы.

— Выставив свои ноги всем напоказ!

Она наклонилась вперед, сдвинув брови над переносицей.

— Выглядело бы довольно подозрительно, не так ли, если бы, упав с лестницы, я оказалась скромно и прилично прикрытой. Так же подозрительно, как твои чистые, сухие тапочки.

Черт бы побрал ее сообразительность! Он схватил ее за косу и притянул ближе. Она стала сопротивляться, ухватив его за запястье.

— Пусти меня!

— Ты пришла сюда по собственной воле, верно? Для чего, Дамарис?

Он увидел внезапный страх, но ее нужно проучить.

— Для того, чтобы мы еще раз спустились вниз и нашли бумаги, — запротестовала она, но он ей не поверил.

Она играет с огнем и должна обжечься, чтобы больше так не делать. Он притянул ее еще ближе, другой рукой ухватил за голову и насильно поцеловал. Он хотел, чтобы поцелуй вышел грубым, но если кто и обжегся, так это он сам. Он оторвался от ее горячих, сладких губ и вскочил на ноги, отпихнув ее с дороги так резко, что она пошатнулась. Девушка смотрела на него широко открытыми, потрясенными глазами.

Он отвернулся и схватился за голову:

— Теперь ты уйдешь?

— Конечно, — сказала она голосом, в котором слышались слезы. — Если ты решил быть злым.

О Боже! Он опустил руки и повернулся:

— Дамарис, ты же понимаешь, что не должна находиться здесь.

— Никто не узнает. Мейзи уже снова храпит, и она никому не скажет.

• Предыдущая
• 39/70
• Следующая