Потерянная долина - Берте (Бертэ) Эли - Страница 24

• Предыдущая
• 24/36
• Следующая

Раво немного остыл.

– И точно, полковник, – сказал он, – мы будем благоразумнее. Как тебя зовут? – спросил он у трактирщика.

– Сигизмунд Вольф, – ответил несчастный, весь дрожа.

– Ну, Сигизмунд Вольф, вы оскорбили меня и должны дать мне удовлетворение... завтра утром я буду ждать вас с моим другом за стеной кладбища. Выбор оружия предоставляю вам!

Эти слова были произнесены с большим великодушием. Трактирщик, ободренный этим, осмелился возразить:

– Боже мой! Да чем же я оскорбил вас, сударь? Неужели тем, что женился на Клодине и сделал ее матерью четверых детей?

– Молчи, не говори об этом, гром и дьяволы! – зарычал Раво. – Ты слышал? Завтра утром!

– Я не хочу драться. У меня большая семья.

– Тем лучше, ты должен подать пример храбрости своим детям.

– Я швейцарский гражданин и стану просить покровительства законов.

– А я буду иметь честь переломать ребра господину гражданину, выброшу за окно его мебель и подпалю дом.

– Это слишком! – вскричал Вольф, выведенный из себя. – Если так, я готов драться... я был маркитантом*[Маркитант – торговец, преимущественно съестными припасами и напитками, сопровождающий армию в походе.] в королевской армии. Я докажу храбрость!

В этот миг в комнату вошла Клодина, подслушивавшая на лестнице. Она тащила за собой вереницу ребятишек, которые плакали и пищали так, что хоть уши затыкай.

Клодина бросилась к ногам Вернейля и жалобно запричитала:

– Ах, герр Вернейль, сжальтесь над нами, спасите нас от этофо крофопийцы, который хошет стелать меня втовой, а тетей моих сиротами... Ей-Богу, я нишего ему не опещала... Я не знала тогта так по-француски, как теперь, я не мокла опещать ему, што пуду его тожидаться, потому что не любила его. Если пы то пыли фи, трухое дело, потому што фы пыли топры... Сащитите нас от этого слобного шеловека, который хошет упить моего муша!

Она попыталась даже поцеловать руку Армана, а дети продолжали вопить.

Арману, которому эта сцена была весьма неприятна, поднял Клодину и уверил ее, улыбаясь, что Раво не дойдет до такой крайности.

– Не обещай этого, Вернейль! – запротестовал тот. – Я им покажу, как насмехаться над солдатом республики! Я убью этого гнусного торговца сыром, или он убьет меня!

Клодина залилась слезами.

– Он хошет упить моего люпесного Сихизмунда! – повторяла она сквозь рыдания.

– Он хошет упить нашего баба, – вторили ей дети, удваивая свои крики.

И тут вдруг Раво разразился громким хохотом. Клодина с расплывшейся талией, плаксивым лицом и в заношенном платье совсем не походила на милую блондинку, когда-то столь свежую и проворную. А перемазанные дети и их трусливый отец с грубыми манерами скорее достойны были смеха, чем гнева.

– Позор! – воскликнул обманутый любовник. – Я был очень глуп, что так погорячился! Вот что сделалось бы со мной, если бы я обзавелся семейством!.. Прекрасную жизнь пришлось бы мне вести тут, мне, храбрецу и герою! Тьфу! – Обращаясь к Клодине, он продолжал с важностью: – Нет, моя милая, капитан Раво не намерен оставлять тебя вдовой, а детей сиротами. Живите и плодитесь. Даю вам на это свое позволение... К тому же упреки бесполезны. Сравнивая своего мужа со мной, ты должна быть довольно наказана за свою поспешность.

Капитан поглаживал свои усы, между тем как жена и дети осыпали ласками злополучного главу семейства, освободившегося от неминуемой опасности.

Наконец Клодина, спохватившись, боязливо подошла к Арману.

– Плаготарю, мой топрый герр. Фернейль, – сказала она голосом, в котором слышалась нежность. – Фы наш спаситель... пез вас, мошет бить, слушалось пы стесь польшие несчастия. Ах, я пошуствовала расположение к фам, как только фы в перфый рас пришли в Розенталь, и если пы фы пошел али...

– Извините меня, любезная госпожа Вольф, – прервал ее Арман, – как-нибудь на досуге мы предадимся воспоминаниям. Потолкуем о вашем достойном отце, и вы расскажете мне историю своего замужества. А теперь я попрошу вас, сударь, – обратился он к трактирщику, едва пришедшему в себя от передряги, – дать мне проводника в жилище графа де Рансея.

– Графа де Рансея! – повторила Клодина. – Што ше фы не скасали мне этофа, топрый мой герр Фернейль? Управитель графа фнизу, штет, кохта фы мошете принять ефо.

– Возможно ли это? Он спрашивал меня? Как де Рансей мог узнать о приезде моем в Розенталь? Но велите войти этому человеку, сударыня, велите войти сейчас же!

– Этот упрафитель, – сказала, улыбаясь, Клодина, – мошет пыть, не софсем не исфестен фам...

– Довольно, ради Бога, Клодина! – нетерпеливо оборвал ее Арман. – Велите немедленно войти управляющему графа!

Семейство Вольфов покорно удалилось. Раво тоже сделал несколько шагов к двери со смущенным видом, как будто боялся, что Арман станет упрекать его за вспыльчивость, но Вернейль и не думал об этом.

– Останься, – сказал он ему. – Зачем ты оставляешь меня? У меня нет от тебя секретов.

Раво не успел ответить, потому что в комнату вошел человек, в котором Арман с первого взгляда узнал Гильйома, друга и поверенного Филемона.

Он изумленно вскрикнул, между тем как Гильйом невозмутимо подошел к нему и поклонился с достоинством.

Вернейль наконец преодолел волнение.

– Вы... – сказал он хриплым голосом. – Это вы теперь управляющий графа де Рансея?

Гильйом утвердительно кивнул. Раво тоже узнал Гильйома.

– Да это мой старый знакомый! – воскликнул он. – Так, так! Мы с ним имели не одну беседу по случаю исчезновения одного капитана, которого он спровадил куда-то и не хотел говорить, куда именно.

– Надеюсь, – сказал Гильйом с почтительной улыбкой, – что Арман де Вернейль простит мне несколько грубое обхождение с ним в последнее наше свидание?

– Я заслужил это, – ответил Арман. – И ужасные несчастья, последовавшие за этим, доказали, как я был виноват. Но, пожалуйста, Гильйом, – продолжал он, подходя к нему и понизив голос, – скажите мне, что случилось с бедным стариком, которому я так дурно отплатил за гостеприимство? Жив ли он еще? С ним ли его любезные дети, Эстелла и Неморин?

– Все живы, сударь, но есть горести, которые неподвластны никаким утешениям.

– Знаю, Гильйом, слишком хорошо знаю. Впрочем, как бы ни были несчастны жертвы моих прежних безрассудств, все они страдают меньше меня. Они испытывают только сожаления, а я чувствую терзания, мучительные терзания, не дающие мне покоя ни днем, ни ночью... – Рыдания мешали ему говорить. – Гильйом, в другое время мы поговорим о чувствах, все еще живущих в моем сердце, а теперь я должен осведомиться о своем родственнике де Рансее: вы имеете ко мне какое-нибудь поручение?

– Действительно, сударь, эти воспоминания заставили меня позабыть, зачем я пришел... Граф и дети его, то есть виконт и виконтесса де Рансей, узнав из письма, пришедшего сегодня утром из Парижа, что их почтенный родственник, вероятно, будет нынче в Розентале, просят его располагать их домом как своим собственным на все время, которое он намерен пробыть здесь. Мне поручено немедленно проводить вас к графу.

Арман подумал несколько секунд, прежде чем ответить.

– Что ж, я иду с вами, Гильйом. Но я здесь не один, а приглашение графа относится, без сомнения, только ко мне одному...

– Это правда.

– Тогда я прикажу камердинеру доставить мои вещи... Извини меня, Раво, – обратился он к другу, – ты видишь, в каком я затруднении! Ты останешься здесь, но, само собой разумеется, ни в чем не будешь стеснен.

– Не беспокойся обо мне, Вернейль, – ответил капитан. – Сказать откровенно, я сделан не из того теста, чтобы тереться между графами и виконтами. Я очень теряюсь в подобном обществе. Уже через полчаса ругательства, которые вертятся у меня на языке и которые пришлось бы глотать, непременно задушили бы меня.

– В таком случае все устраивается как нельзя лучше. Только, пожалуйста, Раво, не заводи новой ссоры с хозяевами, ты понимаешь меня? Не делай нового скандала. Я прошу тебя об этом во имя нашей старой дружбы.

• Предыдущая
• 24/36
• Следующая