Лето кончится не скоро - Крапивин Владислав Петрович - Страница 31
- Предыдущая
- 31/39
- Следующая
– Ну, ба-а… – заканючил Шурка, стягивая анголку. – Мне скорее надо…
– Никуда тебе не надо скорее. Кто соскучится, сам прибежит.
– Это ты про кого?
– Да уж не про себя. Не у меня косы до колен…
– И не до колен вовсе… – буркнул Шурка. – А постирать я и сам могу.
– Давай сюда… Эк ведь извозил, будто в ржавой бочке катался. Где вас носит?
– На Буграх. Там полно железа всякого. Даже старый паровоз… Ба-а! А где ты такую материю взяла? Смотри, до сих пор ни одной дырки! Никакие колючки ее не берут.
– На вашего брата лишь такую и надо… Ну-ка шевелись, горе луковое!
– Ба-а…
– Чего еще?
– А если по правде, ты мне с какой стороны родственница?
– Ну вот, спохватился… Тебе не все едино, что ли? Какая разница?
– Ну… не разница, а интересно.
– Я и сама-то не разберусь толком… – Баба Дуся ушла на кухню и говорила уже оттуда, сквозь плеск воды. – У твоей мамы была двоюродная сестра, Катерина Федоровна. Она давно уже померла, царство ей небесное. У ее мужа была свояченица, а я, значит, этой свояченице прихожусь теткой…
– Понятно, – вздохнул Шурка.
– И ничего тебе не понятно, – слегка рассердилась баба Дуся. – И зря не спрашивай. А то я сама запутаюсь…
– Ладно. Тогда я про другое спрошу. Чтобы щекоталкин заговор отменить, что надо сделать?
– Зачем его отменять-то?
– Я так, на всякий случай…
– Всякий наговор, чтобы снять, надо сказать наоборот. Написать на бумажке и по буквам задом наперед прочитать. И крутнуться в обратную сторону. Дело нехитрое… Ну-ка помоги отжать…
Они выжали и развесили на веревке шорты и рубаху.
– Отвертку-то свою возьми, я ее чуть со штанами не выстирала. Зачем ты ее в кармане таскаешь?
Шурка не знал зачем. Вчера в подземелье машинально сунул ее опять в карман, а не в сумку.
– Больше не буду…
Баба Дуся ушла, а Шурка сел перед телевизором. Показывали старое кино «Следствие ведут знатоки». Шурка не хотел про следствие. По местному каналу крутили вчерашний футбольный матч. Петербургский канал выдавал в эфир очередной боевик: машина – ж-ж-ж на повороте. По ней из пистолетов – бах-бах!..
Шурка выключил телевизор и съежился в облезлом бабкином кресле. Крадучись, но быстро подобралась тоска. И тревога.
Что же будет дальше-то?
Почему так уклончив был вчера Гурский?
И когда будет вызов?
…Странное все-таки существо человек. В одну минуту у него может все измениться в душе. Совсем недавно была веселая беззаботность, и вдруг – страх, горечь такая, хоть плачь.
Шурка подошел к окну, толкнул створки. Со второго этажа был виден зеленый двор, поленницы и сараи. И гараж Степана. Ворота были распахнуты.
Шурка лег животом на подоконник.
– Дядя Степа!.. Дя-дя Сте-па-ан…
Степан появился на солнце. Щетинистый и хмурый. Видать, с похмелья.
– Чего голосишь? Пожар, что ли, у тебя?
– Дядя Степа! От Гурского ничего нет? Не спрашивал про меня?! – Вот так он, открытым текстом. От отчаяния.
Степан не удивился. Но и хмурости в нем не убавилось.
– Ничего пока не знаю… Ты вот что, отдай отвертку-то!
– Ладно. Сейчас…
Шурка отошел, взял отвертку со стола. И вдруг стало жаль ее. Ладная такая, аккуратная, рукоятка точно для Шуркиной руки…
Стоп! А откуда Степан знает, что она Шурке больше не нужна? Значит, врет, что не было связи с Гурским?
А если врет, то зачем?
Ох как это непонятно…
И вообще непонятно – все.
Что за подземелье открыли они вчера? Почему там смесь всякой рухляди и колдовских вещей? Как там оказались весы мастера Каляева?
И весы ли это?
А может, Гурский и Кимыч вовсе не корректоры, а какие-то жулики? Самозванцы вроде Короля и Герцога в книжке про Гека Финна…
Но как они тогда спасли его, Шурку? Рыбка-то вот она, в груди… А может, они и жулики, и волшебники сразу?
«Я же ничего не знаю! Я у них пешка!.. Я больше так не хочу! Не могу!»
Шурка метнулся на кухню, сорвал со стены гулкий латунный таз, поднял над головой… Металл послушно сфокусировал волны межпространственного поля. Тонко зазвенел в голове космический эфир.
– Гурский! Гурский! Это я, Полушкин! Ну, отзовитесь же!
Однако звон был ровным и непрерывным. Ни словечка, ни обрывка мысли. Ни намека на самый отдаленный сигнал.
Шурка с размаха поставил таз на стол. Переждал дребезжащий гул. Прислушался к себе. К рыбке…
Рыбка не двигалась. Словно уснула. Не хотела ничего подсказать.
А он должен был что-то сделать! Не мог он больше ждать! Не мог терпеть неизвестность и тревогу!
Из последних сил Шурка попробовал успокоить себя:
«Чего ты мечешься? Ведь не случилось никакой беды, все хорошо! Уймись, посиди. Придет баба Дуся, побежишь к ребятам, к Женьке… Потом отзовется Гурский…»
Эти здравые, но слабенькие мысли смыла новая волна тревоги. Тревоги неудержимой и властной – она требовала: делай что-нибудь!
Но что?
Шурка шагнул в комнату, сбросил через голову майку. Встал перед зеркалом – щуплый, взъерошенный, коричневый. Четко выделялся на груди незагорелый круг в алой окантовке шрама.
Шурка зацепил ногтями край. Поморщился. Потянул… Каждый раз это причиняло такую же сладковатую боль, с какой отрываешь от коленки подсохшую коросту.
Затрещала липучка. Потянулись по краям и стали лопаться белые нити. Шурка отклеил клапан совсем, повесил его изнанкой вверх на спинку стула. И глянул в зеркало.
Рыбка за круглым стеклом лениво шевелила плавниками. Странно. Шурка внутри себя стонет от беспокойства, а ей хоть бы что. Словно она уже… не его.
Шурка поднял с пола майку, протер ею стекло и металлическую кольцевую рамку. Рыбка нехотя махнула хвостом. А желтый металл кольца заблестел, как золото. Ух как сверкает! Раньше-то Шурка никогда его не протирал.
На ободке «иллюминатора» были плоские круглые головки. То ли заклепки, то ли просто украшение (хотя зачем здесь украшение?). Прежде Шурка об этом не думал, головки всегда были заляпаны органическим клеем. Но теперь клей стерся. Остался он только в углублениях головок. Потому что были это… шляпки винтов!
И не простых винтов. Белый клей четко вырисовывал звездочки-снежинки.
Новый шум возник в Шурке. В ушах, в голове. Не звон космического эфира, а словно гул леса перед грозой. А рыбка вздрогнула и замерла опять.
Шурка будто бы раздвоился. Один – опасливый и рассудительный, другой – готовый к жуткому, но манящему прыжку в неведомую глубину.
«Не смей! Ты же погибнешь!»
«Нет… А если да, то и пусть! Я уже умирал однажды!»
«Перестань этим хвастаться, дурак!.. Подожди!»
«Не буду ждать! Так я больше не могу!»
«Ох, глупый, что ты делаешь…»
А делал он вот что. Принес из кухни таз и поставил перед зеркалом на стул. Взял отвертку. Направил себе в грудь. Вдавил звездочку стержня в узорчатый оттиск на головке болта. Отвертка вошла точно, выжала из шляпки остатки клея. Шурка повернул. Вернее, попытался повернуть. Но – никак…
Винт держался мертво.
«Значит, не надо. Нельзя!»
Шум в ушах не стихал. Но сделался уже привычным. Шурка сцепил зубы. Пошел к себе в каморку, из-под дивана вытащил коробку с нехитрым своим имуществом. Был там коловорот от детского слесарного набора, была и стамеска.
Стамеской Шурка расколол ручку отвертки (вот Степан разорется!). Стержень зажал в головке коловорота.
Вернулся к зеркалу.
«Не надо…» – последний раз толкнулось в нем.
Он снова сжал зубы. Покрепче…
Коловорот помог. Винт повернулся, пошел сперва туго, потом легче. Под конец Шурка вертел его уже пальцами. Вынул. Бросил в таз. Вздрогнул от звонкого щелчка.
Этот щелчок словно выключил шум. Стало очень тихо. Страха больше не было. Но появилось ощущение, что он, Шурка, расстается с этим миром. И от сладкой печали намокли глаза.
«Ну и пусть, пусть…»
Болтов было восемь. Один за другим они ударялись о латунное дно. Словно отмеряли минуту за минутой. Шурка сквозь сырые ресницы видел себя в зеркале. Но в это же время четко – в памяти своей – видел и другое: как он маленький, лет семи, сидит на солнечных половицах и мастерит робота из дорогого иностранного конструктора «Лего». Цветные пластмассовые детальки легко соединяются друг с другом. Отец в соседней комнате что-то пишет за столом.
- Предыдущая
- 31/39
- Следующая
