Оранжевый портрет с крапинками - Крапивин Владислав Петрович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/34
- Следующая
– Ух ты, Фаддеище… И она ответила?
– Ох, ну до чего же ты тупая в голове. Я же говорю: сегодня пришло письмо!
– И что в нем?
– То, что Юрочка твой уже два раза звонил из Калининграда и спрашивал: куда ты провалилась? Ни ответа, ни привета…
Чтобы унять булькающую, пузырчатую, как кипящее молоко, радость, Юля поспешно рассердилась:
– Балда он путаная… А ты тоже! Вот натреплю твои ухи!
– За что?! – от души возмутился Фаддейка.
– За письмо!.. Нет, ты молодец, но зачем последние-то слова? Что я мучаюсь…
– Чтобы все было ясно… – и тут, как всегда, хихикнул и подставил оттопыренное ухо: – Дерни и успокой душу. В любовных делах всегда невиноватые страдают.
Юля засмеялась и щелкнула по уху ногтем:
– Пыль отряхни… Ох, какой ты все-таки молодчина, Фаддейка.
– Я-то молодчина. А ты? Почему ты сама не додумалась им домой написать? Или позвонила бы с почты! У них же телефон…
– Я… не знаю, – вздохнула Юля. – Это как-то… ну, не знаю я.
– Сказать тебе, кто ты? – сурово спросил Фаддейка. – Или сама понимаешь?
– Понимаю. Дура, – с радостной покорностью призналась Юля.
Он сказал снисходительно:
– Ладно уж. Во всех книжках написано, что влюбленные всегда глупеют.
Юлина радость быстро успокаивалась. Не то чтобы тускнела, но уже не пузырилась, не фыркала ликующими брызгами, как в первые минуты. В ней появились уже капельки печали. Наверное, оттого, что вспомнились все тревоги, тоскливые мысли… Но без них, без тревог-то, разве проживешь?
– Да не влюбленная я… – грустновато сказала Юля. – Влюбленность – это так… ну, легонькое что-то. А у нас как-то все по-другому. Мы даже на свидания толком не ходили.
– Ладно, сами разберетесь, что там у вас, – откликнулся Фаддейка. – Ты завтра позвони. Юрий уже, наверно, дома, на каникулах.
– Ой, конечно… Фаддейка, а ты покажешь Ксенино письмо?
– Ну… то, что про Юрочку твоего, покажу. Там ведь не только про него.
– На-адо же! – не удержалась она. – Про что же еще?
– Некоторые такие любопытные…
– Ах, простите, пожалуйста, сударь… И когда это у вас с ней успели тайны завестись?
– Да ладно, ладно, – усмехнулся он. – Все покажу, ничего там такого нет. Ты уж испугалась…
– Ох и нахал ты, Фаддей!
Он не стал насмешничать и огрызаться, а объяснил серьезно:
– Там еще про разные морские дела. Ксеня-то в парусной секции занимается… Юль, а Юрин «Крузенштерн» в операции «Парус» первое место занял. У Юры теперь золотая медаль есть победительская. Им всем дали, английская королева вручала.
– Ой, правда? До чего интересно…
– Ага… Только там и плохое было…
– Что? – сразу встревожилась она.
– Во время тех гонок одно судно погибло. Английская шхуна «Маркиза». Ее шквалом перевернуло. Семь человек спаслись, а двадцать погибли. И капитан погиб, и его жена, и сын…
Юля шла молча. В своей радости она не могла полностью ощутить горе из-за утонувшей «Маркизы». Умом понимала, что это ужасно и горько, но настоящей боли не было. Что поделаешь, так уж устроен человек. В мире каждый день гибнет множество людей, и страдать за каждого не хватит никаких душевных сил. И все же Юле было неловко – перед Фаддейкой. Он-то, кажется, печалился из-за погибшей шхуны всерьез. Может быть, потому, что был он потомком отважного моряка?
Или потому, что однажды с высоты взглянул на спящую землю и на миг ощутил тревогу за каждого человека? И сказал себе: может быть, я капелька каждого из них?
А может быть, его беспокоила и печалила не только горькая судьба незнакомой английской шхуны? Что-то еще?
Фаддейка – погрустневший, неулыбчивый – шел и будто прислушивался к дальним голосам и звукам – тем, которые он один различал в тишине окраинной улицы.
Так разведчик в пустом поле чутким ухом ловит шелест пролетевшей птицы или дальний-дальний топот коня…
…Стан, лежавший в песках вокруг крепости тауринов, поредел. Каменные хижины и шалаши остались, но кибиток и фургонов теперь почти не было. Многие воины вернулись в свои поселки и в столицу иттов, что стояла на границе Песков и Леса. Многие работали на починке Западной стены. Кое-кто ушел в крепость и поселился там. Таурины не спорили, у них в городе осталось мало мужчин.
…Маршал иттов Фа-Тамир, князь тауринов Урата-Хал и полковник легкой конницы Дах ехали по расчищенной от песка дороге, что широким кольцом опоясывала крепость. Подковы отчетливо стучали по плитам. Эхо разбивалось о серые стены и замирало над красными дюнами. Позванивала сбруя, фыркали кони. Потом в эти звуки вмешались другие – непривычные, незнакомые хмурому пустынному миру под фиолетовым небом: сверху, из-за гранитных оборонительных зубцов, долетели звонкие перекликающиеся голоса и смех. Над краем стены всплыли три воздушных шара – ярко-желтый, розовый и пестро-полосатый. Каждый в поперечнике не меньше воинской сажени, что равна древку тяжелого копья. Судя по блеску, шары были из шелковой бумаги, которой таурины оклеивают стены в богатых домах. Снизу качались на шнурах плошки с горящим маслом,
– Что это? – с удивлением и улыбкой спросил Фа-Тамир.
Улыбнулся и князь:
– Дети забавляются, маршал… Они привыкли к миру быстрее взрослых и радуются каждый день. Все улицы теперь в их власти… Дети вспомнили старые игры, устроили на площади театр из старых шатров, а к весеннему цветению каменного кактуса готовят праздник с масками и факелами…
Опять раздались веселые крики, и еще один шар – алый, с разноцветными звездами – пошел вверх, прямо к маленькому лучистому солнцу.
– Пусть играют, – сказал Урата-Хал. – Может, и мы, глядя на них, скорее привыкнем к тому, что жизнь теперь безопасна.
– Не совсем безопасна, князь, – вздохнул и нахмурился маршал. – Вы и сами знаете, что недавно дикие всадники опять напали на парусный караван…
– Да, знаю… Ваши песчаные волки никак не успокоятся.
– Они не наши, они вне закона, это вам известно, Урата-Хал, – резко ответил Фа-Тамир. И, почувствовав неловкость от этой резкости, перенес недовольство на полковника: – Я удивляюсь, Дах, что твои всадники до сих пор гоняются за Уна-Туром, как слепой шакал за юркими ящерицами. А ты говорил, что вы знаете в песках все дороги.
– Уна-Тур схвачен, маршал, – неохотно отозвался Дах.
– Да?! Когда же!
– Сегодня утром, маршал. Часть людей его ушла, но Уна-Тура и трех волков поймали.
– Где он? Я хочу поговорить с ним, прежде чем его вздернут на копья.
– Простите, маршал. Я готов к вашей немилости, но… мои люди изрубили пленников.
Фа-Тамир осадил коня и в упор посмотрел на старого полковника. Дах сидел в седле согнувшись и опустив голову.
Фа-Тамир медленно спросил:
– Я правильно понял? Сперва схватили, а потом… изрубили? Безоружных!
– Да, маршал. Я не смог удержать их…
Фа-Тамир сказал без гнева, скорее пренебрежительно:
– Зачем эта дикость? Особенно теперь, когда нет войны… Или твои всадники, Дах, превратились в таких же зверей, как волки Уна-Тура?
– Я… – начал Дах, но Фа-Тамир повысил голос:
– Или в сотнях легкой конницы уже нет повиновения и порядка?
– Есть повиновение и порядок, маршал… Но на этот раз я не успел… Воины кинулись на волков сразу, когда увидели, что они сделали с мальчиком…
– С мальчиком?
– Да… Волки поймали мальчика-таурина, который на рассвете пошел в пески ставить силки на кротов.
Князь Урата-Хал встревоженно поднял голову. Дах говорил, не решаясь взглянуть на него:
– Уна-Туру было известно, что мальчик знает подземный ход из песков в крепость. Они хотели, чтобы он показал… Думали во время праздника ворваться в город и устроить резню. Им ведь не откажешь в дикой дерзости, особенно сейчас.
– Мальчик не выдал? – тихо спросил Урата-Хал.
– Мальчик не выдал, князь.
С полминуты всадники ехали молча.
– Почему же в городе никто не знает об этом, даже я? – сумрачно спросил Урата-Хал.
- Предыдущая
- 32/34
- Следующая
