Лето кончится не скоро - Крапивин Владислав Петрович - Страница 38
- Предыдущая
- 38/39
- Следующая
Глава IV. Чешуйки в рыжей шерсти
(Почти эпилог)
Гурский обещал не зря – лето и в самом деле было бесконечным. Дни – как недели, недели – как месяцы.
Были бесконечными и Безлюдные пространства Бугров: и в своей просторности, и в радостях, которые они дарили ребятам.
Шурка с друзьями проводил там целые дни. Они открывали новые заколдованные места и таинственные подземелья. Но больше всего по-прежнему любили ложбину с паровозиком Кузей…
Мелькали солнечные дождики, вставали над Буграми радуги. Выгорели от горячих лучей ребячьи волосы. Шурка уже не обрастал, как прежде, и царапины его не зарастали моментально. Однако все равно зарастали быстро – как на остальных…
Иногда, особенно по вечерам, делалось грустно. Даже тоскливо. Потому что теперь он снова помнил все. Даже название города, где жил раньше. Порой тоска делалась такой, что он плакал в подушку. Но даже сквозь эти слезы просачивалась радость от того, что есть лето, есть друзья, есть их страна – защищенные от бед, почти сказочные пространства…
Случалось, что покалывало сердце. И тогда опять вспоминались Весы. И закрадывалась тревога: не случится ли все-таки плохое – тогда, когда в конце концов наступит осень и солнце войдет в зодиакальную зону Весов? Может быть, Кимыч сказал правду? Ведь игла в самом деле успела коснуться сердца…
Но боль утихала. И Шурка начинал думать, что это пустяки. Разумеется, галактические корректоры никогда не врут, но Кимыч мог просто ошибиться. Да, игла коснулась, но что с того? Есть ветераны давней войны, которые до сих пор живут с осколком в сердце. А тут – слабенький укол…
И все же однажды Шурка не выдержал, поделился тревогой с друзьями.
– Пойдем со мной, – сказал Платон. И повел его к своему знаменитому дяде.
Профессор-кардиолог Звягинцев обследовал Шуркино сердце «вдоль и поперек». И сказал:
– Все в порядке. Почти. Есть легкие шумы: чуть-чуть капризничает один клапан. Но это, видимо, возрастное, пройдет. Живи и не бойся…
И Шурка перестал бояться.
Стало совсем хорошо.
Женька всегда была как ласковая сестренка, и ни одна размолвка не омрачила их дружбу…
Правда, было событие, которое внесло в эту летнюю жизнь печальную нотку: мама и новый папа Кустика увезли его отдыхать к морю. Никто теперь не дразнил девчонок, не убегал с воплями от заслуженных щекоталок и не развлекал друзей подслушанными в космосе историями.
Уезжая, Кустик утешал друзей и себя:
– Это ведь всего на две недели.
Две недели оказались громадным сроком. Кустик успел прислать два письма. Одно короткое: как приехали, какой чистый на пляжах под Калининградом песок и какие «щекотательные» у волн гребешки. А второе…
Вот отрывки из него:
«…Один раз, когда я лежал с закрытыми глазами на песке, кверху животом, ко мне кто-то подошел и лизнул бок. Я заорал от щекотки и откатился. И увидел, что это щенок. Он испугался, но не убежал. Только отскочил. Он был мокрый. Стоял и смотрел на меня и махал хвостом, с которого летели брызги. Он был рыжий, с черным пятном на ухе. Ухо было лопухастое…
…Конечно, мама и дядя Игорь (который ее муж) сперва говорили, что это безумие. Что невозможно везти собаку с собой в такую даль, через полстраны и даже через заграницу, через Литву. Нужны всякие разрешения и ветеранские справки…»
– Ветеринарские, – поправила Тина. – Все перепутал, Кустище необразованное…
Они лежали в тени паровозика Кузи, и Платон читал письмо вслух.
– А вообще-то он складно пишет. Он точно будет писателем, – защитил Кустика Ник. А Шурка дернулся от нетерпения:
– Что дальше-то? Про щенка!
«…ветеранские справки и специальный билет. И что надо отдать щенка местным ребятам, если не найдется хозяин…»
– Ага, один такой щенок уже попал к «ребятам»… – не выдержал Ник.
– Не все же ведь злодеи, – вступилась за приморских мальчишек Женька.
Платон глянул поверх листа:
– Вы будете слушать или нет?
«…местным ребятам, если не найдется хозяин. Но я поднял такой рев, что содрогнулось все Балтийское побережье…»
– Да, он точно будет русским классиком, как Лев Толстой…
«…Балтийское побережье. Было ужасно стыдно реветь во всю мочь, да еще при посторонних, но я же старался не для себя, а для Гриши Сапожкина…»
Все запереглядывались.
– Слушайте дальше!
«…Потому что, когда я говорю „Гриша Сапожкин“, щенок начинает взвизгивать и плясать вокруг меня и даже кувыркаться через голову. Платон, Шурчик, Ник, Женька и Тина! Теперь читайте очень внимательно. Кажется, я знаю, какой это щенок…»
– Слово «какой» подчеркнуто, – сказал Платон.
«…знаю, какой это щенок. Потому что в шерсти его то и дело попадаются красные блестящие чешуйки. На здешних рыбах таких нет. Я уверен, что Шуркина рыбка доплыла до этого моря…»
– Вот это да… – шепотом сказал Ник. – Доплыла и превратилась?
Никто не возразил, что, мол, «так не бывает». Насмотрелись уже на всякое. Но Платон усомнился:
– Почему же не превратилась здесь? Поближе к хозяину? То есть к Грише…
Шурка покусывал стебелек овсяницы. Объяснил задумчиво:
– Кажется, я понимаю. Она услыхала мое желание в пути, когда я говорил про щенка Гурскому и Кимычу. Донеслось до нее… Но вернуться против течения она не могла. А там, на побережье, увидела знакомого Кустика…
Может, все так и было. А может, и не так. Но когда Кустик наконец вернулся и когда ребята вместе с Гришей Сапожкиным встретили его у вагона, лохматый рыжий песик выскочил из тамбура впереди всех. И прыгнул Грише на грудь. И заплясал вокруг него, закувыркался, завизжал от счастья.
Гриша поймал щенка за уши, поцеловал в мокрый нос, прижал к своей «мультяшной» майке с попугаями.
На перрон упало несколько красных чешуек, ребята подобрали их.
…Потом они часто гуляли по Буграм вместе. Шестеро друзей и новый их приятель со щенком. Щенок оказался «девичьей породы» (так выразился Гриша), и по общему решению из Рыка его переименовали в Рыбку.
– Но как Рыбка оказалась в такой дали от дома? – порой недоумевал Гриша. Ему каждый раз объясняли:
– Кто-то украл и увез. А там бросил. Бывают ведь такие бессовестные люди…
Иногда ребята оказывались у лужайки с игрушечным городом. И встречали там его строителей. Митя и Андрюшка вели себя сперва недоверчиво. Но бесхитростный Гриша стал как бы ниточкой между ними и дружной шестеркой.
– Не бойтесь, они лишь посмотрят, – успокоил он Митю и Андрюшку при первой встрече.
И ребята смотрели. Осторожно, со стороны. Даже резвая Рыбка ни разу не попыталась подойти к городской стене ближе, чем на пять щенячьих шагов.
Вмешиваться и помогать Мите и Андрюшке никто не порывался. Только по-прежнему приносили кусочки цветного фаянса для мозаичных площадей.
Но однажды, когда Мити и Андрюшки не было, Шурка позволил себе самостоятельный поступок. Словно что-то подтолкнуло его. И никто его не остановил.
В кармане Шурка отыскал несколько блестящих чешуек и укрепил их на шпилях маленьких крепостных башен. Обратная сторона чешуек была клейкая, они прилепились к лучинкам сразу. И загорелись на солнце алыми огоньками…
С этого момента город стал расти. Медленно и неотвратимо.
Каждый раз, выходя на лужайку, все видели, что стены стали выше, площадь Часов шире, замки и дома крупнее. Скоро купола храма, сделанные из яичной скорлупы, были уже величиной с половинки арбуза. Башни – Шурке до пояса.
Никто не удивлялся. Словно так и должно было случиться. И все знали, что в конце концов город станет настоящим, только путь к нему будет ве?дом не каждому.
Город станет настоящим, если хватит времени. Если очень долгим будет лето.
А лето обещало быть еще очень долгим. Ведь оно могло кончиться не раньше, чем Шурка истреплет свою анголку. А материя была удивительно прочной. Она сильно выцвела, но пока так и не порвалась ни разу.
- Предыдущая
- 38/39
- Следующая
