Эксклюзивный грех - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 24
- Предыдущая
- 24/76
- Следующая
– Кто приказал? – не отставала Надя. – Бандиты? КГБ? Милиция?
– Ничего тебе не скажу, – отрезала баба, возвращая ей паспорт. И велела:
– Давай, чеши отсюда. Нет, стой. Сумку свою покажь!
Надя не стала спорить. Она покорно продемонстрировала пожитки: книга, расческа, кошелек, зеркальце и четыре кожаные тетрадки.
– Ладно. Привет Станиславовне, – недобро усмехнулась соседка.
Надя взглянула в холодные, неприветливые глаза женщины и решила, что совсем не обязательно говорить о том, что тетя Женя умерла. Этой соседке, сразу видно, все равно на тетю Женю наплевать.
Они вместе вышли из дома. Надя заперла дверь и пошла к калитке – придется опять перелезать через забор. Соседка молча направилась в другую сторону. Надя не утерпела, спросила:
– А вы куда?
– На задах в заборе дыра есть, – снисходительно ответила тетка.
"Чтоб ей сразу не сказать?” – подумала Надя, но промолчала. Сумерки уверенно переросли в ночь, и, когда она вышла из поселка, на дороге уже было совершенно темно. Надя ускорила шаг. Она старалась не глядеть на мрачные кроны деревьев – кто знает, что за нечисть там прячется. “Эх, Дима, Дима.., куда ты меня втравил!” – думала Надя, вздрагивая от каждого лесного шороха и хруста. Но, верная себе, от попуток с алкашами она пряталась. Заслышав шум мотора, ныряла в кусты. Один раз мимо проплелся мотоцикл – очень старый, с коляской. Наде удалось разглядеть, что за рулем ее давешняя знакомица, соседка Евгении Станиславовны. “Куда это она на ночь глядя? – вяло подумала Надя. – Докладывать о моем приезде? Может быть, попроситься к ней? Нет уж, на фиг!"
До станции она доползла только к восьми вечера.
К счастью, электричка до Москвы как раз стояла на платформе. Надя с облегчением плюхнулась на сиденье и чуть не расплакалась – от света, от безопасности, от таких милых и шумных попутчиков… Она немедленно купила у проходящей по вагонам торговки четыре сладкие булки и литр сока – после сегодняшней прогулки о диетах можно забыть, по крайней мере, на пару дней. Двенадцать километров быстрым шагом – это сколько ж калорий сгорело?!
Электричка тронулась. Прощай, мимолетно увиденный райцентр Балакиреве. Не хотелось бы Наде сюда возвращаться… Скорей домой, в Москву.., к Диме… К Диме? Надя сама смутилась от своих мыслей. Она безжалостно вытеснила из памяти Димино красивое и озабоченное лицо. Покончила с булками и соком. И нетерпеливо открыла тетрадку с интригующим названием “Мой двадцатый век”.
Но едва поезд тронулся, машинист принялся экономить на свете. В вагонах стояла такая тусклость, что дневники Евгении Станиславовны пришлось отложить – зрение дороже. Надя смотрела в темное, заляпанное окошко. Стекло поливало дождем, качались на ветру неприветливые, почти без листьев, деревья. Холодная, вечерняя, темная электричка, кажется, настраивала: думать и думать о маме, о том, что ее больше нет… Но Надя изо всех сил гнала от себя мрачные мысли – и с удивлением поняла, что сейчас, после опасной прогулки в село Рюмине, ей это почти удается. Боль, разрывавшая мозг в последние дни, отошла, притупилась. “Думать о другом. Развлекать себя. Забивать голову!” – приказывала себе Надя. Она считала столбы, наблюдала за пассажирами, рассматривала товар, что носили по вагонам многочисленные коробейники. Вспоминала противную соседку Полуяновых. Ломала голову над тем, кто ее нанял. А вот цитаты из Тургенева – любимое некогда развлечение! – больше не вспоминала. Не к месту сейчас Иван Сергеевич. И не ко времени.
К Ярославскому вокзалу Надя накопила более трех тысяч столбов, отсидела на неудобном сиденье попу и зачем-то купила у коробейников две гелиевые ручки, четыре “вечные” пальчиковые батарейки, а также моток особо прочного скотча.
Наконец она вышла на платформу. Время – начало двенадцатого. Что ей теперь, спрашивается, делать? Позвонить Диме? Нет, поздно. Она никогда и никому не звонила после одиннадцати вечера – неприлично. Надя побрела к метро – привычно пропуская мимо ушей комментарии бесцеремонных кавказцев насчет ее “сисек”. Значит, придется ехать домой? А как же вчерашние Димины намеки, что это небезопасно? И неужели этот вечер она проведет в одиночестве? Потащится одна до Медведок, а там на автобусе, а потом придет домой, отопрет дверь в пустую квартиру, пройдет в одинокую, гулкую кухню… Зачем она тогда вообще ехала до вокзала? Могла бы выйти раньше, на Лосе – была бы уже дома…
– Нет! – вслух проговорила она. И решительно направилась к телефону-автомату.
Дима ответил (по мобильному телефону) со второго гудка. От его голоса – взволнованного, бархатного – на душе сразу потеплело:
– О господи, Надюшка, наконец-то!
– Да, это я. – Надя почувствовала, как губы растягиваются в глупую, радостную ухмылку. Она даже хихикнуть, кажется, умудрилась.
– Ты в порядке?
– Да, все сделала. Но так устала…
Наде хотелось услышать от него и похвалу за то, что “все сделала”, и сочувствие, потому что “так устала”. И – еще немного бархатистости в голосе. Но добрый Дима уже превратился в прежнего Диму – холодноватого, резкого, знающего себе цену.
Он недовольно сказал:
– А что так долго? Уже двенадцатый час!
– Ты уже спишь? – глупо спросила она. Могла б догадаться, что он рассердится: приличные люди никогда после одиннадцати не звонят.
– Ладно, сама виновата, – продолжил Дима. – Значит, поедешь, в чем есть.
– О чем ты? Куда поеду? – заволновалась Надя.
– Мы уезжаем в Питер, – отрезал Полуянов.
– Что-о?
– Мы с тобой, ты да я, сейчас едем в Санкт-Петербург. В Ленинград. В Северную Пальмиру. В город на Неве. Поняла?
– Но…
– Никаких “но”. С “трех вокзалов” не уезжай. Переходи на Ленинградский и жди меня там. Возле касс.
Скоро буду.
В голове у Нади вертелся миллион вопросов: зачем? Почему так срочно? Где они в Питере будут жить? И чем заниматься? Но Дима все равно по телефону ей ничего не расскажет. А Надя сейчас хоть на Чукотку готова ехать – только б не домой. И только бы не быть в одиночестве.
Она сжала руками горло – испытанный способ, чтобы голос не дрожал и не срывался.
– Хорошо, Дима. Я тебя жду. Может быть, мне пока купить билеты?
Полуянов, кажется, уже настроившийся на ее миллион вопросов, облегченно сказал:
– Умничка. Жди… А про билеты забудь. Лучше зубную щетку купи. И чего там еще тебе нужно.
Дима сказал, что поедут они “по-левому” – договорятся с проводницей.
– В общем вагоне? – уточнила Надя.
– Почему в общем? В спальном.
– В СВ?! Туда уж точно не пустят, – предсказала Надя.
Но они вышли на перрон, смешались с потоком пассажиров, остановились подле спального… У остальных вагонов кипела веселая суета, а здесь стояла лишь грустная проводница. “Билет в СВ дороже, чем на самолет, – объяснил Полуянов. – Вот никто и не ездит”.
Он уверенно подкатился к тетеньке в новой, с иголочки, железнодорожной форме. Надя стояла в сторонке, смущенно сутулилась. Она очень не любила, когда отшивают. Однако… Димина просьба была встречена на “ура”. Проводница заулыбалась, засверкала золотыми зубами: “Проходите, устраивайтесь! Сейчас печеньица принесу!"
Дима подал Наде руку и помог войти в вагон. Она с удовольствием осмотрелась. Ну и красота! Пол устилает чистенькая ковровая дорожка, на окнах – накрахмаленные занавески, по стене развешаны кашпо с ухоженными цветами. Надя порадовалась, что успела отчистить в вокзальном туалете сапоги от деревенской грязи. В таком вагоне наследить – нога не подымается!
В купе оказалось уютно, как в западном фильме: топорщатся крахмальными наволочками подушки, со столика подмигивает букет астр. А на полке напротив – Дима. Усталый, измученный и.., такой красивый!
Поезд тронулся, и во второй раз за сегодняшний день мимо Нади стали уплывать – теперь в темноте – московские дебаркадеры, заборы, замусоренные шпалы и насыпи, полинявшие пятиэтажки.
Дима начал устраиваться в купе с наивозможным комфортом. Сменил, во-первых, здоровенные ботинки на клетчатые тапочки. Достал, во-вторых, из дорожной сумки “Рибок” фляжку коньяку. Оттуда же явилась шоколадка и набор алюминиевых штофов. В-третьих, он самолично посетил проводницкое купе – итогом этого визита стали два стакана чаю в уютных подстаканниках, а также тарелка с печеньем и вафлями.
- Предыдущая
- 24/76
- Следующая
