Потерянная долина - Берте (Бертэ) Эли - Страница 27

• Предыдущая
• 27/36
• Следующая

Граф поклонился с печальным видом.

– Граф, – взволнованно сказал Вернейль, – с трепетом осмелился я опять прийти в дом, где пребывание мое некогда ознаменовалось такими ужасными несчастьями... Позволено ли мне надеяться, что мое участие в этих печальных происшествиях отныне не будет возбуждать против меня ни ненависти, ни гнева?

– Вам нечего беспокоиться об этом, полковник Вернейль, – ответил граф. – Причиной несчастий, о которых вы говорите, были ошибки неблагоразумного старика, его упрямство. Итак, оплачем наши проступки, прольем слезы о тех, кого уж нет, но не станем обвинять никого.

– Граф, смертельный враг не мог бы сделать мне таких горьких упреков, какие делает мне моя совесть при виде этой долины! – признался Арман, бросив вокруг себя горестный взгляд.

Эти слова окончательно растопили настороженность графа. Он протянул руку Вернейлю и произнес, устремив на него проницательный взгляд:

– Так вы еще думаете о той, которую погубили?

– Она всегда в моем сердце, – ответил Арман, опустив голову, чтобы скрыть непрошеные слезы.

Старик с минуту хранил молчание, как бы оставляя ему время прийти в себя, и продолжал учтиво:

– Ну, довольно предаваться этим грустным воспоминаниям, вы совершили длинное путешествие и нуждаетесь в отдыхе. Возможно, в моем скромном доме будет не так весело, как в то время, когда его украшали двое добрых и милых детей, но вы будете приняты все так же радушно и мною, и остальными моими детьми. Пойдемте!

Он взял Вернейля под руку, и все медленно направились к дому.

Казалось, присутствующие при встрече графа с Арманом страшились их первого свидания. Эстелла и Неморин – виконт и виконтесса де Рансей – обнаруживали некоторое беспокойство, как будто опасались какого-нибудь разногласия между собеседниками. Гильйом тоже с беспокойством прислушивался к их разговору. Но теперь все вздохнули облегченно. Молодые супруги подошли к графу, и разговор сделался общим.

Солнце село, местность погрузилась в сумерки. Между тем было еще достаточно светло, и Арман узнавал знакомые места. Он видел статуи, фонтаны, массивные деревья. Один раз, когда сквозь завесу ив мелькнул берег того прекрасного и рокового озера, в которое бросилась Галатея, сердце Армана сильно забилось, а голос вдруг дрогнул. Но семейство графа, заметив его волнение, постаралось отвлечь внимание Вернейля. Эстелла, сохранившая свой прежний пылкий своевольный нрав, засыпала его вопросами о Париже и дворе, а Неморин говорил о веселых рыбалках и охоте, которые он намеревался для него устроить. Один старик впал в мрачное молчание, бывшее, казалось, обыкновенным состоянием его духа.

Наконец дошли до дома, и Армана ввели в тот самый зал, где некогда собиралось семейство Филемона. Ужин, ничем не напоминавший умеренный патриархальный стол, уже ожидал их. Но несмотря на учтивые просьбы своих хозяев, Арман так и не притронулся к еде. Напротив него стоял свободный стул, и он представил на этом месте Галатею... Глаза Вернейля наполнились слезами, и он с трудом заставил себя отвечать на вопросы своих хозяев.

Виконт и виконтесса, видя тщетность своих усилий, скоро оставили попытки развлечь его. К тому же, несмотря на все старания, они, казалось, испытывали стеснение, вредившее откровенности беседы. Часто во время разговора они поглядывали на отца, чтобы увериться в его одобрении. Правда, Вернейль был слишком поглощен своими мыслями, чтоб заметить эти подробности. Но следствием этого была какая-то общая неловкость.

Вскоре Арман осведомился, прибыл ли из Розенталя камердинер с его вещами, и, получив утвердительный ответ, попросил позволения удалиться. Граф встал.

– Я велел приготовить вам ту комнату, которую вы занимали раньше, – сказал он с напускной веселостью, взяв свечу из руки слуги. – Но помня не совсем дружеское расставание наше, я сам провожу вас туда... Это будет, если хотите, вам вознаграждением...

Арман поклонился и, простившись с виконтом и виконтессою, молча последовал за стариком.

Комната была точь-в-точь такой же, какой он оставил ее: та же мебель, та же простота.

– Дорогой полковник, – сказал граф, садясь рядом с Арманом, который в изнеможении бросился в кресло, – я понимаю, что сейчас вы нуждаетесь в уединении... Однако прежде чем покинуть вас, должен сказать, что знаю цель вашего путешествия и согласен исполнить ваше желание.

Вернейль вздрогнул.

– Как! – воскликнул он. – Вы знаете? – И продолжал, заставив себя улыбнуться. – Я все еще не могу свыкнуться с мыслью, что составляющее секрет в Париже известно в Потерянной Долине... Однако признаюсь, граф, что, зная вашу любовь к уединению и отвращение к свету, такая снисходительность с вашей стороны удивляет меня. Вы даже не подозреваете, какую жертву я имел намерение требовать от моего опекуна... Но теперь я не хочу больше и думать о личных интересах, приведших меня сюда.

– Так я подумаю о них за вас, и если в самом деле знаменитое имя, которое я ношу, может освятить ваш союз, я провожу вас в Париж, покажусь при дворе с сыном и невесткой. Наследница старинного рода де Санси – превосходная партия, я знал ее семейство и горжусь за вас подобным союзом. Притом девушка, говорят, очаровательна, может быть, вы уже и любите ее?

Арман потряс головой.

– Я никогда не видел ее, – произнес он.

– Но по крайней мере вы знаете, что она богата и что наградой за вашу покорность будет милость императора. Неблагоразумно сожалеть о юношеских привязанностях, и женщина, наделенная такими преимуществами, как мадемуазель де Санси, легко должна вознаградить...

– Ах, граф, – прервал старика Арман, – как вы можете говорить о моем союзе с другой женщиною, в доме, где все полно воспоминаниями о Галатее?

И он закрыл лицо руками.

– Вы правы, – вздохнул граф, вставая. – Итак, прощайте, полковник Вернейль. Завтра, когда вы успокоитесь, поговорим об этом.

Он обнял Армана и удалился.

Прошедший день был так насыщен впечатлениями, что Вернейль еще долго не мог привести свои мысли в порядок. Ему никак не верилось, что он снова вернулся в Потерянную Долину, что Филемон – его родственник и покровитель граф де Рансей, что виконт и его жена, беспрестанно говорящая о модах и удовольствиях, – те самые Неморин и Эстелла, пастушок и пастушка. Самый вид этой комнаты возвращал Армана к воспоминаниям о своей любви к очаровательной воспитаннице Филемона. По временам глаза его загорались, губы растягивались в улыбке, но потом лицо омрачалось и вздохи снова вырывались из груди.

Так провел Арман не один час, сидя у окна, обрамленного виноградом, где некогда дожидался часа, назначенного для свидания с Галатеей в саду. Он даже нашел шпалерник, служивший ему лестницей. Сад был все тот же: те же цветники, те же дерновые площадки, обсаженные померанцами и олеандрами в зеленых кадках. Луна, взошедшая в эту минуту, освещала бледным светом двор, погруженный в глубокую тишину.

Мало-помалу Арманом овладели воспоминания о тех сладостных ночах, когда, скрывшись за занавеской и задув свечу, он, дрожа от нетерпения, поджидал Галатею. То же безмолвие в природе, та же прозрачность в воздухе. Воображение перенесло его к событиям шестилетней давности. Арману казалось, что он не покидал Потерянной Долины, что Галатея жива. Уступив просьбам своего милого, трепещущая, она крадется, замирая при малейшем шорохе, к большому померанцевому дереву. Устремив на него глаза, Вернейль, весь во власти сладких грез, старался разглядеть легкий стан девушки, подстерегал движение ночного ветерка в густой листве.

Вдруг он побледнел и склонился над окном, рот его открылся в немом крике. Задыхаясь, Арман судорожно сжимал виноградную ветвь, увивавшую раму окна.

Нет, это было не видение. Легкая грациозная фигура действительно появилась под померанцевым деревом. Ветви тихо качались в такт ее движениям, лунные лучи играли в шелке платья.

Арман зажмурился и спустя минуту снова посмотрел в сторону дерева. Призрак не исчез.

Лоб Вернейля покрылся холодным потом, руки дрожали, однако он не утратил хладнокровия.

• Предыдущая
• 27/36
• Следующая